Ученик-ориджин_версия

— Что случилось? Если я могу хоть чем-то помочь — только скажи. — Каори только смущенно вздохнула.

— Мой аккомпаниатор... Скажем так, решила взять выходной. Навсегда. — вот как? Интересно, почему?

— Конкурс — фортепиано плюс скрипка? — вопрос риторический, но может там пианино чисто опциально.

— Да. — так, понятно.

Выступать без аккомпаниатора нельзя, а нынешний ее кинул... Значит, либо кто-то из работников устроителя конкурса, с которым она еще ни разу не играла, либо за две недели найти кого-то еще.

— А почему она отказалась аккомпанировать то? — с трудом представляю, чем Као могла оскорбить. Более мирного и теплого человека я не встречал, и вряд встречу.

— Я... Слишком много импровизирую. — только не рассмеяться.

Так, понятно. Иногда слишком хорошо это плохо, и неизвестная пианистка просто не выдержала. И вовсе не факт, что пианист, предложенный всем конкурсантам, справится лучше. Ситуация.

— Понятно. Что будем делать? — вряд ли за такой краткий срок получится найти толкового пианиста, которой к тому же согласится участвовать в подростковом конкурсе на вторых ролях.

— Ты слышал когда-нибудь об Мори Акахито? — да кто о нем вообще не слышал? Гений клавиш и педалей, учащийся на нашей параллели. Был бы идолом, будь у него чуть больше уверенности и меньше комплексов... Стоп.

— Он уже три года не играет. — хотя если как аккомпаниатор... То может и вытянуть. — Ты уверена, что он выучит за две недели нужное произведение?

— Самый молодой победитель регионального и участник национального турниров. — аргумент. Гениальность не пропьешь, как ни старайся.

— Хорошо, я попробую его убедить. — бывают предложения, от которых не отказываются.

— Спасибо! — Каори буквально засияла. Потом подозрительно на меня посмотрела. — Только без рукоприкладства, ладно?

— Да без проблем. — вся прелесть пистолетов в том, что как раз бить ими не надо. Если ты не Сигуре-сенсей, конечно.

— Хорошо. Куда сегодня пойдем? — день солнечный, но парк уже несколько надоел.

— Что скажешь на счет кино? — не смотрел афишу уже пару лет, но фильм меня интересует в последнюю очередь.

— Пошли. Только нужно вещи домой занести. — понятно, я бы тоже не рискнул брать скрипку в людное место.

— Ок. — бережно взяв инструмент, встал из-за парты. Сегодня отменили последний урок, так что освободились мы на час раньше обычного.

Смеясь, мы вышли из школы.

Впереди солнечный майский день, четыре часа свободного времени и лучшая компания из возможных. А потом еще пять часов в любимом додзе, наполненных болью и неизменным чувством того, что ты постепенно становишься лучше.

Да, такая жизнь стоила изгнания. Однозначно

Интерлюдия 1. Акахито.

— Акахито, ты скоро? — Фусако и Орито уже собрали учебники в сумку и стояли у двери класса, нетерпеливо смотря на меня.

— Я вас потом догоню. — сегодня захотелось пройтись одному. Фусако и Орито, конечно, мои лучшие и единственные друзья... Но иногда даже их общества становится слишком много. Возможно, я немного слишком интроверт.

Тем более что погода соответствует — с самого утра лил дождь, а ветер с каждой минутой набирал силу. Еще до сообщений об угрозе не дошло, но ливень тот еще.

Самое то, чтобы прочистить голову.

Ребята, задумчиво кивнув, ушли. Дверь с щелчком закрылась, когда последний из одноклассников вышел.

За окном бушевала буря. Серые, будто свинцовые тучи низко нависали над городом, а ветер пригибал к земле деревья, чуть не ломая тонкие стволы. Вал воды, льющейся с небес уже полностью залил окно, запотевшее изнутри.

Прислонившись лбом к холодному стеклу я наслаждался картиной. Прохлада приятно остужала голову, снимая накопившееся за день в глазах напряжение, отпуская сознание на волю.

