Жизнь на двоих.

Надо признаться, что, если раньше, до знакомства с сестрой, жизнь в нашем городском дворце была мне в тягость, то теперь я испытывала иные чувства в его мрачноватых изрядно запутанных помещениях. Мне начало казаться, что эти стены защищают от скверны низкого и подлого мира, мира, где царит трусость и готовность быть униженным.

И хотя какая-то часть меня продолжала защищать людей, убеждая, что не все такие плохие, как я видела, но желание больше никогда не видеть тех мерзавцев не пропадало.

Но однажды, когда я пряталась от своего женишка, в голову пришла странная мысль. Ведь наверняка те люди не родились злыми и жестокими. Что-то заставило их стать такими. Вот только что?

* * *

Моя тетрадка заполнялась вопросами быстрее, чем я усваивала содержимое Улиных конспектов. Неожиданно встретилось несколько страниц, посвященных лечению овец, стрижке их, принятию родов, а потом шла речь о правилах забоя и разделки туши на мясо. Я настолько озадачилась, что мне ужасно захотелось спросить у сестры, зачем всё это понадобилось знахарке.

Размышляя, не заметила, как кто-то вошёл в помещение библиотеки. Негромкие шаги привлекли моё внимание, только когда человек прошел совсем рядом и устроился на стуле у бюро. Он не обнаружил меня в этом укрытии. Слышался шелест неторопливо переворачиваемых страниц, иногда скрипело перо.

Чуть погодя отчётливо скрипнула дверь, и появился новое лицо. Я не смела шелохнуться, чтобы не выдать тайны своего убежища, поэтому ничего не видела и просто ждала, когда новые посетители библиотеки удалятся, но они не торопились с этим и молчали.

— Что же, брат мой, если не удаётся добавить снадобье в пищу, то Всевышний подсказывает другой путь. Служанка принцессы каждый вечер ставит Её Величеству клизму. Вот в раствор, предназначенный для этого, тебе и следует добавлять по три капли из того пузырька, который прислали нам братья с севера, — голос Отца-Настоятеля прозвучал, как обычно, ровно и безапелляционно.

Я недоуменно нахмурилась. Что это значит?!

— Но, владыка, София лично готовит всё для процедуры и никого к себе не подпускает, — а это уже Отец-Кормилец, чья обязанность, присматривать за тем, благочестиво ли повара готовят пищу. Осенять её, окроплять, произносить над нею молитвы — это целый сложный ритуал, при свершении таинства которого из помещения удаляются все, кроме исполнителя. Вот, оказывается, кто и когда добавлял яд в маменькины блюда. Конечно же, понемногу, чтобы отравление выглядело, как болезнь.

Если сначала у меня и были хоть какие-то сомнения, то после последней фразы они исчезли напрочь. Я яростно сжала кулаки и чуть не набросилась на злодеев. У камина лежит отличная кочерга и эти толстомясые проходимцы не ушли бы от меня живыми, но опыт, полученный при встрече с кузнецом, остановил меня. Я дослушала до конца, мысленно успокаивая себя и гладя по голове.

— Сын мой, а откуда эта служанка берёт воду для приготовления раствора? — промолвил отец-настоятель назидательным голосом.

— Я понял, Владыка. Будет исполнено, Владыка, — Отец-Кормилец вышел из библиотеки, а вскоре за ним последовал и Отец-Настоятель. Посидев некоторое время и убедившись, что действительно осталась одна, ушла и я.

В голове никак не укладывалось, зачем Отцу-Настоятелю травить мою маму? Вроде и власть у него есть, и чтят его все и денег хватает. Зачем?! Неужели этого всего ему мало?! Как мог тогда столь мелочный человек стать главным настоятелем церкви?! Кто назначил его на этот пост?!

Но следующая мысль ошеломила еще больше. Мне вспомнились слова сестры: 'Кто-то целенаправленно травил нашу маму. Думаю, здесь как-то замешан Настоятель!'. Почему она так решила? Да еще и угадала?!

