Консерватория: мелодия твоего сердца

Мое сочувствие было абсолютно искренним. Олламу тяжело без музыки. Эта тяжесть ощущается практически на физическом уровне. Именно поэтому мне всегда было жаль пианистов, которые были лишены возможности брать свой инструмент с собой, отправляясь куда бы то ни было.

— Хотела бы я возить с собой свой рояль, но, увы, наши кареты не рассчитаны на таких объемных пассажиров, — вздохнула девушка.

— Досадное положение вещей, согласна, — кивнула я. — Хотя, если учесть качество большинства дорог, может, оно и к лучшему?

— Определенно, к лучшему! — с жаром согласилась голубоглазая. — Настройка инструмента после каждой поездки — еще полбеды, ведь наверняка от всей этой тряски по ухабам и рытвинам от него обязательно бы что-нибудь отваливалось. И хорошо, если декор, а не педали.

Уголки моих губ растянулись в улыбке, а собеседница так и вовсе тихо, но очень весело рассмеялась.

— Ты не против, если я пока начну играть? Очень соскучилась, — приветливо поинтересовалась девушка.

С некоторым промедлением, я покачала головой, показывая, что совсем не против. Незнакомка села на мягкий винтовой табурет и повернулась всем корпусом к роялю, а я стала собираться в два раза быстрей, подгоняя собственные руки. Сейчас, едва восстановив хрупкое душевное равновесие, я была совсем не готова слушать музыку чужого сердца. Однако с первыми же нотами, прошившими пространство волной мягкого бархата, мои руки замерли, а сердце пропустило удар.

Неужели? Неужели бывают настолько счастливые люди? Нет, счастье этой девушки не брызжело, не искрило, угрожая зажечь все вокруг. Оно было спокойным, постоянным. Радость, тесно переплетенная с душевным равновесием, создавала впечатление теплой воды, обволакивающей тело, расслабляющей каждую его мышцу и жилку. Облегчение, усталость, ощущение единства с любимым инструментом маленькими звездочками прикасались к коже, пробуждая крошечные волны приятного трепета.

Нотный стан и все его знаки! Я могла бы слушать мелодию сердца этой девушки вечно! Я так увлеклась, что почти не осознавала, какая музыка звучит в кабинете, извлекаемая тонкими пальцами из черно-белых клавиш. Поэтому, когда в столь умиротворенную картину вклинился звук вновь открываемой двери, мне изо всех сил захотелось, не глядя, швырнуть в дверной проем пюпитр. Но воспитание победило сиюминутный порыв. Иногда я его просто ненавижу!

Повернувшись, чтобы посмотреть, кого все-таки принесло сюда так не вовремя, я увидела Грейнна. Молодой мужчина стоял, придерживая дверь рукой. Он посмотрел на меня, но затем его взгляд скользнул к фигурке за роялем. В тот же момент мой партнер как будто окаменел. Несколько секунд он, будто не веря, смотрел на пианистку, пока та, почувствовав его взгляд, не обернулась. Мелодия прервалась в тот же миг, как их взгляды встретились. Грейнн, вдобавок ко всему, словно еще и коркой льда покрылся. Не медля ни секунды, он закрыл дверь, оставляя после себя в кабинете почти реально ощутимый холод.

Я перевела ничего не понимающий взгляд на девушку. Она сидела спокойно, глядя на дверь, за которой скрылся мой партнер по ансамблю... бывший. На мгновенье мне показалось, что зависшие над клавишами кисти мелко дрожат. Наверняка, показалось. С чего бы им дрожать?

Перед глазами всплыло выражение лица скрипача: маска, призванная скрыть целую бурю эмоций. Только вот каких? Сама не знаю почему, я вдруг отложила мандолину, в два шага преодолела расстояние до двери и вышла из музыкального кабинета.

Грейнн Бойл все еще был в коридоре, он отошел совсем недалеко, так что догнать его было делом пары секунд.

— Грейнн, — окликнула его я, останавливаясь в двух шагах от какой-то потерянной фигуры.

