Мастер Харрунга, лекарь из Приозёрья

Что же, рад за тебя, мастерша. А кто знает, наберись Харрунга храбрости тогда подойти, может, и иначе бы все сложилось. Хотя нет. Лэри — девушка серьезная, все эти глупости да шалости не для нее.

Так, ну и что у нас сегодня? Полная палата. Череп, парнишка с прободной, ампутант-заводчанин после аварии, холецистит и ранение кишки. Уверяет, что неизвестные, на самом деле, готов поспорить, поединок. У нас на днях такой же лежал, полсотник один из Королевской конницы, совершенный безумец. О, а это кого везут? Дядька лет за пятьдесят, исхудавший до невозможности, весь землистый.

"Здравствуйте, мастер Арнери. Что здесь?"... "Да, тетрадь"... "Пищевод?"... "Предположительно?"... "А, с контрастом. Тогда — да"... "Понятно"... "Пролить. Подготовить. Ясно"... "Что планируете?"... "Гастростома. Ну да, что же еще"... "И когда?"... "Дней пять? Что ж, попробуем"...

Работал мужик начальником почтового отдела. Очень любил чаи да кофеи гонять. Потому особенно и не встревожился, когда заметил, что кроме них ничего ему и не хочется. Точнее, может, и хочется мяса иногда, но как-то глотается плохо. А жидкость — вроде хорошо. Так бы и шло дальше, пока родственники не забеспокоились. Что-то уж похудел отец сильно. Сначала советовали, потом и настаивать начали — сходи к доктору. Когда ноги таскать совсем перестал — пошел. А на лучевой бочке — опухоль пищевода. Вот тебе и сходил.

"Мастер Капагури, Вам придется пока полежать у нас"... "Да, я понимаю, в отделении веселей"... "Что будем делать? Готовить Вас будем. К операции"... "Ну, сами же видите, как Вы ослабли"... "Да, некоторые вещи покажутся неприятными"... "Надо потерпеть"... "Вот, иголку Вам сейчас поставим. Будем лекарство в вену лить"... "Несколько дней"... "А это вместо еды. Вы же все равно не кушали"... "Это уже хирург решит"... "Он потом с Вами побеседует"... "А сейчас расскажите, чем Вы в жизни своей болели"... "Да, серьезным. Операции были какие-нибудь?"...

Что-то я сегодня еще сделать собирался? Ах да, надо к гильдейскому старосте зайти. Обещали для Ялли приглашение дать в Двоебожный храм. На детский праздник. Пусть сходит, все равно без дела болтается. Жаль, хотел я его к своим на Озеро отправить, да отвезти некому. Я тут еще и года не проработал, отпуск мне не светит. Тамми, пожалуй, могла бы в мастерской своей заказов на месяц не брать, но заупрямилась что-то. Говорит, самая горячая пора у них сейчас. Всем обновки подавай. Только успевай шить. А скорее всего, просто ехать не хочет.

Даже смешно вспоминать, какой она трусихой оказалась. В деревне шагу без меня ступить не могла. К лошади подойти боялась — вдруг лягнет или укусит. Гуси — шипят и шеи вытягивают, петух — клюется, собака — бросается, корова — бодается. А уж свинья — вообще самый страшный зверь, потому что ребенка может съесть. Это жена в какой-то книжке прочла.

Про родителей да братьев Ратамми мне ничего не говорила. Но я-то видел — их она больше всего опасается. Зря, конечно, у отца только вид суровый, а так он — ничего. И Дарри с Кочи не злые. Вовсе мы не дрались, просто забавлялись по старой памяти. А то, что Кочи в меня кадушкой запустил — так он не всерьез. Я ведь ему тоже вожжами по заднице съездил. Это братец проверял, не потерял ли я сноровки, не забыл ли в городе детские шалости.

Было у хуторянина три сына. Двое — умные, а третий — дурак. Отчего дурак? А оттого, что третьим родился. Три взрослых мужика на хуторе — это перебор. Одному хозяйство достанется, свинарник и все такое прочее. Второй на механика отучился — с махинами управляется. Дом новый рядом поставил, поменьше отцовского, но тоже не маленький.

Ну а младшему — куда? Получается, в город. Вот они его теперь все и жалеют. Что ж, в городе-то? Теснота. Пыль. Ни хозяйства своего, ни даже погреба. А на деле выходит, что каждый из нас собственною жизнью доволен. Чего меня жалеть-то? Мне как раз больше всего и повезло.