* * *

Надо же, то, зачем Сонька каждый вечер ходит к королеве, я совершенно выпустила из виду. Но какова сестрица! Ведь выбрала блюда, в которые невозможно добавить яд! Молоко от него свернется, творог почернеет, а сыр просто будет выглядеть мокрым. Нет, об этом я узнала не из книг, не из Улиных тетрадок и даже не от отравителей. Слуги говорили, что такое случалось после произнесения святой молитвы над блюдами, и они потом выбрасывали то, что испортилось, удивляясь силе слова истинно верующего. Мне это сразу пришло на память, как только зазвучал голос Отца-Кормильца, хотя, скорее, Отца-Отравителя.

Естественно, Софии я наказала, как и прежде, готовить всё, что и обычно, к вечерней процедуре, и приносить это в спальню к Её Величеству. Потом читать молитву о ниспослании благодати всем, кто верует и, вылив приготовленные растворы в ночную вазу, возвращаться ко мне с докладом. Так удастся сделать вид, будто мы ни о чём не догадываемся, и не отравлять маму.

Как отмстить святым отцам я придумаю позднее, и молочно-творожно-сырную диету перенесу стойко.

Принцесса я все-таки или кто?!

* * *

Кто лучше ребёнка выросшего в доме знает все его тайные закутки и переходы? Только другой ребёнок, выросший в этом самом доме. То есть я и моя мама. Она даже показала мне несколько потайных ходов когда-то, а я сделала вид, что ужасно удивлена и обрадована. Нельзя же было дать ей понять, что на самом деле давно уже разыскала и изучила их все. И вот теперь я на полном серьёзе занялась подслушиванием и подсматриванием. Пряталась за портьерами или в нишах за шкафами, гобеленами или стеновыми панелями и пыталась услышать или увидеть ещё хоть что-то, проливающее свет на намерения святых отцов.

Увы, мне. Сердечные тайны и карточные долги, украденные салфетки и конюх, оклеветавший кучера в глазах посудомойки. Многие 'страшные' тайны открывались мне и не добавляли в моё сердце доброты к людям. А вот святые отцы ни о чём интересном больше не упоминали.

Как-то я попробовала пробраться к месту, с которого могла бы подслушать разговоры маменьки с министрами. Не тут-то было. Не подойти к кабинету тайными ходами. Маменька отлично знает наш дворец и на всех возможных подходах или висят крепкие замки, или просто все предметы обстановки надёжно закреплены. Вот знаю я, что за этим мозаичным панно должна быть изрядная пустота, и наклон пламени свечи об этом говорит, а как проникнуть туда — не соображу. Уже все завитушки перещупала на стенных украшениях, а пружины замка найти не смогла.

Зато подсмотрела как-то раз за Домиником. Он писал. Судя по длине строк, это были стихи. А потом сминал листы и бросал в камин, холодный провал которого был заметно покрыт белыми комками. Не иначе, в кого-то влюбился. Хорошо, что не в меня.

С нетерпением дождалась, когда муза, наконец, покинет этого обормота. Когда он насочинялся и вышел, я тихонько отодвинула панель стеновой облицовки и принялась разворачивать и читать опусы этого страдальца. Темно-рыжие локоны, серые глаза. Впрочем, иногда волосы именовались каштановыми, видимо, когда это лучше подходило для рифмы. Хм. Точно, не про меня. Голубизна в моём взоре, конечно, заметна не при всяком освещении но, если бы Домик действительно втрескался в меня — обязательно бы заметил. Вот у Ульки — чистый стальной серый цвет радужки.

Ой! Вот же!

Под рыжим кливером волос

Царит стальной форштевень взгляда

Надо же. В двух строчках сразу два непонятных слова! А что на следующем листе? Ага!

Под рыжей шапкою волос

Торчит железный скальпель взгляда.

Бедный Домик. Такую ахинею исторгает его сознание, что даже читать неудобно. Вот он зачеркнул слово 'шапка' и начертал 'локон'. Локон волос! Замечательно! Впрочем, его мучения на этом не закончились. Слово 'локон' опять вычеркнуто и написано 'прядию'. Дожил, бедняга, докатился, начал слова корёжить, чтобы они попадали в ритм его жалких сочинений. Интересно, с чего он начинал?

