Завоеватель Шамбалы - Reconstruction

Поезда на самый север не ходили, и это оказалось для меня большим и неприятным сюрпризом. Точнее, они шли, но последняя остановка была в Стольме — маленьком гарнизонном городке. Сперва это меня очень расстроило: почему-то я решил, что Мустанга надо искать именно на границе. Потом я сообразил, что он, вообще-то, генерал, а генерал не может быть никем меньшим, чем командующим гарнизоном. А раз он — командующий гарнизоном, то и искать его надо, скорее всего, в гарнизонном городке. А он располагался всего-то километрах в тридцати от Стольма. Обычные поезда туда не ходили, только военные, а те пассажиров не брали. Но... подумаешь, тридцать километров пешком! Дневной переход.

До Стольма поезд шел не так уж долго, часов двенадцать — Лиор располагался на северо-востоке. Я как раз успел отоспаться, как и пообещал Розе. Чувствовал я себя не самым лучшим образом, и мною владели неприятные мысли — отголоски того, что я узнал от Кейна. Я переворачивал их в голове и так, и эдак, — те несчастные клочки, которые мне все же удалось вспомнить. Потом не выдержал, и принялся набрасывать в записной книжке разные варианты печати, которые можно было бы применить для открытия Врат. Каким-то образом я чувствовал, что сам, наверное, смогу их открыть даже просто хлопком в ладоши... ведь я уже побывал там один раз... даже два раза, просто второго я не помню. Но то для себя. Вопрос — как открыть их для другого?.. Мне пришла в голову идея, что Эдвард, быть может, застрял по ту строну Врат... Вдруг там алхимия по какой-то причине не действует?.. Тогда открыть для него Врата должен я!

Однако ничто из моего предыдущего опыта, ни одна из прочитанных книг не могла подсказать мне точного ответа, как это можно сделать.

К сожалению, Кейн не видел печати, которой пользовалась Данте, поэтому не смог мне описать ее. Если бы я смог вспомнить сам! Но память мою по-прежнему застилал вязкий туман.

Учитель Изуми говорила, что изложить свои мысли на бумаге — всегда помогает. Поэтому я действительно набросал кое-какие свои идеи, и даже что-то начало вырисовываться. Но я почувствовал, что мне отчаянно не хватает даже не знаний — просто опыта. Я не был уверен в своих выкладках, а ведь права на ошибку не имел. Если генерал Мустанг не согласится по старой памяти мне помочь, прямо не знаю даже, что и делать...

Мой попутчик — седенький старичок в шляпе, очках и с тросточкой — не смущаясь, совершенно свободно подглядывал мне через плечо за тем, что я пишу. В конце концов он воскликнул.

— О, молодой человек, да у вас талант! Давайте знакомиться — меня зовут профессор Коллинз. Я — преподаватель Столичного ветеринарного университета. Сейчас еду в Стольм к дочери, погостить.

Удивленно моргая, я смотрел на него.

— Э... Альфонс Элрик, очень приятно. Но почему, простите...

— Высокий уровень систематических наблюдений, юноша! Просто приятно видеть, что современные молодые люди настолько глубоко интересуются живой природой! Это надо же, предположить, что песчаные крысы на самом деле принадлежат к семейству тушканчикообразных! Я уже десятый год отстаиваю эту точку зрения, и все бесполезно, потому что наши ретрограды от науки... Да, правда не могу согласиться с вашими выводами из наблюдений за птицами высокогорий, — старичок бесцеремонно изъял у меня из рук записную книжку и теперь увлеченно ее пролистывал. — Но чертежи вольеров — превосходны! Чувствуется, так сказать, полет мысли, творческая фантазия! Не собираетесь через несколько лет к нам поступать?..

— Э, нет, простите, — я решительно, и, боюсь, не очень вежливо, отобрал книжечку назад. — Это не чертежи вольеров!

— А что же это тогда? — удивился старичок. — Вы хотите сказать, что мои старые глаза меня обманывают?..

— Нет, профессор Коллинз, я совсем не это хотел сказать! — я лихорадочно искал подходящие слова, чтобы выпутаться из крайне щекотливого положения. — Это... ну, что-то вроде хобби. Я вовсе не собираюсь идти в ветеринарный!

— Да?.. — старичок разочарованно посмотрел на меня, пожевал губами. — Жаль, очень жаль! Такой талант пропадает!

