Но, черт возьми, такую желанную неизвестность!
Меня поймали в тот момент, когда я не успела достигнуть даже ворот, дрожащими руками вцепившись в ограждение и пытаясь справиться с замком. Дождь неприятно холодил кожу, покрывшуюся мурашками, и больно впивался в каждый кусочек плоти, но я упрямо продолжала дергать засов.
Пока кто-то, стремительно приблизившийся ко мне, грубо не схватил меня за распущенные волосы, наматывая их на кулак, причиняя тем самым боль, и не потянул на себя, оттаскивая меня от ограды.
Вскрикнув от неожиданности, я едва не задохнулась и от боли. Слезы рванули из глаз, ноги задрожали.
Я хотела вырваться, но меня ударили. Раз, потом другой, третий, четвертый. По лицу, в живот, по ребрам, с такой силой, что я свернулась едва ли не пополам, скорчившись от боли, и упала коленями на сырую землю, вываленная в грязи, обездвиженная и промокая до нитки.
Меня, безвольную куклу, грубо схватили под руки и привели назад в дом, где меня встретила Стелла.
Лицо ее было бледным, глаза горели.
— Что же ты наделала, безумная?! — закричала она. — Ты хоть понимаешь, что теперь будет?! С тобой! — она накинулась на меня, больно стиснув мои плечи и вынуждая смотреть себе в глаза. — А с нами?! За то, что не уследили за тобой!? — она встряхнула меня, пытаясь привести в чувство, но я взглянула на нее лишь на миг, коротко, бегло, безучастно. — Безумная, — выдохнула она мне в лицо, и, брезгливо поморщившись, отошла.
С двух сторон меня грубо придерживали за руки, чтобы я не упала, а, когда Стелла дала им какой-то знак, с силой толкнули в спину, вынуждая покачнуться на дрожащих в коленях ногах, ставших ватными.
— Когда вернется Михаэль, — сказала Стелла, — он решит, что с тобой делать. И уж тогда... Ох, и не завидую я тебе! — она качнула головой. — Отсюда не убегают, даже попытки не предпринимают, — словно выплюнула эти слова. — А ты осмелилась... Если отправишься в Колонию, то будешь сама виновата в этом, — холодно заявила она, поджав губы.
Я знала, что виновата сама. Но лишь в том, что совершила такой непродуманный побег. Как же я могла так оплошать?! Нужно было все продумать, все просчитать, а я... Я поплатилась за собственную глупость.
Меня затолкнули в комнату, грубо пихая руками внутрь, и я, не удержавшись на ногах, упала на пол. Лишь через какое-то время я смогла подняться и лечь на кушетку. В ожидании наказания.
Прошли три дня. Долгих, томительных, удушающе медленных. А на четвертый день пришла расплата.
Я все еще лежала в своей постели, когда послышались быстрые шаги за дверью. Вздрогнула.
Звякнули ключи, послышался скрежет отпираемого замка... Через мгновение дверь распахнулась, и на пороге появилась Стелла. Бледная, напуганная, с взлохмаченными волосами и в разодранном платье.
— Хозяин прибыл, — проговорила она запинающимся голосом. — Он просит тебя. Пошли.
Тело, скованное страхом, словно железными оковами, не желало двигаться. Я лишь смотрела на Стеллу, гадая, что же такое с ней произошло. Не в силах пошевелиться или хотя бы произнести слово.
— Пошли, я сказала! — безумно закричала она, подскочив ко мне и резко дернув за руку. — Немедленно!
Я испуганно посмотрела на нее и с трудом, пересиливая боль, поднялась с кушетки. Долгий подъем из моего подземелья на верхний этаж. Каменная лестница, холодные серые стены, длинный мрачный коридор.
Меня привели в тот же зал, что и в день моего появления в доме Михаэля. И едва я оказалась здесь, в памяти всплыли картинки издевательств хозяина над своими рабынями. Один за одним замелькали перед глазами, как в калейдоскопе, кадры того дня. Мерзкие, отвратительные, гадкие кадры преступления.
Меня передернуло от отвращения и я скривилась.
