Луна, луна, скройся!

— Неа! У них запрещён въезд цыганам! Пускай любуются на свои курносые рожи с утра до вечера, я лучше танцевать буду.

— Танцуйте, — соглашается он и ловит меня за руку. — Но сначала мы съедим по огромной вазе мороженого.

— Вам же нельзя?

— Мороженое — можно. Если не злоупотреблять.

— Ну-ну, смотрите! Сначала ложечка, потом чашечка, потом вазочка, глядишь — и втянулся, и опустился, и продал квартиру с машиной и зимнюю шубу!

Его рука нагревается за несколько секунд.

— Лили, скажите, а вы давно общались со своим наставником? — спрашивает Батори, втыкая ложечку в восхитительно мягкое сливочное мороженое.

— Никогда не занималась йогой, если вы об этом, — игривое настроение меня не покидает.

— Я имел в виду "волка", с которым вы сначала охотились на пару.

— На пару? — я смеюсь. — Никогда не охотилась на пару с другим "волком". Мы же друг друга не переносим.

Вампир вглядывается мне в лицо.

— Кто же вас тогда учил?

— Мой старший брат.

— Петър?

— Ага.

— Невероятно, — Батори качает головой. — Обычно люди боятся и "волков", и вампиров.

— Ну, может быть, он тоже боится. Но ведь надо же мне было помочь поначалу.

— И сколько лет он вам помогал?

— Два раза. Наверное, это считается как год.

— Два раза?!

Кажется, я опять чего-то не знаю об этом мире.

— А что?

— Вообще-то молодые "волки" первые лет пять охотятся с наставниками, пока не войдут в силу. Собственно, в нашу первую встречу я решил, что вы раньше времени отделились, и поэтому были так... неуспешны.

— Я была неуспешна из-за вашей косицы, — с некоторой обидой возражаю я. — Она закрывала нужную точку, и мне пришлось до вас дотронуться, чтобы её убрать. В результате вы насторожились. Другому бы я просто раз, и сунула "шило". У меня это очень ловко получается.

— Ну, предположим, я не столько насторожился, сколько... хм, неважно. Но вам действительно повезло, что вы до сих пор живы. Год натаски — слишком мало.

— Больше года. Тренировки как таковые у меня были лет с семи-восьми. На развитие реакции, на точность и силу удара, на преодоление страха ранить другого... Первый настоящий удар я нанесла спицей в руку брату. Ему пришлось привести меня в настоящее бешенство, чтобы у меня получилось. До сих пор вспоминаю с содроганием — я же могла угодить ему в вену или артерию. Или в какой-нибудь важный нерв... Да и целилась я ему в живот, он просто быстро закрыл его предплечьем. За год он всего лишь научил меня вычислять упырей, выслеживать лёжки, быстро снимать крышку или бесшумно сбегать, если ящиков два. Ну, и колбасу делать. Всему остальному я научилась в детстве.

— Впервые слышу о том, чтобы "волка" брался воспитывать человек. У вас удивительный брат, Лили.

— Ага. Говорят, сейчас с ума сошёл. Но вряд ли от общения со мной, он просто в Буковину трижды ездил. Один раз по вербунке, и два — по контракту. Уже когда он первый раз вернулся, у него глаза были чумные. Хотя он и так никогда по-человечески не смотрел. Мне невестка сказала, что Пеко несколько раз видел нашего отца уже упырём. За одним столом с ним сидел... Даже странно, что отец его не выпил. Ведь своих детей вы в первую очередь обычно, да?

Вампир кидает на меня быстрый взгляд, но отвечает уже снова уставившись в вазочку:

— Необязательно.

Мы молча доедаем мороженое. Батори ушёл в себя, и моё настроение приглушается.

— Лили, как вы смотрите на то, чтобы сегодня ночью сходить в гости? — спрашивает вампир, когда мы выходим из кафе.

— А куда?

— К моему "крестнику".

Проходит несколько секунд прежде, чем я соображаю.

— А как он отнесётся к моему присутствию?

— Он разделяет мои идеи. Более того, готов воплотить их в жизнь.

— А, да... принцип преданности выпитой крови.

— Не без этого.

— Ну, ладно. Только надо тогда журнал какой-нибудь купить, чтобы я не заскучала.