Покопалась в самой глубине камина и чуть не покатилась от хохота:

Каштановый колпак волос волнистых

Над шпилек взглядов острых и сталистых

Это уже просто бред какой-то!

Следующую бумажку я взяла с наружного края топки:

Локон каштановый трепетно реет

Стали клинок стальновато алеет

Да уж, поэтом Домику не быть никогда. Ну не ложатся его восторги на бумагу.

Отфыркиваясь от душащего меня смеха, я осторожно удалила следы своего присутствия в аппартаментах этого неумехи и выбралась в коридор, пока там никто не появился. Ноги сами понесли меня в мои покои. Руки зачесались изложить ту же самую мысль, но более складно. Ясно же, что принц пытается описать девушку с каштановыми, как у меня волосами и серыми, как у Ульки глазами.

Едва я разложила перед собой на конторке бумагу и взяла перо, моё уединение нарушила Сонька.

— Нел, не вернуть ли нам Его Высочеству клистирную трубку, раз уж мы перестали ею пользоваться?

Жестом приказав младшей фрейлине сесть и замолчать, я прикрыла глаза и пережила жестокую взбучку, полученную в результате спокойного осмысления одной короткой фразы, слетевшей с уст служанки.

Во-первых, наедине эта простолюдинка называла сестру моим именем, причём в его закадычном варианте. Явно — по Улиному приказанию, иначе не осмелилась бы.

Во-вторых, принц в курсе, что я, то есть Уля, лечит маму. Он даже ссудил ей для этого одно нехитрое приспособление.

И, наконец, в-третьих: сестра подкрашивала свои тёмно-русые волосы перед тем, как отправиться сюда. Они сделались точно такими же тёмно-каштановыми, как у меня. Ещё ведь сказала, что краска нестойкая, но три дня продержится, если не мочить голову. То есть несчастный Домик втрескался в неё и теперь мается своей неисчерпаемой дурью, уловив до идиотзма влюблённым взглядом какое-то изменение в моём поведении.

Сердце наполнилось злорадным торжеством, а рука уверенно вывела:

Взор, полный стали из-под рыжей пряди,

Искать ты будешь долго, одиноко,

Страдай, глупец, когда я шутки ради,

Пошлю тебя искать любовь далёко.

А возвращать принцу трубку я не велела. Пусть все полагают, что лечение мамы идёт так же, как и прежде.

ГЛАВА 10.

Ульяна.

Возвращаться домой по темноте всегда немного страшно. Простой знахарке сложно дать отпор подвыпившему мужику или, тем более, вооруженному грабителю, а стражи может не оказаться рядом в нужный момент.

Поэтому я быстро шла по узким улочкам города, настороженно оглядываясь и мечтая побыстрее попасть домой.

Сегодняшний день был тяжелым и принес много переживаний. Еще ночью ко мне прибежал один из помощников цирюльника Степана с просьбой о помощи. Буквально на днях вернулись 'погибшие' сыновья его мастера — с ужасными ранами, едва передвигая ногами.

Врачи требовали бешеные деньги за лечение двух братьев, и, не любивший народную медицину, цирюльник все-таки обратился ко мне.

Я провела в его доме сутки. На знакомых мне с детства здоровых парней было страшно смотреть: сплошные синяки, криво зашитые и гноящиеся раны, свежие глубокие 'царапины'. Не представляю, как Матвей и Слава смогли пройти от западной границы страны до самой столицы на востоке?! С такими-то увечьями!

Не знала, выживут ли братья. Но делала все возможное, чтобы они пережили ночь — тогда можно вздохнуть свободно.

Такой тяжелой работы у меня еще не было никогда. Но все же, я справилась. Теперь жизни ребят все опасности. Скоро очнуться.

