Ясноглазый владыка сам изготовил из серебра в бездне Абзу, в
своем доме под морским дном, и преподнес его в дар шумерам.
Морской прилив вынес статую на прибрежный песок в том месте,
где блаженный Зиусудра впервые ступил на землю.
Задвинув занавеси, дабы избавить совет богов от любопытных
глаз, эн подал в золотой рифленой чаше холодную воду для омовения рук сначала хозяину дома, а затем и гостям. Вода, которой коснулись пальцы бога, благостна, чудодейственна, и каждый человек, окропленный этой водой во время богослужений получал божье благословение.
Подачей жертвенной пищи из кухни в покои бога руководил
расторопный и опытный Гишани, не смевший, однако, переступить
порога центрального зала. Трапеза богов состояла из трех смен
блюд. Вначале подавалось много баранины, говядины, рыбы, мяса
морских животных, овощей, птицы и пива, потом лепешки, мед,
топленое масло, финики; и в заключение — красиво уложенные
фрукты. Богам предназначались определенные части жертвенных
животных. Лучшие остатки с их стола отсылались в дом эна и
семьям его близких родственников, жрецов высшего посвящения.
Кое-что шло и на столы простых жрецов и храмовых чиновников,
особо отличившихся в служении богу.
Пища, разделенная с богом, благословенна, божественная благодать от нее передается человеку. Всякий знал, что если он осмелится отведать священной пищи без соизволения и благословения Энки, то есть не получив ее из рук эна, творящего волю бога, — рот и горло у него распухнут и воспалятся.
Оставшееся от жертвенных животных подвергалось ночью
сожжению на столах-лотках, установленных на террасе. Малые
божества и тени предков упивались благоуханным дымом,
вздымавшимся от жертвенных костров.
Эн, главный управитель земного дома Энки, накрывал на стол
под руководством богини Нидабы — заведующей пищей и питьем
богов. Он расставлял наполненные золотые и серебряные блюда,
кувшины, кубки и бокалы, которые вносили, подавали ему и
выносили при смене блюд Аннипад и жрецы в строго предписанном обрядом порядке. Когда боги вкушали, занавеси закрывались и открывались при смене блюд.
На протяжении всей трапезы хор мальчиков в сопровождении
лир декламировал нараспев гимны, перечисляющие и восх-
валяющие подвиги и деяния богов. Медленно и торжественно
каждое блюдо проносилось перед глазами Великих, дабы каждый
мог выбрать себе лакомый кусочек и насладиться им. Боги, глядя
на пищу, вкушали ее душу.
Двигаясь между столом и тронами, обнося присутствующих,
эн напряженно, в трепетной надежде, прислушивался: не будет ли
и для него что-либо сказано на этом совете, и тогда он услышит
голос бога. Ночью эн беспокойно спал, томясь от духоты и тревоги
за будущее. Его обуревали сомнения: разумно ли предпринимать
столь многотрудное деяние без твердой уверенности в поддержке
и помощи богов. Такого грандиозного, на пределе возможностей
общины, строительства ни отец его, ни дед не затевали. Не
приведет ли это к голоду и смуте и, как следствие, к неповиновению
общинников, а тогда боги покарают всех.
Помыслы и суждения, занимавшие ум эна во время прислу-
живания на жертвенной трапезе, внушались ему богами, и сегодня
в полной мере отражали разногласия и противоречия во мнениях
на их совете. Не будучи сам в состоянии развеять свои опасения, уставший от тяжелого тумана неуверенности и опасений, эн
беззвучно молился: "О Господин истинных слов, отец мой светлый,
и ты, о Ут, справедливейший из богов, одарите меня наставлением,
вниманием и лаской. Смилуйтесь, увещевайте, убедите Великих
так разложить бремя тягот и невзгод между людьми, чтобы они
не роптали и не вызывали гнева вашего. О Создатель жизней,
знающий судьбы, смилуйся, яви видение. Дай узреть будущее во
благо шумеров".
И вот, в конце трапезы, когда эн поднес блюдо с фруктами
хозяину дома, мудрому Энки, из его глаза заструился свет
предопределения, вначале слабый и тусклый, но быстро
разгоревшийся и достигший неземной яркости, превосходящий
сияние Ута. Божественный свет, в котором Энки изливал свой
разум, слепил глаза, и эн зажмурился. Ясный и чистый свет был
прекрасен и лучист, эна непреодолимо тянуло к нему. Исходившие
от света невыразимая всеобъемлющая любовь, теплота и
сострадание, охватили все существо эна. Ему сделалось легко и
радостно, когда в его голове зазвучал ласковый, умиротворяющий,
знакомый голос, вызвавший трепет в каждой жилке.
— Изгони сомнения с лика своего, чадо мое. Дозволено тебе и
пастве твоей уповать на милость нашу. Во всяком праведном деле
вы удостоитесь божьей помощи. — Рука всемогущего коснулась эна,
неся озарение, и он увидел широкие трещины в земле, развалины,
трупы горожан под обломками домов и Аннипада, своего любимого
сына, отплывающего неведомо куда. Эта картина, выхваченная из
будущего, заставила эна содрогнуться, но обещание милости божьей успокоило его.
