— Поучить могу, — честно сказал он. — Не научитесь. У вас мышцы от работы загрубели, точности не добьетесь. И тренироваться очень много нужно — а вы же работаете, у вас столько времени нет.
— А ты что, много тренировался, что ли?
— Да.
— А! О... а мы думали, ты не работаешь, потому что... а ты...
— Коня во двор затащите, — посоветовал он. — Там же эпсар коня срубил. Что-то можно использовать, шкуру там, мясо сторожевым собакам насолить-навялить...
— О! Ага! — сказали братья и ломанулись на улицу.
Он собрал нужные в дорогу вещи, угрюмо проверил у коня сбрую, подтянул стремена. Отец наблюдал с тихим недоумением. В их хозяйстве коней сроду не было. Зачем, собственно? Ослы для перевозок больше подходят. Так что не мог Эре знать, как управляться с конем. Но вот — управлялся.
— Эре, а ты, собственно, кто? — негромко спросил отец.
— Я-то? — удивился он вопросу. — Так сын же твой! Что, не признаешь?
— Ну, допустим, не мой! — ухмыльнулся отец. — Ялинька моя по молодости где-то нагуляла, то все знают. Божится, что от эльфа... да я не про то... Может, подменили тебя во младенчестве?
— Да? — он задумался ненадолго. — Нет, не получается. Ты бы обязательно заметил. Ты же меня каждый день на руках держал, задницу мыл, когда я животом маялся — не помнишь разве?
— Я-то помню, — задумчиво проговорил отец. — Но и ты помнишь. А это странно.
— Это противно, а не странно! — честно сказал он и взлетел в седло.
Для первого раза получилось...в общем, получилось, и это главное. Но сразу стало понятно, что поездка обернется сущей пыткой. Память — это, конечно, помогает, но тело не тренировано на конную поездку, и с этим ничего не поделать.
— Я еще вернусь, — предупредил он. — Но на всякий случай... Попробуй договориться с горными мастерами насчет фарфора. Долю им пообещай. Разумную. Пусть твой товар через свои лавки реализуют.
— — Не получится, — вздохнул отец. — Я уж всякое думал... Горные мастера в свои дела никого не пускают. Ни за какие доли.
— Понятно, — кивнул он. — Им монополия выгоднее, да и забот меньше. Тогда подкупи продавцов. Пусть твою работу под видом горной продают. Это получится. Продавцы за хорошую долю мать родную продадут.
— Да... кто ж так делает? — замялся отец. — Незаконно это...
— Все так делают! — отрезал он. — По закону жить невозможно! В империи — невозможно! В империях специально такие законы, чтоб по ним невозможно было жить. Чиновникам удобнее, когда любого можно считать за преступника. Тогда они на себе обязательств не чувствуют. Все. Я поехал, у меня времени в обрез...
— Куда?
— Меня изгнали из деревни, — напомнил он. — Я — птица вольная.
— Отцу знать не положено?
— Лучше не знать, — твердо сказал он и тронул коня. — Тогда и отвечать не придется, если спросят. А спросят обязательно, я в этом мире уже наследил... и прошло-то ведь всего два дня! А что дальше будет?! Творче, я таки подозреваю, это твои происки! Что, думаешь, если ты нигде, тебя и взять не за что?! Или ты вообще не думаешь?...
Отец посмотрел на сына, злобно грозящего небу, вздохнул и ушел к жене. А он мгновенно успокоился, подумал — и поехал не к калитке, а вниз по саду, к шумящей реке. Конь — не ишак, его в мутную воду можно загнать. Поддать хорошенько, и сразу пойдет...
За рекой он переждал в камышах, пока полицейский отряд втянется в деревню, и спокойно затрюхал в степь. Где находилось кочевье, он не знал, зато отлично представлял логику поступков степняков. Сам таким бывал, и не раз... мда.