Молодой мужчина резко обернулся. Стального цвета глаза как будто впились в меня взглядом. И столько в нем было растерянности, горечи и чего-то еще, от чего по моей спине поползли холодные мурашки, что я замерла и, кажется, даже задержала дыхание.

Моргнув, он как будто только увидел меня, и в ту же секунду его холодно отстраненная маска снова закрыла от чужих глаз все эмоции.

— Адерин?

Я слегка прищурилась, пытаясь найти хоть одну трещинку, лазейку в монолите реакции оллама, но тщетно: его маска была безупречна, наверняка на ее становление ушел не один год.

— Ты что-то хотел? — поинтересовалась я, стараясь загнать любопытство и непонятную тревогу поглубже, чтобы в голосе и взгляде не было ни малейшего намека на их присутствие.

Скрипач нахмурился, будто припоминая, а потом кивнул:

— Да я... хотел поговорить с тобой.

— О чем? — снова спросила я.

— О наших ансамблевых занятиях, — Грейнн снова чуть заметно напряг брови. — Я признаю, что тебе могло быть некомфортно играть со мной. Но дело в том, что до академконцерта остается не слишком много времени и я не хочу привыкать к другому партнеру. Предлагаю возобновить наши занятия. Со своей стороны обещаю держать свои... свое настроение в узде.

Тревога? Беспокойство? Не-е-ет, теперь во мне властвовали совсем другие эмоции по отношению к этому несносному человеку. И все они были преимущественно членовредительского характера.

— Дело не в настроении, — резко ответила я, сощурив глаза и сложив руки под грудью.

— Я понимаю, — с ледяным спокойствием парировал оллам, смотря прямо мне в глаза.

Выражение его инеисто-серого взгляда говорило, что действительно понимает, просто не хочет говорить вслух то, о чем знают всего пара человек в консерватории.

— И мне не было некомфортно, Грейнн. Мне было больно. Физически больно.

Некомфортно! Ну и слово подобрал. Самому бы ему испытать такой некомфорт!

На краткий миг по лицу скрипача промелькнула тень, а во взгляде проблеском отразились такие чувства, что даже давать им имена мне не захотелось. Но очень скоро молодой мужчина опять взял себя в руки, и выражение его лица вновь стало непроницаемым. Однако теперь мне вовсе не хотелось снять маску с оллама: ведь под ней могло оказаться что угодно. И даже от призрачной тени этого 'чего угодно' мне несколько секунд назад стало очень не по себе.

— Этого больше не повторится, — глядя мне прямо в глаза, уверенно произнес Грейнн таким тоном, будто давал обещание. Не мне. Самому себе.

Вздохнув, я постаралась взять себя в руки. В голове мелькали мысли: конечно, дело не во времени — до академконцерта еще предостаточно времени для музыканта его уровня — и уж точно не во мне. Привыкание к другому партнеру? Чушь диссонансная! Этому человеку абсолютно все равно, кто играет с ним в ансамбле, он с одинаковым налетом презрения будет терпеть любого, как терпит присутствие окружающих каждый день. Значит, дело в чем-то другом. Может, в том, что прячется за безразличной сталью глаз? Нервная дрожь прокатилась холодной волной от поясницы к затылку.

Нет, мне совсем не хотелось снова переживать ту изощренную пытку. И я прекрасно понимала, что уговаривать меня оллам уж точно не будет: не в его характере. Но сам факт, что скрипач пришел и выразил желание сохранить ансамбль, отчего-то показался мне значимым. Просто так он бы не стал этого делать. Не знаю, что в итоге сыграло ключевую роль: тот потерянный взгляд, длившийся всего пару секунд, который мне удалось увидеть, или обыкновенное женское любопытство, но я согласилась.

— Хорошо, — выдохнула я, почувствовав в собственном голосе налет обреченности.

Молодой мужчина кивнул, будто не ожидал иного ответа.

— Завтра. Не опаздывай, — бросил он на прощание и, развернувшись, удалился.

Мне же осталось только прожигать его излучающую уверенность спину разъяренным взглядом. Не опаздывай?! Это он мне?!!!