Кажется, я покраснел — все-таки приятно, когда тебя хвалят, хотя и незаслуженно. Большей частью внешней стороной моих записей были просто мои фантазии, которым я даже времени особенно много не уделял, и, конечно, на самом деле все, появлявшееся в книжечке, имело совершенно иной смысл. Мастер Изуми еще тогда, когда мы обучались у нее вместе с Эдвардом, говорила нам, что алхимики обязательно должны шифровать свои записи, чтобы они случайно не попали в руки посвященных, но тогда мы особого смысла в том не видели. Теперь же, когда я понял, что мне придется много путешествовать, я развил в себе способность шифровать с той же скоростью, с какой пишу, и это выходило у меня почти автоматически. Вдруг я случайно потеряю книжечку, или ее у меня украдут?.. Если она попадет к совершенно несведущему человеку — ничего страшного, он все равно ничего не поймет. А вот если к тому, кто начинал заниматься алхимией и бросил, или кто возжелал научиться ей самостоятельно, без учебников и учителей... ну, тут может быть все что угодно! У меня там есть вещи, достаточно элементарные для меня, но опасные для начинающих. Так что шифр просто необходим.

Почему в виде зоологических наблюдений?.. Ну, я действительно этим интересовался, и это было проще всего. Мастер Изуми отдала мне записи Эдварда, которые остались у нее — кстати, я их вожу с собой на всякий случай. Так вот, они выдержаны как путевые заметки. Замечательный шифр, я совсем не смог их расшифровать. Ну никак. То есть немного сумел... первые страницы. Но там ничего интересного не оказалось, а потом брат, кажется, поднаторел, и шифр стал более изощренным. Опять же, обладай я памятью за те пять лет... а так у меня просто не хватало опыта. Мой шифр не столь остроумен, наверное, но он прост и удобен для меня, а любому другому придется с ним повозиться.

— Вряд ли талант, профессор. Просто я очень люблю животных... а вообще я собираюсь заняться семейным бизнесом.

— Бизнес, это, конечно, дело нужное, молодой человек, — заметил профессор с гримасой недовольства. — Однако, смею вам заметить, занятия наукой еще никому никогда не вредили.

— Смотря какой наукой, — тихо возразил я.

— Нет, конечно, если всяким ширпотребом вроде алхимии, тогда конечно, — недовольно заметил старичок. — Нет, я говорю о реальной науке, которая может пойти людям на пользу.

— А разве алхимия не идет людям на пользу?.. — я, честно говоря, не хотел продолжать этот спор, но слова старичка задели меня за живое.

— Кому как, молодой человек, кому как, — вздохнул профессор. — Вот взять хоть мою дочь. Сейчас она замужем за хорошим человеком... ну, конечно, простой сельский врач — немного ей не пара, мы ведь из хорошего рода, но, в общем, он человек интеллигентный, и я им доволен. Но вот был у нее раньше жених... Алхимик. Между прочим, государственный алхимик, прошу заметить, элита, так сказать. И когда началась эта бойня в Ишваре, его мобилизовали. Он там служил. Вернулся совершенной умственной развалиной. Может быть, в вашем возрасте еще рано слышать о таких вещах, но, не побоюсь сказать: его насильно заставили убивать людей, причем не просто так, а различными изуверскими способами, чтобы это послужило наглядным примером для остальных, и это оставило у него в душе глубокую рану. И что же?.. Он не сумел это преодолеть. В конечном счете он повесился. Вот что делает с людьми алхимия.

У меня в груди словно ледяная дрожь прошла. Знаете, бывает так: только что все если не хорошо, то более или менее нормально, и тут же резко падает настроение, и все кажется в тысячу раз хуже, чем было до этого.

— Я... не думаю, что это алхимия, — тихо сказал я. — Я думаю, это то, что люди делают с людьми.

Вдруг поезд резко, с толчком, остановился. Вещи попадали с полок, люди кинулись их собирать.

— Что такое?.. — всполошился мой сосед. — Что случилось?.. Это что, уже Стольм?... Еще рано! По моим часам, до Стольма еще час двадцать!

Сидящая на соседней лавке женщина выглянула в окно.

— Нет, это не Стольм! — сказала она с беспокойством. — Это Миттелоо... Но здесь ведь поезда не останавливаются, это совсем маленькая деревушка!

Я тоже выглянул в окно. Странно, однако, для маленькой деревушки! Прямо перед моими глазами оказалась типичная сельская станция — около Ризенбурга была точно такая же, и там точно так же не останавливались скорые поезда, только местные. Однако на платформе подрагивало штучки три типичных армейских легковушки с заведенными моторами, у одной курил сержант в небрежно расстегнутом на груди мундире. На соседней ветке я с удивлением узрел бронепоезд — никогда их не видел, но это точно был он: обычный поезд, на который навесили еще кучу бронированных листов и натыкали пушек между ними — а за зданием вокзала, я не я, стояло несколько армейских грузовиков! Их было видно даже из поезда!

Тут же дверь вагона распахнулась, и в коридоре появился крайне взволнованный проводник в сопровождении двух солдат.