Удары капель дождя сливались в единую симфонию, которую можно было расслышать даже внутри здания. Вспышки молний и гром дополняли мелодию, придавая ей свой оттенок, но... Природе чего-то не хватало для достижения полной гармонии.

Забавно, но я понимал, чего, но отказывался себе в этом признаться. Звуки природного буйства звали, вели на себя, отпирали тот тщательно спрятанный чулан, в который я уже три года прятал записанные на полях порванных тетрадей мелодии.

Мелодии, которые все равно никогда не сыграю.

Абсолютник, замечающий, как фальшивит природа. Пианист, не способный слышать собственную игру. Мори Акахито — живой оксюморон.

Ладно. Пора уже выходить. Конечно, дома никто не ждет, но такая погода выпадает слишком редко, чтобы ее пропускать сидя в классе.

Наушники в уши, телефон во внутренний карман с заранее созданным плейлистом. В куртке хоть и есть капюшон, но пользоваться им нет никакого желания. В школе уже почти никого нет — только пара старшеклассников курят под козырьком.

Смесь озона и запаха свежей травы наполнила легкие. Дождь льет сплошной стеной, вмиг залив джинсы. Даже то, что куртка теоретически непромокаемая не помогло — как оказалось, щелей между шеей и капюшоном более чем достаточно. И это хорошо.

Свежий весенний ветер выдувал из головы все мысли, оставляя только тихое спокойствие. На лице проступила легкая улыбка.

Это — моя погода. Единственное время, когда я чувствую себя собой.

До дома идти двадцать минут, и каждая секунда прогулки будто впитывается в душу. Рядом нет никого, только ветер, дождь и одинокий проигрыш пианино, рвущийся из наушников. Только свежесть и сила первой летней грозы.

Скользкие от воды ключи оказались сразу под кошельком — я всегда храню их в одном кармане, чтобы они не резали ногу острой гранью. Жаль мочить купюры, но что поделаешь.

Дверь мягко открылась, впуская в родной дом. Лицо невольно перекосилось — и от старых воспоминаний, и просто от душевной боли. Сколько я не просил отца убрать алтарь воспоминаний из гостиной, он всегда отказывался. Теперь он приезжает пару раз в год, но уже я не могу набраться решимости и покончить с единственным, что осталось на память о матери.

Вспоминать о ней... Сложно. Ее не получается ненавидеть, несмотря на все, что она наворотила в моем воспитании, но простить тоже не выходит. Так и болтается неприкаянным призраком.

Мы никогда не были близки с отцом, а после ее смерти он сначала замкнулся в своем горе, а потом просто отдалился, предпочтя забыть про все, что связывает с прошлым. Другой дом, другая семья... Ну, хоть денег присылает. Не мне его винить.

Два этажа и огромный подвал. Огромная площадь для одного подростка. Слишком огромная.

Начать сдавать в аренду комнаты, что ли?

Закипевший чайник отозвался щелчком, и в кружку полилась теплая жидкость.

— Чай будешь? — в кресле напротив сидел парень.

Примерно моего возраста, шатен. Красный пиджак, джинсы, странный взгляд. Глаза мимоходом скользнули по внешности, отмечая детали. Синяки и припухлости на лице. Множество незаживших ссадин. Чуть красные глаза, огромные мешки под глазами.

Выглядел он плохо, хотя в здоровом состоянии мог бы похвастаться неплохой внешностью.

Не знаю, как он забрался в мой дом, но страха он не вызывал — только легкое сочувствие.

— Наливай. Знаешь, где сахар? — вряд ли он залез воровать, его одежда даже на вид стоила больше, чем я получаю карманных за год.

Шум дождя за окном стихал, и на меня снова накатывала привычная апатия.

— Угу. — будто с Исикава говорим, а не с парнем, которого я впервые вижу, и который тайком забрался в мой дом.

— Я печенье принесу, разогрей пока пирог. — раз уж знает, где сахар, то о холодильнике догадается.

Вскоре на столе выстроились чашки, чайник кипятка и все десерты, которые только были.