Ну, а стойбище... оно должно быть часах в двух хорошей езды на коне. Ближе — могут заметить имперские латники, а дальше... тогда степнякам было бы лень ехать за девками. Он успел хорошо разглядеть похитителей. Голодранцы и пьянь. Им терпения не хватило бы скакать больше двух часов. По той же причине стойбище должно быть у реки. Ну, а река здесь одна — Ирча. Собственно, если б степь не была такой холмистой, степняков можно было бы отследить с любого тополя в деревне. Но — холмы, и немаленькие... Ничего страшного. Надо просто подъехать ближе, забраться на обзорный холм, дождаться темноты и посмотреть, где в степи жгут много костров. Это же степняки, а не диверсионная группа. То есть, жены, дети и скот при них. А такую орду не спрячешь.
До темноты было далеко. Так что он ехал не спеша, поглядывал на дальние холмы — а вдруг они не такая уж пьянь и выставили дозорного, хотя бы одного? Нет, не выставили... Странно, как у них самих всех девок не поворовали? Или поворовали, потому и полезли в деревню? Или там такие девки, что рука не потянется воровать?...
Он ехал и думал. А что еще делать в степи? Изгиб подножия холма, как плавный поворот мысли...
Переписчиков В. — и сказано очень строго...
— Тема сегодняшнего классного часа — интернациональное воспитание, — наставительно сказала классная руководительница.
Класс сидел непривычно тихо. Еще бы! На задней парте громоздилась каменно неподвижная фигура директрисы. А рядом — оба завуча. И еще какая-то незнакомая тетка, тоже каменно неподвижная. Значит — из инстанций...
Классные злодеи заинтересованно поглядывали на Вовочку. Понимали, что начальство явилось из-за него. Так что поглядывали, смотрели, как он себя держит под прицелом. Сравнивали со своим поведением в подобной ситуации.
Классная руководительница рассказывала об интернационализме гладко, как по писаному. Почему, кстати, как? Она и рассказывала по писаному. То есть — читала доклад. Это семиклассникам. Что еще надо, чтоб возненавидеть классные часы? Правильно, больше ничего. А что оставалось делать бедной Марьиванне? Начальство же! Получается, работала она не для детей, а для начальства. А школьницей, наверно, говорила высокие фразы о благородстве будущей профессии, жизнь отдать делу воспитания подрастающего поколения...тьфу, слова-то какие дубовые! Ничего она не говорила! Просто в педвуз конкурс маленький, а отпуск у учителей большой — и всегда летом. Да еще каникулы, когда можно не работать. Да еще если и на уроках не учить, а так... проводить уроки...
— И вот что мы видим? — сказала Марьиванна обреченно. — В то время как интернациональные отношения как никогда стоят во главе угла...наш товарищ... допускает дикие выходки, порочащие честь школы, честь класса...
Девчонки привычно заулыбались. У них как-то слово честь ассоциировалось совсем с другим — и не только у них... Учительница загасила веселье предупреждающим взглядом.
— Да Марьиванна! — возопил он покаянно. — Да я только за интернационализм! Да если рядом со мной будет сидеть моя ровесница с солнечной Ямайки, прямо как она есть, прямо вот в юбке из пальмовых листочков — я же только за! У нас же такие товарищеские отношения завяжутся!
— Переписчиков, тебе слова никто не давал! — рявкнуло с задних парт.
Ну и зря рявкали. Его сейчас можно было остановить только танком — а голос он на всякий случай давно поставил, так что и не заглушить.
— ... Но какой такой интернационализм на нашем рынке?! Там же стояла толпа — вот почему шакалы в любом мире сбиваются в толпу? Там была толпа уродов, козьи морды, корта-ан-газа, и никаким интернационализмом не пахло, а пахло ненаказуемым хулиганством! Стоят и каждой девушке предлагают познакомиться-прокатиться — даже если она с парнем, даже если она с мужем... понятно, что их много, понятно, почему не связывались — но кто они такие?! Это же отбросы родов! Их выгнали отовсюду, и они собрались здесь! А роды, как и столетия назад, пасут скот, растят детей, обихаживают сады и строят дома! И вот их я готов уважать! А эти — ит-тырк-кнорк! И даже кнурсе! Вот так им и сказал, и гонялись они за маленьким мальчиком с ножами! Не догнали, потому что пьют много — и курят всякую дрянь! И тогда побежали жаловаться в имперскую полицию! Э... в милицию то есть. А теперь еще и вы их защищаете! Что, понравилось, что предлагают познакомиться-прокатиться? Так это не интернационализм, это... вот, блин, забыл слово, у нас же еще классный час был на эту тему...