Впоследствии эн неоднократно воскрешал в памяти видение
душераздирающего зрелища чудовищной катастрофы, пытаясь
понять и прося владыку судеб Энки истолковать ниспосланное
грозное предзнаменование, но бог молчал.
Как-то, гадая о благе Города, эн принес в жертву нескольких
животных подряд, но и на этот раз благоприятных знамений не
добился.
Ритуальная трапеза, а с нею и совет богов, завершились. После
того, как эн вновь предложил всем чашу с горячей водой для омовения рук, статуи богов отнесли обратно в гостевые комнаты
покоев, убрали стол и троны. Хозяина дома переодели, облачив
его в одежды для сна; вынесли и погасили курильницы и
светильники. Опустившись на колени у ног бога, эн трижды простер
руки к его лику: "О мой бог, Господин мой, хранящий мне жизнь,
давший потомство! Смиренно склоняюсь пред тобой подобно
стебельку на склонах гор, к земле прижатому. О Светоч! Все ли
тебе угодно? Вкусна ли пища и хмельно ли пиво? Если что-либо
не так, вразуми раба своего и помилуй, дай искупить вину свою. О
Заступник! Продли мои дни, суди мне жизнь судьбою благою! В
здоровье плоти и веселии сердца веди меня ежедневно!" Пожелав
доброй ночи богу, эн покинул зал последним, пятясь к двери в
подобострастном поклоне.
Глава 4
ЗЕМНОЙ ВЛАДЫКА
Освеженный омовением после утренней трапезы бога, эн еще с лестницы увидел у алтаря гору рыбы и целое стало овец и быков. Весь алтарь и семеро жрецов, методично исполнявших привычную работу, были залиты кровью от заклания бесчисленных жертв. У статуи Энки полукругом стояли золотые чаши, полные жемчуга и драгоценных камней.
— Чего хочет этот человек? — задумчиво спросил эн у правителя
Гишани. — Он жаждет божьей милости или уже достиг ее? Кто он?
Уж очень он старается ублажить бога.
— Это — великий дамкар, о владыка, приносит дар и обильную
искупительную жертву. Он просит бога вернуть ему голос,
пропавший у него после вчерашнего выступления. Сейчас великий
дамкар молится, а вошел он в святилище сразу же после окончания обряда открытия дверей.
Эн потупил взор, мрачно усмехнулся, побагровел, и, не повышая
голоса, потребовал прекратить жертвоприношение.
— Запомни, Гишани, — строго промолвил он, — этого человека
вообще нельзя пускать в храм, ибо нечист он сердцем и помыслами
своими, а его мерзостное присутствие оскверняет святость
божьего дома. Дары и жертвы его неугодны богу, и он их не приемлет,
ибо приносит Уркуг их не ради исцеления. Столь обильно жертвуя,
он старается замолить некий тяжкий грех. Да покинет он храм
немедленно, дабы и духа его здесь не было. Пусть и добро свое
уносит.
Эн приказал срочно позвать к нему начальника писцов; и
напуганный гневом владыки Гишани сам стремглав бросился в
канцелярию.
— Эти приношения дамкара вы успели переписать? — спросил
эн, еле сдерживая негодование. Его глаза метали искры.
— Да, о мой господин, — склонился перед ним начальник писцов
Буенен, данным давно приучившийся не задавать вопросов и
беспрекословно повиноваться воле эна. За долгие годы службы в
храме он был молчаливым свидетелем всякого. — Все тщательно
подсчитано и записано на табличках поступления.
— Таблички разбить, а дары вернуть дамкару.
— Будет исполнено, мой господин, — Буенен склонился еще ниже.
— Гишани, — обратился рассвирепевший владыка к управителю,
дрожавшему перед его гневом, как одинокая былинка под
порывами холодного зимнего ветра. — Скажи, чтобы стража ему
помогла. — И отчеканил: " Это — приговор Энки, господина нашего".
В груди у согбенного Гишани радостно ёкнуло: вот и дождался!
Слава Всемилостивейшим богам, наступил черед и моего
торжества, Уркуг-счастливчик. Наконец-то и я смогу воздать тебе
по справедливости и увидеть, какого цвета слезы текут из твоих
глаз! Грешно бы было отказать себе в удовольствии унизить,
опозорить тебя, пусть ты и стал одним из самых уважаемых и
богатых общинников. Я всенародно выставлю тебя за ворота,
изгоню, как прокаженного, из храма, и весь Город будет говорить
об этом. А тебе, Счастливчик, и не вспомнить, да и не понять,
почему я так поступил.
Гишани пронес острую, негасимую ненависть к великому дамкару через всю свою жизнь. В молодости он, тогда простой и
неприметный жрец храма Энки, до самозабвения любил девушку-
соседку, боготворил ее и собирался войти в дом ее отца со
свадебным подарком. Но судьба распорядилась иначе. Как-то тихим осенним вечером, когда настала пора долгожданной прохлады, молодежь Города по обычаю веселилась, пела и танцевала в роще, у стены храма Инанны.