Отпив, я решил все-таки начать разговор.

— Так что ты делаешь? — парень усмехнулся.

— Пью чай. — я невольно улыбнулся. Такой ответ в сочетании со странным взглядом вызывал смешанные чувства. Что-то между интересом и весельем.

— Ну пей. — я отпил из кружки. Хорошо. Дождь барабанит по потолку, пламя пляшет в электрическом камине, а теплый чай согревает тело.

Пирог из супермаркета таял на глазах, чай уже подходил к концу, а мы все так же молчали.

— Мори-сан, — я вздохнул. Вот так тепло сидели.

— Акахито. — он усмехнулся.

— Акахито, у меня к тебе предложение. — интересно. Немного.

— И оно стоит того, чтобы влезать в чужой дом? — парень вздохнул.

— В школе тебя не поймать, а на улице ты почти не бываешь. — я усмехнулся — "почти не бываю" это очень сильное преуменьшение.

— Верю. Так чего сказать то хотел? — меня клонило в сон. В принципе, сегодня пятница, и я могу себе позволить спать сколько угодно. Вернее, мог бы, если бы не этот парень.

— Мне нужно, чтобы ты аккомпанировал одной девушке на конкурсе Това Хола. — настроение тут же испортилось.

— Я не играю. Никогда. — несмотря на жесткий, как я надеюсь, тон, парень только улыбнулся.

— Ставка — двести долларов за одну песню. Ты уверен, что хочешь отказаться? — я покачал головой.

— Дело не в деньгах. Я не могу играть. — видимо, парень понял, что я говорю серьезно.

— Руки у тебя на месте. Пальцы двигаются нормально, соображаешь ты тоже неплохо. В чем проблема? — эх. Ненавижу это объяснять, но он не отвяжется, раз уж пошел на такое.

— Я не слышу свою игру. Вообще. Принципиально. Психическая патология. — он только покачал головой.

— Самооправдания. Запись слышишь? — похоже, он без проблем поверил в избирательную глухоту.

Мне даже стало интересно обсудить это еще раз. Это как ковыряться в незажившей ране — больно, но доставляет мазохистское удовольствие, когда ноготь очищает корочку и выступают первые капли крови.

— Да. — он улыбнулся.

— Изолированные наушники на голову, рацию на пианино. Будешь слышать запись в реальном времени. — а ведь может сработать, но...

— Это проблема психики, а не слуха. Не сработает. — сдашься?

— Тогда будешь играть по памяти. Ты аккомпаниатор, а не концертный исполнитель. — ага, как же.

— Включите запись. Не верю, что вам нужна оттарабаненая мелодия. — садится снова за пианино... Нет.

— Верно. Не нужна. — он вздохнул. — Акахито, давай не играть в оскорбленную невинность. Если бы ты действительно хотел играть, ты бы играл и так — тот же Бетховен в доказательство.

— Я не Бетховен. — он кивнул.

— Да. Ты апатичный долбодятел, который зарывает в землю врожденный талант. — я усмехнулся. Обидно не было.

Странный разговор, странные обстоятельства.

— А если и так? Мой талант, что хочу, то и делаю. — атмосфера стремительно накалялась.

— Послушай, Акахито. Человек, который для меня очень, очень многое значит попросил тебя убедить тебя ей аккомпанировать. А это значит, что ты будешь ей аккомпанировать, даже если мне придется сломать тебе ноги и стоять за кулисами с пистолетом на взводе. — он не шутил.

Это даже не было взглядом фанатика. Спокойный, уверенный, уставший взгляд. Стало понятно — действительно сломает и будет стоять. Даже если его после этого посадят.

Я вздохнул. Такая уверенность... Подкупала.

— Я посмотрю, что можно сделать. Когда концерт? — он улыбнулся.

— Не "посмотришь", а сделаешь. Через две... Полторы недели. — всего? Да я не играл три года.

Ого. Уже "всего времени осталось", а не "не буду играть". Силен парень. И почему это я, интересно, еще не вызвал полицию?