Михаэль, широко расставив ноги, стоял у камина, заломив руки за спину, и смотрел на меня, прожигая демонскими глазами, казалось, саму душу. Он был в ярости, грудь его часто и тяжело вздымалась.
Я услышала, как захлопнулась дверь за Стелой, и ощутила себя загнанной ланью в лапах хищника.
Сердце зашумело в ушах, пронзая своим биением виски.
Михаэль сделал быстрый шаг ко мне. Затем еще один, и еще, и еще... Наступая медленно, но яростно.
А через мгновение я стала пятиться к стене, чтобы ощутить себя в такой мнимой безопасности.
Но отступать было некуда. Я оказалась в ловушке.
— Так ты хотела сбежать, Каролла?! — выдохнул Михаэль, оказавшись в паре шагов от меня.
Голос его звучал грубо, злобно, ноздри вздымались, на скулах заходили желваки, губы плотно сжались.
И мне впервые стало действительно страшно.
Опасаясь удара, я откинула голову назад, словно защищаясь.
— Хотела сбежать отсюда?! — злобно продолжал Михаэль. — Значит, тебе не понравилось у меня, так?! Не понравилось!? — он схватил меня за локти. — Рабыня! — резко вскинув руку, он стремительно опустил ее на мою щеку, которая тут же загорелась огнем. — Рабыня, и больше никто! Поняла?! — новый удар обжег еще сильнее, чем прежний. — Поняла, я спрашиваю?!
Скрутившись комочком в его руках, я отчаянно закивала. Мое дыхание стало частым и прерывистым.
— Я тебе покажу, на что ты годишься, — с яростью выдохнул мужчина, сжимая мои руки. — Я тебе покажу!
Я дернулась, когда он, нависнув сверху, резко дернул меня на себя, подчиняя мое тело своему желанию.
Я испуганно охнула, предвидя, что будет дальше, но подготовленной все равно не оказалась, когда его жесткие, жадные губы накрыли мои, сминая, покоряя, порабощая, дерзко проникая внутрь языком, насилуя мой рот и словно оставляя на нем свои ядовитые отметины.
Меня передернуло, к горлу подкралась тошнота, сковывая тисками грудь.
Я пыталась бороться и тогда, когда его руки по-хозяйски скользнули вдоль моего тела, грубо накрывая обнаженные участки кожи ног, приподнимая подол длинной рубашки и сжимая бедра горячими ладонями.
Меня охватил не просто страх, а дикий ужас. Я забилась в его руках, оттолкнула, отшатнулась, уперлась кулачками в широкую грудь, и, завороженно глядя перед собой, как безумная, замолотила по ней.
С силой дернув меня на себя, Михаэль сжал мои запястья и приподнял над полом, вынуждая смотреть себе в глаза, в эти горящие сумасшедшим блеском глаза дьявола.
Всего мгновение, длившееся вечность. И он набрасывается на меня снова.
Разорвав, стащил рубашку, и я вскрикнула, снова попытавшись вырваться из захвата его рук.
Но он лишь яростнее сжал меня, не позволяя отодвинуться или отойти. Часто и прерывисто дышал, жадными затуманенными глазами глядя на меня. Руками накрыл обнаженную грудь, больно стиснул соски, другой рукой скользнул между моих сведенных бедер, силой раздвигая их кулаком.
Дрожь окатила меня холодной волной, проткнув насквозь острием копья.
Острая незащищенность, безвольность и обреченность боролись во мне с желанием не подпускать его.
Я билась, как дикая кошка, царапалась и брыкалась, вырываясь и стараясь укусить, впиться ногтями в его кожу, рвать волосы, не позволять ему касаться себя. Но его грубые руки уже приподняли меня за бедра, насаживая на себя, и я закричала, отчаянно вырываясь и хватая мужчину за волосы.
Сжимая меня в своих тисках, он набросился на мой рот, насильственно проникая в него языком.
Моя обнаженная грудь касалась материи его рубашки, а между ног... что-то большое, твердое, усиленно и целенаправленно надавливает, стремится, рвется вперед.