* * *

Госпожа Кин, поджав губы и сузив глаза, смотрела на господина Парта. Последний — небольшого роста уже давно немолодой мужчина со смешно торчащей реденькой бородкой и топорщившимися усами — демонстративно закряхтел и потер поясницу.

Госпоже Кин очень хотелось припомнить, как в ее деревеньке изгоняли из ленивого мужика подобный недуг, но долгие годы, прожитые в городе и отданные служению консерватории, не позволили.

— Вы предлагаете мне тащить этот... — комендантша женского общежития двумя пальцами перевернула бирку, прикрепленную к замку чехла, и процитировала, — 'ценный и хрупкий груз' на собственной спине?

— Что вы, госпожа Кин! Как можно! — фальшиво возмутился привратник, искренне считая, что нечто настолько большое и тяжелое просто не может быть хрупким, да и ценность его, наверняка, весьма сомнительна.

Почтенная госпожа фыркнула, не поверив ни единому слову старика, и снова оглядела груз, доставленный почтовой телегой — в карету эта гора явно бы не поместилась. Посылка оказалась одного с ней роста (и пусть госпожу Кин никто не смог бы назвать высокой, достижений посылки это, отнюдь, не преуменьшало), а по ширине местами даже превосходила слегка полноватую женщину.

Вложив в тяжелой вздох всю накопившуюся укоризну, к коей господин Парт оказался глух, как камень, комендантша в растерянности огляделась, пытаясь придумать выход из ситуации. Выход, конечно, был: пойти к проректору и попросить выделить ей пару сильных студентов в помощь, но для этого пришлось бы ждать до конца занятия, которое, судя по расписанию и окрестной тишине, только началось. Да и оставлять посылку без присмотра ответственной женщине тоже не хотелось.

И в этот момент ее зоркий взгляд зацепился за движение. Госпожа Кин прищурилась, присматриваясь к проходящему мимо субъекту, а затем ее глаза зажглись победным блеском. В несколько маленьких, но быстрых шажков она оказалась на дорожке, ведущей к главному корпусу. Мудрая женщина изобразила на лице смесь из растерянности, отчаянья и надежды, долю которых действительно испытывала и стала ждать.

— Небо! Госпожа Кин, что это с вами? — с неподдельной тревогой поинтересовался подошедший к ней мэтр Ханлей Дойл.

— О, лорд Дойл, я в безвыходном положении, я прямо-таки не знаю, что мне делать, — всплеснув руками, горестно воскликнула она.

— О чем вы? Что случилось? Возможно, я могу помочь? — серьезно спросил мужчина.

— Лорд Дойл, если кто и может мне помочь, то это только вы, — горячо заверила его комендантша, — Видите вон тот сверток? — с этими словами почтенная женщина указала на чехол, стоящий у сторожки. — Так вот, мне, слабой старой женщине, нужно отнести его в главный корпус. И только потому, что его владелица живет во вверенном мне пространстве!

Мудрая женщина понимала, что сейчас лучше умолчать о том, что доставка посылки владелице в один из кабинетов главного корпуса была оговорена с ней заранее. Право слово, она ведь не подозревала, что этот 'ценный и хрупкий груз' окажется таким громоздким и тяжелым, хоть девушка и упоминала, что размеры оного могут быть любыми: от спичечной коробки, до подсобного помещения. Кто ж знал, что барышня не преувеличивает!

Мэтр Дойл посмотрел на груз, затем на привратника, демонстративно сгорбившегося и остервенело трущего поясницу, но при этом старавшегося не пропустить ни слова из беседы, после — на печальные глаза госпожи Кин и вздохнул.

— Конечно, госпожа Кин, это никуда не годится. Куда нужно доставить посылку? — не мог же он, молодой сильный мужчина, оставить хрупкую пожилую женщину саму разбираться с тяжестями. Собственно, на это и был первоначальный расчет комендантши.

— Ох, лорд Дойл, вы невероятно меня обяжете, — с абсолютно искренним облегчением в голосе просияла почтенная женщина и добавила. — Главный корпус, второй этаж, кабинет 235.