— Переписчиков!!!...
— Их бы камнем по голове!...
Эре — и степь...
...И получалось из его размышлений, что Творец здесь ни при чем. Получалось, каждый и есть творец своей судьбы. Вроде банально, но как свежо, когда в приложении к собственной личности! Ведь живут же люди в деревне? Живут. Ни за кем не гоняется имперская полиция. Ну, практически ни за кем. Надия не в счет — она влезла в высшие разборки и не захотела вылезать. Вот и получает свой процент риска. А Яха... вот уедут полицейские, и пойдет у нее жизнь, как и предполагалось — в город, а там на дно...Зато придурки с ножами не носятся по рынку ни за кем — только за ним! Потому что все остальные утерлись и пошли дальше. И девок у степняков он бросился отбивать, не другие. Засветил себя, между прочим, перед эпсаром. А вот братья Собаки не бросились. А братья Гончары бросились — но потом, вместе со всеми. Мог бы вообще в шкафу, блин, пересидеть! А потом бы уехал на мандривке в город! Заодно бы узнал, что это такое — мандривка. Говорят, магия... Ну-ну. Что-то он не только магии, но даже теоретического обоснования возможности оной ни в одном из миров не встречал!
Мог бы... мог бы — и надо бы! — помогать отцу в гончарной мастерской, как остальные братья! Сад обихаживать, товары возить... на мандривках, блин, что бы это ни было! А потом, в свое время, взять в жены здоровенную работящую девойку — и поднимать детей, чтоб было на кого опереться в старости! Утопиться, что ли, да начать по новой, только на этот раз правильно?
Стоп, только не спешить, одернул он себя. Ведь было уже. Была попытка правильной жизни. Была? Ну...да, признался он сам себе. Забыл про оружие, про запасные укрытия и пути отхода, про...все. Был работящий мужик по прозвищу Грязный Топор, Кыррабалта. Грязный, а вовсе не Черный, как врут в легендах. Потому что работа у него такая была. Корчевка леса, например. Были дети и красавица жена, которую Яха напоминает до пронзительной боли в груди... И был полицейский отряд... И не его ведь грабили, а односельчан — вот что обидно! А Кыррабалта — он мужик совестливый, сострадательный, соль земли, опора нации... как взял свой топор, как размахался, придурок... и случилось то, что случилось. Полстраны в пожарах да десяток слезливых баллад-легенд на выходе. Парочка баллад, кажется, до сих пор в обращении...
Я долго живу, в этом дело, напомнил он себе. Этап мирной жизни — это просто этап. Он был и прошел. Давно, надо полагать, еще до йогина-основателя, чтоб ему подавиться дыханием бхастрика! Люди-то едва успевают первый этап осознать. А он — идет вперед. Вот, сейчас этап бессмертия памяти, потом еще что-то будет на голову...
Красиво подумано — но ведь неправильно! При чем здесь этапы?! Просто он... не боится смерти? Не так уж дорожит мирной жизнью? Да. Не смерти он боится, а сопливого младенчества, да и то... переживет еще раз, если придется. И мирной жизнью не дорожит, это верно. Что-то, видимо, понял важное йогин-основатель, ежели все последующие реинкарнации стягивало на ... убийства? Нет. Да. На убийства — но по уважительным причинам, вот как правильно! И это стало сутью личности. На стремление власти удавить — отвечать тем же.