Только братьям этого не объяснишь. Они себя все виноватыми передо мной считают. Потому, когда я приезжаю, так себя и ведут. Так, будто бы все, как прежде. И делами нагружают, чтобы я себя там чужим не чувствовал. И Ратамми — тоже, а она не понимает, сердится.

В прошлый наш приезд мама только немножко вредничала. Увидела Ялли, начала охать да ахать, какой, мол, бледненький и худой. Будто бы оттого, что в городе живет. А на самом деле всем было ясно, что это, якобы, из-за Тамми. Вроде как она и сама нездоровой выглядит, нашим местным не чета. Чуть я, было, не поругался тогда.

"Телли, ты о чем там мечтаешь? О правах трудящейся женщины?"... "А-а, ну дело, конечно, важное"... "А я мечтаю узнать, какие анализы у новенького"... "Да, общий, биохимия. Особенно, соли и белок"... "Обязательно"... "Поставь"... "Нет, пока не надо"... "Кто? Родственники?"... "Хорошо. Скажи, я сейчас к ним выйду"...

В коридоре растерянно топчутся два мужика моих лет. Неловко переступают с ноги на ногу, нервно поправляют накинутые балахоны для посетителей. С одной стороны, объясняться с ними проще. Меньше будет вздохов и слез. Зато женщины быстрее улавливают суть, важных вещей никогда не упустят. А то приходил на днях такой. Я ему говорю, что все плохо, предагональное состояние, вряд ли мы чем-то сможем помочь, готовьтесь, мол. А он мне — что из еды передать можно?

"Здравствуйте. Слушаю вас"... "Капагури? Вы ему кто?"... "Я? Дежурный врач. Буду им заниматься"... "Давайте присядем. Здесь у нас место для беседы с доктором"... "Итак, диагноз вам известен?"... "Значит, с хирургом вы уже говорили. Хорошо"...

Молодец, Райачи. Уж что-что, а этого у него не отнимешь. Неприятных обязанностей на других не перекладывает. Не то что некоторые умники — ступайте, дескать, в ОТБ, там вам доктор все и расскажет... "Да, серьезно и весьма"... "Ну, я бы сказал, среднетяжелое"... "Нет, что вы, в сознании"... "Нет, к нему, к сожалению, нельзя"... "Нет, это отделение для тяжелых больных"... "Впрочем, поговорите с главою корпуса, господином Мумлачи. Если он разрешит..."... "Почему здесь? Батюшка ваш очень ослаб сейчас. К предстоящей операции его надо подготовить"... "Да, сердечко, почки, общее состояние"... "Ну, хоть немного"... "Разумеется. Механическое препятствие"... "Из-за этого и не ел"... "Что думали?"... "Этакий изощренный способ самоубийства?"... "Семеро на помощь, конечно, нет!"...

"Так, давайте я вам сейчас нарисую"... "Вот, смотрите. Это — пищевод. По нему пища проходит сюда, в желудок"... "Тут выросла опухоль"... "Да, правильно, она и мешала"... "А вот здесь — видите? — наложат отверстие"... "Наружу"... "Через него сможет питаться"... "Увы!.."... "Да, какое-то время поживет"... "Боюсь, на этот вопрос вам никто не ответит. Разве что — в храме"... "Нет, пока приносить ничего не надо"... "Потом? Может быть. Но это уж там будет видно"... "Да, пожалуйста. Напишите. Я передам"... "Хорошо, так и скажу"... "Не за что"... "Да, всего доброго"...

А что, нормальные родичи. Кажется, даже набожные. Сюда станут приходить справиться об отце, а в храм — молиться о чуде и искать утешения. Первое — едва ли получат, второе, может быть, и обретут. От требований всего самого лучшего для батюшки воздержались. Совать денег с наказом, чтобы хорошенько присматривал, тоже не стали. Порядочные люди, с понятием. Еще бы я мог хоть чем-нибудь им помочь.

"Телли, я изо всех сил пытаюсь в тебя не поверить"... "Чтобы очень громко не ругаться"... "Да потому что ты еще здесь, а должна быть в лаборатории"... "Марш живо!"... "Да, и захвати диастазу холецистита"... "И голубей по дороге не считай. Ты мне тут тоже нужна"... "Ничего, потом еще раз сходишь"...