Неожиданно, после окончания плавания, пришел вместе с товарищами по ладье прилично подвыпивший Счастливчик, в то время бедный помощник кормчего, веселый, лихой, удачливый моряк, уже
снискавший славу бесстрашного воина, и почему-то прицепился к нему, маленькому и робкому Гишани, и принялся дразнить его. Когда
юноши и девушки, ритмично звеня браслетами в такт барабанам,
танцевали при свете факелов, встав в два ряда напротив друг друга, Счастливчик подставил ему ножку, и он не удержался и упал.
Счастливчик брезгливо рассмеялся, плюнул на него, лежащего на
земле, и пнул ногой. Девушка же сорвала с руки пурпурную нить,
подаренную ей Гишани, и с презрением бросила ему в лицо.
Счастливчик обнял его девушку, которая сразу же прижалась к
нему с бесстыдством собаки, и они так танцевали до глубокой
ночи. Потом Счастливчик увел ее купаться, на что он, Гишани,
никак не мог отважиться. А его с тех пор эта девушка не замечала.
Через полгода Счастливчик ее бросил и женился на племяннице
эна, сделав более выгодную партию. Его последняя подружка
родила мертвого ребенка, а когда это событие забылось, поблекло
в памяти горожан, вышла замуж за пожилого вдовца. А он, Гишани,
от всего этого очень страдал. Шли годы, эн возвысил его за
исключительную преданность и изворотливость ума, но он так и
не смог, не захотел сблизиться ни с одной из девушек или женщин,
ни одна из них ему больше не нравилась. Многие дома мечтали
выдать своих дочерей замуж за него, главного управителя храма,
одного из первых сановников города, однако он так никогда и не
женился.
Теперь же жизнь прошла, и великий дамкар был виною тому,
что у него нет сына, некому будет напоить и накормить его душу.
Гишани очень надеялся, что определивший ему такую судьбу Энки,
служению которому он посвятил всю свою жизнь, позаботится в
Стране без возврата о его душе.
Злорадствуя в предвкушении долгожданной расплаты, Гишани
мигом отыскал дамкара в одной из молелен святилища, неслышно
приблизился к нему и в тот момент, когда дамкар, стоя на коленях
и отрешившись от всего земного, истово молился, боязливо
прикоснулся своей маленькой изнеженной рукой к его дюжей спине
кормчего.
Дамкар вздрогнул и, выведенный из состояния экзальтации, резко
повернул голову. Выражение благости на его просветленном лице
сменилось вначале удивлением, а затем — раздражением и злостью:
кто посмел, кто позволил себе его, великого дамкара, беспокоить
в такую минуту? Оборвать молитву, вмешаться в общение
человека с богом — святотатство, событие столь греховное, что пораженные случившимся богомольцы, ставшие невольными
свидетелями неслыханного осквернения святилища, осеклись,
прервали свои слезные просьбы к богу и со страхом и осуждением
уставились на управителя и воинов за его спиной.
"Если влепить этому паршивому щенку, этому жалкому
головастику пощечину и отделаться простым штрафом — было бы
терпимо, — думал дамкар, свирепея, но ещё неизвестно, кого из нас
суд эна сочтет лицом высшего положения. Можно заработать
пятьдесят ударов плетьми, особенно после вчерашнего. Какой
будет стыд! Нет, не буду искать себе зла".
Гишани, отведя глаза в сторону, настойчиво поманил дамкара к
выходу, и сановник не посмел ослушаться жреца, исполняющего
волю эна. Уркуг жаждал во что бы то ни стало, любой ценой,
помириться с владыкой и приобрести вновь если не дружбу, то
хотя бы его расположение. Обдумав последствия своей ни к чему
не приведшей по воле Энки речи, дамкар, скрытный и неискренний,
умеющий носить маску простодушия и многих этим распо-
ложивший к себе, почувствовал опасность, испугался содеянного
и очень раскаивался, что открыто выступил против эна и навлек
на себя его немилость.
"Воистину, жажда славы, — сожалел Уркуг, — подобна
раскаленному очагу, что сам себя сжигает". Хорошо зная властный,
безудержный характер эна и осознавая, что тот не простит попрания
былой дружбы, великий дамкар решил задобрить, задарить его,
дабы смягчить гнев владыки. "Что поделаешь, — думал Уркуг,
вспоминая молодость, — теперь он — эн, и сердце его, как небо,
далеко. А где пути на небо?"
Когда на лестнице святилища главный управитель храма
поведал великому дамкару о том, что светлый Энки не приемлет
ни его молений, ни жертв, ни приношений и что эн распорядился
его, нечистого, чьи желания отвратительны, а дела спутаны,
выгнать вон из храма, Уркуг пришел в ужас. Большое и сильное
тело кормчего обмякло, сановник рухнул на колени на широких
ступенях лестницы и, простерев руки к кумиру Энки, возопил, хрипя
и надрывно рыдая.
— О, прости меня и помилуй, всесильный боже. Пощади меня, дай мне замолить прегрешения мои тяжкие. Не карай! — И принялся
хлестать себя ладонями по щекам пред ликом господним, выражая
глубокое раскаяние за содеянное.
Быть отлученным от храма, потерять расположение Владыки