— Что вы, госпожа Кин, какие обязательства? Не могу же я оставить без помощи хрупкую женщину.

Комендантша с вызовом посмотрела в сторону привратника, мол, вот так поступают настоящие мужчины! Но тот сделал вид, что чрезвычайно увлечен рассматриванием посылки.

Мэтр Дойл подошел к 'свертку', примерился, как бы взять его поудобней, перехватил в самой широкой части и поднял. Посылка была тяжелой.

— Благодарю вас, лорд Дойл, вы меня невероятно выручили, — со всей признательностью произнесла госпожа Кин, наблюдая, как мужчина с грузом начинает движение к дорожке, ведущей в нужном ему направлении.

— Пустяки, — слегка натужно ответил мэтр и прибавил шагу, думая о том, что задерживаться на стадионе после занятий было плохой идеей.

Прямая дорога до здания главного корпуса прошла без приключений, правда несколько раз мужчине приходилось останавливаться, чтобы поудобней перехватить верткий груз.

Настоящим испытанием обещала стать лестница. И не те три ступеньки перед входом, а два пролета, ведущие на второй этаж. Но и тут преподаватель физической культуры справился как нельзя лучше: поднапрягся поднял посылку повыше и в один быстрый и четкий подход оказался на нужном ему этаже. Жаль, что именно сейчас все студенты были на занятиях, иначе им выпала редкая возможность лицезреть прекрасную спортивную форму собственного преподавателя физкультуры... ну или ему выпала бы возможность переложить 'ценный и хрупкий' груз на плечи молодого и выносливого поколения.

Аудитория 235 оказалась, конечно же, в самом конце коридора. Но, несмотря на его протяженность и звуковую изоляцию попутных помещений, мэтр Дойл не позволил себе ни единого покряхтывания или даже тяжелого вздоха.

На всякий случай постучав, он открыл заветную дверь и, убедившись, что за ней не идет занятие, втащил посылку на место назначения. После чего со словами 'принимайте груз' огляделся и наткнулся взглядом на крайне заинтересованные и подозрительно блестящие сдерживаемым смехом шоколадно-каре глазки Каэли, сидевшей на краешке стола, и заинтересованно вскинутую бровь мэтра Муррея, стоявшего неподалеку.

— И почему я не удивлен? — словно у самого себя спросил мужчина. На его губах медленно зарождалась насмешливая улыбка.

— Благодарю вас, Ханлей. Надеюсь, вам было не очень тяжело? — звенящим весельем голосом поинтересовалась девушка.

— Нет. Отличная разминка, — ответил ей мужчина, чувствуя, как 'размятые' мышцы робко начинают даже не ныть — постанывать, отходя от напряжения.

По губам Каэли скользнула задорная улыбка. А вот брови мэтра Муррея стали подозрительно ближе друг к другу.

— Ну что ж, не буду вам мешать, — решил откланяться Ханлей Дойл, после чего кивнул заведующему кафедрой, послал пристальный взгляд девушке, сдобренный немного хищной усмешкой, и удалился.

Как только дверь за рельефной спиной преподавателя физкультуры закрылась, Каэли не выдержала и прыснула со смеху, вызвав вполне ожидаемую реакцию собеседника:

— Каэли! — мэтр Муррей неприкрыто хмурил брови.

— Что? — спросила девушка, в одну секунду принявшая самый, что ни на есть невинный и честный вид.

— Что это было? — еще сильнее нахмурился мэтр.

— Что именно? — не меняя выражения лица, снова вопросом на вопрос ответила она, впрочем, не скрывая хоровод веселых искр в глазах.

— Каэлеа Муррей! — грозно повторил мужчина, приняв самый суровый вид, на какой был способен.

— Ну что 'Каэлеа', папа? — уже вовсю улыбаясь, произнесла девушка.

— Зачем ты пытаешься раззадорить мэтра Дойла? Он и так спокойным характером не отличается, — ответил мэтр Муррей с непривычно-ворчливыми нотками в голосе.