— Не заскучаете. Он поэт и очень нравится девушкам. Правда, не сказать, чтобы ему нравились девушки, но, как говорится, никто не совершенен.

— Да я не очень насчёт поэзии... Вот песни — люблю. И послушать, и спеть.

— Ну, вот и споёте. И станцуете нам. Договорились?

— Ага. А сейчас давайте сходим, поищем карусель?

Вечером я сама не замечаю, как засыпаю на кровати над книжкой. Меня будит Батори — как всегда, прикосновением к плечу. В руках он держит дымящуюся чашку. От неё идёт густой кофейный аромат.

— Вы что, знали, что я засну? — с удивлением спрашиваю я.

— Нет, я сначала просто зашёл. А потом уже сходил за кофе.

— А! Я-то уж думала, может, какое-нибудь неизвестное мне свойство упырской натуры... Вот признайтесь, как вы в Кутной Горе вычислили, что я проснулась, да ещё оказались под моим окном именно в этот момент?

— Под вашим окном я стоял почти два часа. А вы уронили бутылку с какой-то жидкостью на пол, и я услышал.

— Вот так и прощаются с детством, — печально констатирую я. — Когда приходит вредный кузен и рассказывает, что подарки на самом деле приносит переодетый дворник дядя Имре. Давайте сюда ваш кофе. Он сладкий?

— Обязательно. Я когда-нибудь забывал убить его вкус полудюжиной ложек сахара?

Батори присаживается на кровать и наблюдает, как я крохотными глотками опустошаю чашку.

— Ну всё, я готова! — объявляю я, почувствовав себя наконец живым человеком.

— Так и пойдёте в джинсах?

— А что?

— Я думал, вы нам потанцуете. В красивой юбке и паре сотен золотых браслетов.

— Ой, ёж ежович! Сейчас.

Наверное, когда мы идём по ночному Сегеду, выглядим странно: мужик со старомодной косицей на затылке и я, с кроссовками, мелькающими из-под широкой юбки в разноцветных маках. Но это неважно, нас всё равно никто не видит: улицы пустынны. Я ловлю себя на мысли, что мне нравится этот город.

Поэт представляется как Ференц. У него вьющиеся светло-русые волосы, спадающие на плечи, голубые глаза чуть навыкате и острый нос. Мы с любопытством рассматриваем друг друга.

— Так вот вы какая, чудесная Лили, надежда императора Батори, — произносит, наконец, Ференц, и я чувствую ещё большую неловкость, чем сначала. — Как вам наш городок? После Прёмзеля, наверное, очень провинциальный, да?

— Парк у вас тут хороший, — говорю я.

Мы снова таращимся друг на друга, и Ференц спохватывается:

— Вина, закусок?

— Не откажусь.

Он резко хлопает в ладоши: раз и другой. В гостиной почти сразу появляется существо, пол которого я не могу определить. На вид существу лет семнадцать-восемнадцать, волосы у него так же, как у Ференца, по-женски падают на плечи, но фигура вытянутая и плоская, как у мальчика-подростка. На существе свободные брюки и рубашка, поверх которых повязан кухонный фартук.

— Дружочек, — обращается к нему Ференц, — принеси нашей гостье бутылочку кьянти и какой-нибудь закусочки. И нам с господином Батори по приборчику.

У него приятный мягкий тенор.

"Дружочек" кивает и исчезает за дверью.

— Не ломай голову, — говорит Батори. — Это девушка. Её зовут Эльза, но она на имя не откликается. Это не мешает ей быть очень славным человеком.

— Да? А я думала, вы не любите девушек, — обращаюсь я к Ференцу. Он хихикает:

— Я не люблю с ними спать. Это немножко не одно и то же.

— Надо же, — глубокомысленно замечаю я.

Эльза появляется снова, уже с подносом, и ставит на столик возле моего кресла бутылку, бокал и тарелку. Рядом она кладёт медицинские трубочки с иголкой, отставляет поднос куда-то за кресло Ференца и непринуждённо садится на колени у наших ног.

— Позвольте, — Батори открывает бутылку и наливает мне вина. Не успеваю я поднести его к губам, как он уже вскрывает упаковки иголки и трубочки. Пара ловких движений, и игла торчит из вены на протянутой руке Эльзы, а вампир, чуть наклонившись, делает медленные, мелкие сосуще-глотательные движения, обхватив губами свободный конец трубочки. Я чуть не роняю бокал.