— Граждане пассажиры, поезд дальше не идет! — объявил он как-то растерянно. — Три часа назад северяне пересекли границу. Вам предлагается отправиться назад вместе с эвакуируемым из близлежащих населенных пунктов населением.

Один из солдат что-то шепнул проводнику. Тот кивнул и нервно продолжил:

— Кто, не желает возвращаться с этим поездом, может остаться в Миттелоо. Скоро сюда подадут еще транспорт, чтобы эвакуировать оставшееся население, в первую очередь женщин и детей. В настоящее время в Миттелоо размещена ставка командующего штабом округа бригадного генерала Мустанга, но не исключено, что она в ближайшее время перебазируется.

После его слов в вагоне — полупустом, надо заметить — повисла мертвая тишина. Люди не сразу поняли и не сразу поверили.

— Постойте! — возмутился профессор Коллинз, отошедший быстрее всех. — Я не могу так! Мне надо в Стольм! Это возмутительно!

— Да-да! — поддержала его какая-то женщина из другого конца вагона. — Как это поезд не идет?.. Я брала билет!

Проводник стащил с головы фуражку, обнажив полную лысину со складками на затылке, поморгал маленькими растерянными глазками.

— Граждане, я сам в растерянности! — произнес он убитым тоном, совершенно непохожим на его прежний, казенно-официальный. — Ничего не поделаешь: это война!

И так он это сказал, что все сразу поверили: действительно, война.

В вагоне поднялся гвалт: люди заговорили все разом. Кто-то возмущался, кто-то грозился, кто-то требовал, кто-то причитал. Профессор Коллинз громко кричал, потрясая палкой:

— Почему не было оглашения?! Я требую официального объявления по радио! Куда смотрит правительство?!

Женщина, наша соседка, которая сказала про Миттелоо, вскочила и начала пробираться к выходу: у нее в Стольме остались родители и двое маленьких детей, и ей непременно нужно было выяснить, эвакуировали ли их. Кое-кто, напротив, подскочил к бедному несчастному проводнику и принялся требовать немедленной отправки поезда. Все это я заметил только мельком, выскальзывая из вагона. Главные для меня слова прозвучали: генерал Мустанг здесь. Теперь надо было только его найти.

Как всегда, оказалось проще сказать, чем сделать. Альфонс довольно легко добрался до самой деревни, но здесь царил полный хаос. Людей действительно готовили к эвакуации, кроме того, здесь было полно беженцев из Стольма и Керинга, прибывших буквально час или даже менее назад. Большинство населения осталось на занятых северянами территориях — но даже этих было не так-то просто разместить, успокоить, пересадить на транспорт и отправить в Лиор и в иные места, до которых лавина нашествия грозилась докатиться еще не скоро. А командование армией, между тем, было занято куда более важной задачей: необходимо было стабилизировать фронт, который находился, надо сказать, далеко не в лучшем положении — войска Аместрис отступали по всей линии. Слава богу, в окружение пока никто не попал, однако потери и без того несли большие, и дело обстояло достаточно кисло. Генерал Мустанг, срывая голос, звонил везде, куда только можно, требовал подкрепления, транспорта, людей... Ответ был один и тот же: войска заняты подавлением мятежа в Столице и иных пунктах, транспорта нет, послать ничего не можем, удерживайте до последнего.

Разумеется, Альфонс ничего этого не знал и знать не мог, однако в Миттелоо чувствовалось, что фронт гораздо ближе, чем он должен был бы быть.

В общем, нечего было и думать, чтобы проникнуть к Мустангу в такой обстановке. Совершенно не годилось отвлекать его. Да и в этой атмосфере подавленности и всеобщей беды Альфонс вдруг почувствовал себя маленьким и неважным. И пришла в голову мысль: "А так ли важно то, что я хочу сделать, и то, зачем я здесь?!"

Действительно, так ли важна была его беда перед бедой женщины — его соседки по поезду, которая со слезами на глазах умоляла какого-то задерганного младшего лейтенанта проверить в списках эвакуированных, нет ли там ее родителей и двух маленьких девочек; перед бедой десятков людей, в одночасье лишившихся своего дома; перед бедой военных, измученных осознанием того, что они не могут остановить врага; перед бедой страны оказавшейся на пороге кровопролитной войны?!

Что значили на фоне всего этого усилия двенадцатилетнего мальчика, который пытается разыскать пропавшего два года назад брата?..

Однако Альфонс все-таки на всякий случай покрутился у штаба — он размещался в здании местной школы. Не для того, чтобы добиться встречи с Мустангом прямо сейчас, нет, и не для того, чтобы улучить момент и предложить свои услуги, как алхимика, — у Альфонса хватило здравого смысла понять, что толку от него одного в этой бойне будет мало, — а просто чтобы держаться в курсе обстановки. Ему не хотелось присоединяться к беженцам, а хотелось поймать момент, когда штаб будет эвакуироваться (по всему выходило, что это скоро произойдет). Тоже, конечно, будет не самое подходящее время, но у него просто не было иного выхода! Ему надо было хотя бы поговорить с Мустангом... хотя трудно, конечно, рассчитывать на его помощь в таких условиях. Но и вернуться ни с чем Альфонс тоже не мог.