Осознав, что это, я хотела воспротивиться, закричать, оттолкнуть насильника от своего тела. Я снова рванулась, задев зубами губу мужчины и мгновенно ощутив на языке вкус его крови.
Тяжело дыша полной грудью, удерживая меня, как куклу, он впился в меня яростным взглядом. Хотел наклониться, подавшись вперед, чтобы завладеть моими губами вновь, но я, чудом высвободив руку, вцепилась ему в щеку, больно царапая кожу лица.
И тогда он, совершенно обезумев, отчаянно зарычал и с силой отшвырнул меня от себя.
Я ударилась о стену и, издав беспомощный стон, безвольно упала на мраморный пол. Удар был таким сильным, что мне, казалось, выбили из груди весь воздух. Я попыталась вздохнуть, но не получалось.
— С**а! — сплюнул Михаэль кровь изо рта от моего укуса и касаясь пальцами раненой щеки.
Я видела, как он приближается ко мне, стремительно, быстро, словно накатывает волной, но не могла сделать ничего, чтобы защититься или бороться вновь. Последние силы ушли на то, чтобы заставить себя дышать, пересиливая боль, с трудом, часто-часто, испытывая покалывания внутри себя.
Михаэль наклонился надо мной и больно дернул за волосы, намотав их на кулак. Приподнял меня над полом, вынуждая смотреть себе в глаза, а потом прорычал:
— Что ж, если не хочешь по-хорошему, будет по-плохому!
Если бы я и хотела спросить, что это означает, то не смогла бы. Потому что горло сдавило свинцовой тяжестью, а на языке все еще горели капли собственной крови от его удара.
Резко отпустив меня, он грубо толкнул меня на пол, специально ударяя мое тело о холодный мрамор.
— Я продаю тебя, — сказал, словно выплюнул он, пронзая меня яростью и ненавистью глаз.
А у меня в груди билась лишь единственная мысль. Ему не удалось меня сломить... Не удалось...
— Стелла! — резко повернувшись, закричал Михаэль через весь зал каким-то животным рыком.
В дверях мгновенно появилась служанка, спотыкаясь на дрожащих ногах, подскочила к нему, взирая на хозяина со страхом на бледном личике.
— Завтра придет человек Штефана Кэйвано, — рыкнул Михаэль сквозь плотно сжатые зубы, — подготовь эту дрянь, — он ткнул в меня пальцем, — к его приходу, — окинул меня брезгливым взглядом, поморщился, скривившись. — Не хочу, чтобы он отказался от товара, сочтя его бракованным.
Стелла послушно кивнула, переводя взгляд на меня.
А я не знала, радоваться мне или плакать той перспективе, что меня опять продают.
Прикрыв глаза, я тяжело задышала, не успев заметить, как расширились от ужаса глаза Стеллы, и как побледнело ее личико при упоминании имени человека, которому была теперь вверена моя жизнь.
8 глава
Князь Четвертого клана
Это был истинный Князь клана. Никто, впервые увидевший его, не смел бы усомниться в этом.
Орлиный точеный профиль, словно высеченный из камня, всегда вызывающе острый взгляд, казалось, все знающий и все подмечающий, жесткая линия губ, сомкнутых и поджатых, волевой подбородок. Но на смуглом жестковато-мрачном лице особенно выделялись глаза. Глаза цвета грозового неба, серо-голубые, дымчатые, удивительные, дышащие умом и пронизывающие насквозь холодом насмешек глаза. Глаза Князя, взгляд повелителя, глаза и взгляд человека, привыкшего быть вожаком, чья воля была законом, и чьи желания исполнялись беспрекословно. Истинный Князь, один из тех, кто правил миром. Тем миром, который находился за гранью, и тем, который был за ее пределами.
Штефан Кэйвано был красив не классической, но той немного грубоватой мужской красотой, которая в равновесии с язвительным вызовом, горящим в глазах, и холодной полуулыбкой в уголках губ придавали его лицу вызывающую дерзость и циничное равнодушие. Легкая небритость щек, прищуренность глаз, в полумраке зала казавшихся черными, и внешняя ледяная невозмутимость придавали его лицу загадочность и таинственную мрачность. Что, тем не менее, ни умаляло его магнетической привлекательности, скрытой за маской грубости и безразличия.