Эльза смотрит на меня прозрачными серыми глазами и говорит хрипловато-мальчишечьим голосом:

— Всё хорошо. Я не зачарован, я просто так работаю.

— Мой юный товарищ полностью поддерживает идею мирного сосуществования, — поясняет Ференц. — И, кстати, если в наших краях вам понадобится кровь вампира, я всегда к вашим услугам. Просто по-приятельски.

— Э... спасибо, — выдавливаю я. — Но я ещё Густава не доела.

Улыбка Ференца становится несколько натянутой.

— Он убил двенадцатилетнюю девочку, — с вызовом продолжаю я. — Велев не сопротивляться, но оставив в сознании.

— Хм, да? Надеюсь, на вкус он лучше, чем по характеру.

— Лили, вы лучше закусывайте, — советует Батори, вынимая изо рта трубочку и распрямляясь. Эльза тут же ловко меняет "соломинку", и теперь её кровь потягивает Ференц. По трубочке поднимается жидкость, похожая по цвету на малиновое варенье. Эльза спокойно смотрит на склонённую голову вампира-поэта. Я немного нервно набиваю рот колбасной нарезкой. Интересно, как они рассчитывают порции? Мне так и видится, как побелевшая Эльза валится на ковёр. Но вскоре и Ференц отстраняется и осторожно вынимает "прибор". Девушка тут же вытаскивает откуда-то из столика ватку и протягивает её хозяину дома. Тот аккуратно плюёт на белый комочек, и Эльза прижимает его к кровоточине.

— Чтобы зажило без отметины, — объясняет она, перехватив мой заинтересованный взгляд. Я с умным видом киваю и отхлёбываю вина. Ференц тем временем наклеивает поверх ватки пластырь.

Когда Эльза уходит с подносами на кухню, я интересуюсь:

— А о чём пишут вампирские поэты?

— Поэты всех мастей пишут на одни и те же вечные темы, — чуть расслабленно отвечает белокурый упырь. — Любовь, перипетии жизни, вечные вопросы бытия, что-нибудь по случаю... Бывают, как бы так сказать, зацикленные поэты. Которые признают, например, только политику. Я же редко себя ограничиваю, хотя предпочтение отдаю, конечно, тонким переживаниям. Вы понимаете по-венгерски?

— Не то, чтобы так уж хорошо.

— Жаль. А по-немецки я не пишу. Венгерский гораздо поэтичнее, после него никакой другой не кажется пригодным для чего-то более глубокого, чем просто рифмовка.

Спроси меня, и я бы отдала предпочтение гораздо более гибкому галицийскому, но я решаю пока оставить это мнение при себе.

— Ну, раз я не могу развлечь вас стихами, может быть, вы развлечёте нас цыганским романсом? — предлагает Ференц. — Дружочек! Принеси, пожалуйста, гитару.

— Какую именно? — уточняет, появляясь в дверях, Эльза.

— Если есть, шестиструнную, — прошу я. Этой зимой я решила научиться, наконец, играть на "испанке". Правда, пока выучила только две песни.

Взяв в руки гитару, я провожу по струнам, прислушиваясь. Инструмент настроен отлично, и я пробегаюсь пальцами в стилизовано-испанском переборе. Дав затихнуть тревожной, медлительной мелодии, я беру первые аккорды:

Луна в жасминовой... шали...

Ференц выпрямляется и кидает странный взгляд на Батори. Тот будто не замечает, смотрит на меня с самым светским выражением лица.

Спустилась в кузню... к цыганам...

— вывожу я, чувствуя, как рождаются и звенят в голосе медные ноты. Полуосознанно я подражаю неизвестному мне певцу с диска в апартмане Батори:

И смотрит, смотрит ребёнок,

И смутен взгляд мальчугана...

Песня привычно захватывает меня, прожигает, я забываю о Ференце, Батори, Эльзе, о самой себе и плачу вместе с безымянным цыганёнком:

— Луна, луна моя, скройся!

Тебя украдут цыгане —

Они возьмут твоё сердце

И серебра начеканят!