Что ж, пока все спокойно, надо утренние дневники черкануть. Между прочим, прободняк вчера лихорадил. Что он там из противомикробных получает? Гирчин? Слабовато, пожалуй... В праздники назначили... А кто?.. Камато. И где мне его сегодня ловить прикажете? Да, придется теперь с Чангадангом говорить о том, чтобы усилить. Парнишка-то за его отделением числится. А не хочется...

"Ну, ты чего такой кислый?"... "Живот болит?"... "Ясное дело. Операция же была!"... "Ничего, сейчас обезболим"... "Только поглядим для начала"... "Болит? Шов болит или сам живот?"... "Угу... А так?"... "Дергает? Ясно"... Ни умбла пока на самом деле не ясно. Абсцесс, что ли, зреет?... "А скажи-ка, стул у тебя был?"... "Нет? И не тянет?"... "Да не бойся ты, я просто повязку снимаю"... Ага, а вот и причина... "Эть! погоди, не надо подпрыгивать"... "Да ладно тебе, ничего уже не больно"... "Нет, это не гной"... "Гематома"... "Кровь, говорю, скопилась, ничего страшного"... "Сейчас резиночку поставим"... "Ага, спирт"... "Ишь ты, унюхал!"...

Сейф с учетным обезболиванием у нас совсем старый. Ну вот, опять замок заедает. Говорил же я Тагуду — когда-нибудь мы без ардарина останемся на дежурстве. Потому что этот гроб открыть не сможем. Сколько ж силы-то надо приложить — даже ключ погнулся. Ладно — я, а Мирра ж его и вовсе не провернет.

"Здорово, Буно"... "Чего хотел?"... ""Тово?" — это в смысле, перевязать?"... "Баланчин череп?"... "Да понятно, что не его, а тот, который он оперировал"... "Возьми там салфетки на столике. Сам знаешь, где"... "Погоди, я сейчас помогу"... "Ну как? Нравится?"... "Да, видишь — зрачки одинаковые. Вот и хорошо"... "Здесь подержи, я отрежу"... "Э-э, постой-постой"... "Теперь ты мне поможешь"... "Видишь эту хреновину?"... "Я и сам знаю, что ключ"... "На — распрямляй!"... "Что, уже?"... "Вот так запросто?"... "Ну, ты даешь!"...

Чудной парень. Отчего его вдруг в лекаря понесло — ума не приложу. С такою-то богатырской силушкой мог бы распрекрасно трудиться где-нибудь в балагане. Гири поднимать, подковы гнуть. Или баржу в одиночку тягать. И разговаривать бы ни с кем не пришлось. Сам бы не мучался и людей своими "тово" не раздражал. И ведь не скажешь, что Буно — полный дурак или слабоумный. Вон, до четвертого курса доучился, и в деле-то толков. Но как говорить начнет — уж лучше б молчал. И как только Баланчи со своим учеником изъясняется? Жестами, не иначе.

Надо бы еще в женскую палату зайти. Там сейчас Тагуду распоряжается, но по дежурству-то они все мне достанутся. Вот только здесь сперва закончу. А ведь сегодня еще и Мумлачи кого-то оперирует. Значит, тоже к нам переведут. Не помню, правда, кто там у них — мужчина или женщина.

"Сограждане, что ж вы делаете?!"... "Да-да, к вам!"... "Это отделение для тяжелых больных — что ж вы, как к себе домой-то претесь?"... "Ну и что? Подождите, я сейчас подойду"... Сейчас, раствор поменяю, и подойду. Что-то Телли там надолго застряла...

"Да, я вас слушаю"... "С ткацкой фабрики?"... "Ну да, есть у нас такой недужный"... "Ничего, худшее позади"... "Кисть"... "Чего?"... "Какая комиссия?"... "Сволочи, говорите, в гильдии?"... "Хм-м, ну вам виднее, конечно"... "Что-что будут утверждать?"... "Что так и было?"... "Вы что, граждане, с ума все посходили?"... "Разумеется, несчастный случай на производстве"... "Да, понятно, что инвалидность"... "Что работать сможет?"... "Ну, не знаю, где-то, наверное, и сможет"... "Да не видел я ваших махин. Откуда мне-то знать?"... "Нет, документы хирург будет заполнять"... "Передать, чтобы не соглашался и денег не брал?"... "Вот что, давайте вы эти вопросы потом и в другом месте решать будете"... "Нет, мне важнее, чтобы ваш приятель поправился для начала"... "И не надо сюда больше приходить"... "Переведем в отделение — тогда пожалуйста"...