* * *

Внезапно мои мысли прервал грубый толчок. Вскрикнув от неожиданности, я свалилась на дорогу, разодрав до крови коленки. Боже, как же больно! Я попыталась встать, но нога отдалась тягучей болью, заставив меня снова упасть на землю. Из глаз хлынули слезы, я схватилась за поврежденную конечность, судорожно пытаясь оценить ущерб. Вывих. Не перелом.

Облегченно выдохнула и тут же испуганно огляделась, выискивая своего недоброжелателя.

В тусклом свете фонарей смогла различить лишь очертания его тела. Крупный мужчина, с широкими плечами и длинными руками.

— У меня нет денег! — отчаянно крикнула я, судорожно выворачивая карманы.

Против такого бандита у меня нет ни малейшего шанса спастись, тем более с вывихнутой ногой! Кажется, я снова плакала, на этот раз искренне жалея, что отказалась в свое время научиться самообороне. Всегда считала, что тронуть лекаря не посмеют.

— Ты мне должна кое-что другое! — грубо отозвался мужчина, медленно подходя ко мне.

Я попыталась отползти, с ужасом глядя на грабителя, но тот без труда догнал меня и, схватив за шкирку, приподнял в воздух.

Испуганно пискнув, я врезала ему со всей силы здоровой ногой в живот.

— Цыпочка! — злобно усмехнувшись, отозвался мужчина, даже не поморщившись.

А я изумленно распахнула глаза: так это тот самый кузнец! Как же я попала! Боже, что же будет?!

Орнелла

— Привет, Нелл, — вот и Доминик. Лёгок на помине. Манеру врываться в мои покои без стука он приобрёл ещё в годы нашего детства, когда мы ссорились, точно так же как и сейчас. С той поры, когда я пряталось от его тумаков в своей спальне, и сохранилась у меня привычка запирать дверь при помощи каминной кочерги. Это после того, как он прокрался ночью мимо дремлющей в будуаре няни и вылил на мою голову ведёрко воды. Шрам от царапины на правой щеке, которую я ему тогда оставила, он сейчас маскирует бородой. Она у него ещё мягкая и по-овечьи курчавится.

— Здравствовать и вам, Ваше Высочество, — ответила я чопорно и взглядом отпустила Соньку, которой этот обормот успел подмигнуть. Хорошо хоть не ущипнул, но эти методы проявления внимания он обычно приберегает для меня. Кстати, в этот визит он и ими меня ни разу не удостоил.

— Рад был засвидетельствовать своё почтение, принцесса, — вдруг заявил он радостным голосом. — Полагаю, что верховая прогулка в моём обществе вас ни капельки не интересует.

— Вы правы, это действительно так, — а что мне ещё оставалось отвечать?

Едва он скрылся за дверью, я перечитала только что сочинённое четверостишие, так и остававшееся на листе передо мной. Злорадство куда-то испарилась и накатила грусть.

Вспомнился папа. Он у меня большой и сильный. Рядом ним ничего не страшно, и мама часто бывала весела, до тех пор, пока он оставался с нами. А год назад войско из похода вернулось разгромленным и очень многие остались где-то на чужбине. Отец принял под свою руку отряд, прикрывавший отступление и никого из воинов арьергарда после этого больше не видели.

Вдруг вспомнилось, как Савка рассказывал о том, что сыновья... не помню, как звали этого человека, они ведь появились как раз после примерно года отсутствия. Клуша! И куда запропастилась Сонька! Не в наряде же принцессы мне идти в город. Теперь-то под плащом всю дорогу укрываться не получится, ведь я буду не просто смотреть, но и разговаривать с людьми. А тем, кто кутается в тёмный балахон, не так-то много рассказывают!

Ульяна.

— Ты опозорила меня перед всей площадью! — злобно шипел мне в лицо кузнец. — Только это не сойдет тебе с рук, мерзавка! Я не прощаю оскорблений!

Ужас плескался внутри меня. Я тихонько скулила, пыталась вырваться из мертвой хватки мужчины, ударить или хотя бы ослабить давление ворота на шею. Но с каждой секундой попытки становились слабее, воздуха не хватало катастрофически, закружилась голова.