И лукавая, горделивая луна откликается у меня из горла глубоким женственным голосом:

— Не бойся, мальчик, не бойся.

Взгляни, хорош ли мой танец?

Когда вернутся цыгане,

Ты будешь спать и не встанешь...

Струны отзываются всё яростнее, и слова кружатся в стремительном, тревожном ритме:

— Луна, луна моя, скройся!

Тебя украдут цыгане —

Они возьмут твоё сердце

И серебра начеканят!

— Не бойся, мальчик, не бойся!

Взгляни, хорош ли мой танец?

Когда вернутся цыгане,

Ты будешь спать и не встанешь!

— Луна, луна моя, скройся!

Тебя украдут цыгане...

— Не бойся, мальчик, не бойся!

Взгляни, хорош ли мой танец?

Последнее слово я буквально выкрикиваю срывающимся голосом, и на меня обрушивается тишина. Я понимаю, что у меня перехватило дыхание, и оба вампира не утруждают себя бессмысленными для них вдохами и выдохами. Они пристально и напряжённо заглядывают мне в лицо. Я перевожу дух и зачем-то говорю:

— Федерико Гарсиа Лорка.

— Вы как будто сливаетесь с этой песней, — полушёпотом произносит Ференц. — Вы с ней... резонируете.

— Да, она... — я запинаюсь, не в силах подобрать слова. Нравится мне? Не то. Обожаю? Да нет, нет. — Она завладела мной. С самого первого раза, когда я её услышала.

Батори кидает многозначительный взгляд на поэта. Что бы это ни значило, мне срочно требуется выпить, чтобы немного прийти в себя. Дрожащей рукой я наливаю себе ещё вина и медленно, тягуче пью его.

— Я, наверное, пока больше не буду петь, — говорю я, опуская бокал. — У меня голова кружится.

— Да, конечно, — торопливо соглашается Ференц. — Мы и так вам благодарны. Это было прекрасно, просто прекрасно. Лили, я в восхищении.

Я вежливо улыбаюсь в ответ на комплимент и отставляю гитару за своё кресло.

— Вы не пробовали ставить под эту мелодию танец? — спрашивает Батори.

— Ставить — нет. Но иногда пританцовываю под неё. Жалко, что у меня нет записи. Очень волнующая песня, под некоторые строки движения сами ложатся, как... краска в протравку, — я оживляюсь. Танец — одна из тех тем, которые я могу обсуждать вечно и в любом состоянии тела и духа. Крест могу целовать, не дай боже, кто-то заведёт разговор о думба у края моей могилы — я же вскочу с горящими глазами! Ещё и несколько па сделаю, для иллюстрации своих слов.

— Лили, я дам вам запись песни, а вы пообещайте подобрать под неё танец. И обязательно потом порадуете им нас. Ладно?

— Да... Да, отличная идея! — загораюсь я. Просто удивительно, что я не догадалась попросить об этом Батори раньше. Наверное, больше всего на свете я хочу снова услышать "Луну" — она преследует меня во сне и в минуты сосредоточенности. А ведь достаточно было набрать номер сэра Отважного Рыцаря и попросить. Хотя, конечно, намного лучше, что он сам предлагает мне эту запись, а не я прошу у него. Подарок вместо одолжения лучше всегда.

Возле двери в мой номер я прошу Батори:

— Зайдите ко мне... Сейчас или чуть позже, ладно?

— Зачем?

Я неожиданно не нахожу слов для объяснения. Помявшись, говорю со смешком:

— Вы мне сказку на ночь обещали.

— Тогда, наверное, чуть позже, когда вы переоденетесь и ляжете.

— Да? Да, ладно.

Кажется, никогда я так торопливо не принимала душ и не чистила зубы. Когда Батори заходит в спальню, я уже минут пятнадцать как сижу в постели, сложив руки на коленях, и смотрю на дверь. Вампир выглядит совсем по-домашнему: без пиджака, рубашка у горла расстёгнута, волосы распущены. Последнее вообще неожиданно для меня настолько, как если бы он завалился в банном халате, и я смущённо хихикаю. Батори непроизвольно хлопает чуть ниже пояса рукой и тут же её отводит. Кажется, решил, что у него ширинка расстёгнута — я снова прыскаю.