Доброхоты. Или сумасшедшие. Или и то, и другое вместе. Уверяют, будто их гильдейские старшины станут утверждать, что мастер Ча не на службе пострадал, а таким и родился. И чтобы тот ни за что с подобным раскладом не соглашался. Бред какой-то, честное слово. А вообще, надо бы у Тамми расспросить, это у них начальство придурошное или сотрудники.

Решать, виноват ли в своей травме сам мастер Ча или оборудование, слава Семерым, придется не нам. Да и показания давать предстоит гильдейскому доктору. Так что ходить сюда с этими вопросами — совершенно лишнее. Но ведь ходят. Ходят. И с полной убежденностью, что полезное дело делают. Небось, даже обедом пожертвовали, в перерыв отбежали, чтобы за товарища словечко замолвить.

"Бролго?"... "Что случилось?"... "Больной плохо?"... "Что значит — плохо? Что именно?"... "Трясет? А Тагуду на наркозе"... "Что ты ей вводила?"... "Иду. С чем она у вас?"... "Почечная недостаточность?"... "Я понял, первая койка"... "Да найду я. Ты лучше здесь побудь. А то Телли в лаборатории"...

Действительно, трясет. Но на реакцию не похоже. Липкая, холодная и, кажется, загружается. А сахара кто-нибудь додумался взять? Вот же, в тетради сказано — медовая болезнь. После операции ест кое-как, а анванган исправно получает. Ну и загиповала бабка. Ничего, сейчас глюкозу струйно. Хорошо — капельник стоит... "Как дела, бабуль, полегчало?"... "Голова кружится?"... "А сердечко не болит?"... "Точно?"... "Честно?"... "Покормить?"... "Сейчас обед будет"... "Кого-кого? Дымку покормить?"... "А это кто?"... "Коза, значит"... "Не боись, бабуся, внуки ее дома покормят"...

Ну что сегодня за день такой суматошный. Этак к ночи у меня, глядишь, язык начнет заплетаться. Может, Буно по-своему и прав — пора переходить на "тово"? Зато у господина поединщика перистальтика появилась — ишь, на все отделение слышно. Ничего-ничего, не смущайся, дядя, нам эти звуки, словно музыка. Сейчас еще хирурги придут — тоже умилятся.

"Телли, вот нечаянная радость, ты все-таки явилась!"... "Ну, что тут?"... Ничего себе! ... Это хорошо, что с таким калием у него еще ритм не сбился... А белок?... Так, гемоглобин — понятно... "Давай, Телли, я капельник уже собрал, ты теперь поставь"... "И перевязал"... "Да пока ты ходишь, два карла поесть успеют"... "Что? Тоже бы не отказался"... "Ладно, я здесь тогда сам, а ты иди чайник ставь"... "И колбасу возьми"... "У меня на полке"...

А время-то уже — почти полдень. Все, Тагуду вернется — и я за билетами сбегаю. А то знаю я их — после двух вообще никого не сыщешь. Или — ну его, завтра можно сходить. И кстати, с кем я сегодня дежурю? Хорошо бы с Баланчи — у него отчего-то дежурства спокойные выдаются. Я уже заметил.

"Байда, привет"... "С чем пожаловал?"... "Сделали пузырь? Молодцы!"... "Тоже сюда хотите?"... "Ну, честное слово — некуда. Сам же видишь. У нас одна палата на ремонте"... "Да у меня шестеро уже!"... "Ну и что, что твой Исполин оперировал?"... "Да куда я его положу? К себе на голову? Или с прободной на одну кровать?"... "Тогда забирайте кого-нибудь"... "Вчерашний холецистит, например"... "Да, нормальный"... "Да, его — тоже профессор"... "А хоть Таррилани Ларбарский! Я ж тебе говорю — он стабильный"... "Давайте. Решайте"... "Да докладывай ты кому хочешь!"...

Ушел. Холецистит, конечно, надо взять. А давешний — спустить в палату. То, что господин Мумлачи к нему руку приложил — еще не показание к нахождению в ОТБ вторые сутки. Были бы места — я б и не настаивал... Та-ак, а вот и сложности...