Он был выше всех, кто его окружал, оставаясь глух к мольбам и просьбам слабых мира сего.
Он был так же бессердечен и жесток, как и красив. Порой его жестокость и бессердечность переходили все допустимые грани. Бессердечный и безжалостный властитель судьбы.
Негодяй, заслуживший право называться Князем целого клана? Представитель верховной элиты, которая руководила судьбами более слабых и готовых к подчинению людей? Рабов.
Князь, король, негодяй!? Штефан Кэйвано.
Восседая в широком кресле с высокой спинкой с выгравированной на ней меткой своего клана, мужчина потягивал вино из бокала, дерзко и вызывающе выпуская изо рта колечки белесого дыма сигареты. Белая полупрозрачная сорочка с длинными широкими рукавами не скрывала, а подчеркивала атлетичность и подтянутость его фигуры, широких плеч, мускулистость груди и оттеняла черноту волос, в полумраке зала казавшихся совсем черными. Вместо черных брюк на нем джинсы, протертые на коленях.
Саркастически ухмыльнувшись, мужчина, наклонив голову набок, придирчиво осмотрел свою гостью.
А девушка, восседавшая рядом с ним, между тем была столь же красива, сколь и хитра.
София Бодлер, представительница знатного дворянского рода, была подругой Князя и его любовницей. Невысокая и статная, с шикарными волосами цвета топленого золота и раскосыми карими глазами, припущенными черными ресницами. Выросшая в роскоши и богатстве, своеволии и вседозволенности, избалованная и упрямая, она знала, чего хочет.
И положение любовницы при Князе Кэйвано было не тем, о чем она мечтала.
А положение его жены... Это именно то, о чем она грезила ночами. Оставалось сделать еще лишь шаг.
О жестокости Князя Четвертого клана ходили легенды. Почти все они были правдой, София знала это. Однажды на себе испытав весь его гнев и подлинную ярость, она в последствии остерегалась вызывать в нем хоть толику подобных чувств. Он не извинялся за их проявление, никогда. Великому Князю было всё дозволено. Даже уничижительно отозваться о той, что представляла дворянства и была дочерью его друга. Если понятие дружбы вообще входило в лексикон Штефана Кэйвано. У него не было друзей.
Он не терпел неподчинения и своеволия. Он ломал их на корню. Но он восхищался силой, волей, ломкой тех стереотипов, что завели когда-то сильные мира сего. Были случаи, когда Князь статус раба превращал в статус свободного человека. Свободного от его власти, конечно же, потому что никто, однажды попавший за грань, уже не возвращался назад. Свободного — то есть, слуги. Но по-прежнему зависимого от него.
Софию мало волновало, что будет с теми, кто именовался рабами. Вернутся ли они назад, перейдя грань, и будут схваченными за чертой? Или же окажутся пойманными здесь, умирая под пытками за свое безрассудство? Умрут или останутся жить? Она никогда не мучила себя подобными вопросами. Она была представительницей дворянского рода, хозяйкой, — а не рабой. Она думала лишь о том, что касалось лично ее. И сейчас ее интересовал лишь один человек, этот безжалостный повелитель, что сидел рядом и горячей насмешливостью пробегавший взглядом по ее фигурке.
Ее бросило в жар, ладони противно вспотели, внизу живота все затрепетало, учащенно забилось сердце.
Но она ответила на его взгляд взором холодной неприступности и усмехнулась уголками губ.
Штефан сощурился, брови его взметнулись, выражая легкое изумление, губы дрогнули и скривились.
Приподняв бокал с красным вином, осушив его одним глотком, он затянулся сигаретой, закрыв глаза и блаженно откинув голову на спинку кресла.
Он никогда никого не подпускал к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, никому не позволяя прикоснуться к сути своего бытия. Он был одиночкой. По своему статусу, по жизни, по мироощущению.