Ах ты, поганец, тихо обозлился он на йогина. Ты у нас справедливый, значит? Заступник обиженных, да? Вот о чем тебе мечталось, получается, в йогических трансах на камнях Тибета — как бы грохнуть всех, обидевших тебя и близких? Для того и бессмертие памяти намолил — чтоб опыта убивцы накоплялось?! Ну ты и поганец! Как всем реинкарнациям нагадил! То есть не ты — я... э, какая разница, если нагадил?!
— Извини, Творче! — покаянно сказал он. — Напраслину на тебя возводил! Хороший мирок ты сваял, признаю! Это просто я не в ногу иду... Блин, встретился бы мне хоть один йогин! Да где его взять в степи-то? Они, гады, все на югах предпочитают. И это, в общем, понятно. Любой бы предпочел...
А степь менялась. Вроде и отъехал всего ничего, а трава заметно пониже, и желтого больше, чем радостно-зеленого. А как же сто двадцать дней в году осадки? Дожди только в предгорьях? А как это возможно? Э, Берен-йот-гали в этом разберется!
Непонятного вообще много набралось. За последние пару суток. Ага, а предыдущие пятнадцать лет, получается, спал? Ну...да. Вот сейчас и не получается увязать все, что увидено. Мало информации. К родовой памяти обратиться? О, там такое увидишь, Надия-ир-Малх ни в какое сравнение не идет... Но то, что удалось осмыслить, однозначно указывает на посттехнический мир. Только странный он. Вот раковины связи — это понятно. Отец у Надии подозрительно быстро объявился — тоже понятно. Орбитальные системы позиционирования, что же еще. Совмещенные с ген-датчиками для важных персон... А латы у полицейских? Вот не сырое же это железо, клянусь памятью Тэмиркула-кузнеца! А железо в деревне — как раз сырое... Получается... что?
Картина получалась неприятной, особенно в сочетании с сухой степью, что могло указывать на попытки управления климатом. Думать о таком не хотелось. Пока что не хотелось. Тем более что степь, даже спаленная зноем, была прекрасна. Качались золотые травы в танце легких ветерков. Изумрудно зеленела трава по оврагам. Ежевика заплетала глинистые откосы сплошным ковром. Шумел камыш на мелководье Ирчи. И родилась мелодия...
Он пел, позабыв обо всем на свете. Пел так, что дрожал воздух над холмами. Пел так, как пел когда-то вольный дух степей Имангали, по прозвищу Черный Аркан... Естественно, черный, а как без этого? У поэзии героических прозвищ — свои законы. А он был героем, Черный Аркан. Героем — и певцом...
Так что она объявилась перед ним совершенно внезапно. Открылась за очередным холмом во всей красе — грязная, растрепанная, босая. Синяя, некогда праздничная юбка — в состоянии тряпки. Белая рубаха — уже не белая. И даже не серая.
— Ну ты и хорош орать! — выговорила Яха восхищенно. — Я на твой голос часа два иду! А тебя все не видно! А голос между холмов так и мечется!...
— Опа! — только и сказал он. — А ты-то здесь как? Тебя украли — или нет?
— Да... я и не знаю! Сначала украли. А потом — я пошла, а за мной никто не погнался! Обидно-то как! Я что, даже степной пьяни не нужна?!
Яха украдкой смахнула злую слезинку, а потом не выдержала и разразилась бурными, по-детски искренними рыданиями, даже конь испугался и заплясал, как бы невзначай отодвигаясь подальше...
— Горе ты мое! — вздохнул он. — Не переживай так, они еще погонятся. Просто они сейчас упились все, если я правильно понимаю, во спасение от латников... Но вот очухаются и погонятся обязательно! И догонят. Э... так ты хочешь, чтоб тебя догнали вдесятером? И еще раз догнали? Так не проблема, я могу за холмиком подождать, чтоб не мешать вам всем...
Все же они удивительно быстро приспосабливались друг к другу. Вот, Яха поняла намек с полуслова — и разоралась на всю степь. И чуть не пришибла со злости коня, а ведь на нем еще ехать и ехать... Ну, зато забыла про слезы.
Глава десятая