— Я... — он покачал головой и бросил на стол папку, лежавшую у него на коленях.

— Самооправдания можешь рассказать зеркалу, больше они никому не интересны. — он кивнул на бумаги. — Крейцерова соната. Тут ноты и отрывок, который нужно выучить. И телефон для связи со мной.

— А если я все-таки пошлю тебя к дьяволу, и ничего не выучу? — парень улыбнулся.

— Значит так и останешься в заднице без перспектив. Фусако и Орито рано или поздно тебя кинут, не сейчас, так когда средняя школа кончится. Поступить ты никуда не сможешь, для обычной ты слишком много пропустил, для музыкальной после трех лет перерыва ты интереса тоже не представляешь. А там либо в петлю, либо тухнуть в апатии, пока отцу не надоест оплачивать счета. — я не понял как, но он внезапно оказался практически рядом, схватив меня за воротник. — Это твой последний шанс вернутся на сцену и к нормальной жизни. Откажешься — винить будешь самого себя.

Меня отпустили. Внутренности сковало холодом.

— Решай сам, мальчик ты уже взрослый. — шатен развернулся к двери, больше даже не смотря на меня.

Дверь захлопнулась, а меня только сейчас начало потрясывать.

Вернуться на сцену? Невозможно. Слишком больно, слишком сложно, слишком много плохих воспоминаний.

Но... Взгляд остановился на нотах, со спокойным достоинством лежащим на столе.

Меня колотило. Казалось, с памятного алтаря на меня смотрят темные глаза и уже замахивается палка, отсчитывая удары за каждую допущенную ошибку.

Свет, вспыхнувший после щелчка тумблером, рассеял мираж.

Как же я ненавижу принимать решения.

Глава 3, в которой все летит к черту.

Разговор с пианистом прошел как по маслу. Хотя, на самом деле, больше проблем было с тем, что бы устроить разговор, а не собственно добиться положительного ответа. Сомнений в исходе не было — поноет, попричитает, может даже поплачет, но за инструмент сядет. Главное тут не передавить.

Впечатление он оставил странное. Комплексы хлещут через уши, дом лет пять уже не менялся — даже спальни будто бы жилые для трех человек. Дом воспоминаний, а не подростка, живущего самостоятельно.

Да и то, что про него известно тоже особенно хорошо о нем не говорит — друзей всего два человека, и те еще с детства.

Мда. Кто бы вообще заикался о друзьях, Акира. У самого только Рику с натяжкой можно назвать другом. Рисо — товарищ, а Каори... Это Каори.

А в дом влезть было куда проще, чем выжить на тренировке у Косака-сама. Этот придурок, когда уходил, забыл закрыть окно на втором этаже. Так что он мне еще должен за то, что ему комнату дождем не залило.

Впрочем, подозреваю, это меньшая из моих проблем. Незаконное проникновение со взломом, угроза оружием и расправой... Вряд ли он сообщит полиции, да и моих отпечатков на папке все равно нет, но вряд ли это хоть чуть-чуть замедлит мастеров. А если... Нет, даже не если, а когда они об этом узнают... Мне конец.

— Акира-кун, поднимись, пожалуйста, к дедушке. — подозреваю, мой испуганный взгляд выглядел достаточно смешно. Иначе почему она смеется?

— Хорошо. Спасибо, что передала, Рико. — черт, меня колотит.

Да мне проще трое суток подряд драться с Хадзимэ, чем пять минут говорить с Ямамото-сама. Он, черт возьми, пугает, даже когда не давит.

Ладно. Делать нечего. Это, конечно, все против законов и вообще преступления, но ничего реально плохого я не сделал. Теперь главное убедить себя в этом.

— Проходи, Акира-кун. — личные комнаты Ямамото-сама оказались неожиданно обычными и крайне аскетичными. По сути — то же додзе. Фуутон, деревянный пол, широкое окно во всю стену... И все. Сейчас старик сидел на коленях в центре комнаты, смотря на меня лукаво прищуренными золотыми глазами. Ощущение спокойной мощи наполняло комнату, затрудняя дыхание.