Однако в какой-то момент, когда Альфонс, чтобы его не прогнали со двора штаба, тихонечко зашел за штабель дров, приготовленных за школьной котельной, он услышал за спиной резкий оклик:

— Стальной?!

Альфонс резко обернулся. Оказалось, оклик прозвучал из окна первого этажа, открытого по теплому времени. Оттуда выглядывал хмурый, довольно молодой еще военный с черной повязкой на левом глазу.

— Это вы меня?.. — удивленно спросил он.

— Но ты не Эдвард Элрик, — лицо военного отражало крайнюю степень удивления, смешанного с неприязнью. Внезапно неприязнь с него исчезла, удивление усилилось. — Альфонс?..

— Да, так меня зовут. А вы — бригадный генерал Мустанг?

— Он самый, — военный хмыкнул и отошел от окна. — Лезь сюда, живо.

Альфонс не заставил себя просить дважды. При этом у него еще хватило времени удивиться — он представлял себе генерала Мустанга гораздо старше и... значительнее, что ли?.. А он ростом не выше подполковника Хоукай!

Это оказался не штаб, и вообще не кабинет: комната, в которой находился Мустанг, представляла собой изолятор школьного медпункта. Здесь стояла кушетка и шкафчик с лекарствами. На кушетке лежала расстегнутая кобура с пистолетом.

— Черт, и пяти минут отдохнуть не дают! — Мустанг уселся на кушетку, сердито посмотрел на Альфонса. — Какого черта ты здесь делаешь?.. Только не говори, что меня разыскиваешь!

— Э... честно говоря, именно вас. Но я понимаю, что сейчас не время...

— Время, не время! — с досадой бросил Мустанг. — Времени никогда нет, чтоб ты знал! Бог ты мой, я еще тогда, когда узнал, что Стальной пропал, а ты потерял память, подумал, что рано или поздно ты ко мне придешь, но ты умудрился все же явиться в такое время, когда я совершенно тебя не ждал! Это у вас семейное, да?..

— О чем вы?..

— Да был у меня такой период, когда я считал, что иметь Эда Элрика под началом — это самое страшное, что может случиться в жизни офицера. Оказалось — нет. Подставили меня, парень, понимаешь! — Мустанг вдруг резко вскочил с кушетки, заходил по комнате, ероша волосы. — Это назначение с самого начала было ссылкой. Я знал, что меня хотят уничтожить, что я как бельмо в глазу остальным генералам. Но не ожидал, что до такой степени. Боже мой, они же знали о нападении! Заранее знали! Но убедили Халкроу, что его не будет, а он, дурак, поверил! Они не прислали мне войск, понимаешь?.. Не прислали заранее, не провели мобилизацию, пока еще можно было, а теперь — все! — он добавил крайне неприличное слово. — Теперь они сделали страну жертвой своей грызни. А мне что?.. Стреляться, что ли, из табельного оружия?.. — он горько усмехнулся.

Альфонс с ужасом покосился на пистолет, все еще лежащий на кушетке. Что делает бригадный генерал в изоляторе медпункта?! Зачем он здесь заперся?!

Мустанг проследил за его взглядом и хрипло расхохотался.

— Нет, я не буду, не буду, успокойся. Это так... минута слабости. Собственно, уже прошла. Не так уж все безнадежно. Нет, не так. Мы еще повоюем. Во всяком случае, я не позволю снова простым людям стать заложниками этих игр! Ах, Альфонс, Альфонс... я же с самого начала затевал все это только для того, чтобы ничего подобного больше не повторилось! Но это только в сказках — убьешь дракона, и все закончилось. В жизни еще потом годами разгребают драконье дерьмо, — он выругался снова.

Говорил он быстро, нервно, и Альфонс с ужасом понимал, что генерал на взводе, на последнем пределе, когда человек держится неведомо как.

— Генерал Мустанг, успокойтесь! — воскликнул он. — Успокойтесь, пожалуйста!

Мустанг бросил на него бешеный взгляд, от которого Альфонсу захотелось буквально вжаться в стену. Однако тут же бешенство умерилось, как будто его взяли под контроль.

— Да... — сказал Мустанг неожиданно тихо. — Да.

Он снова сел на кушетку, потер лицо руками.

С полминуты он молчал. Потом невесело усмехнулся.

— Наверное, возраст уже, — сказал затем с иронией. — Всего-то вторые сутки без сна. В молодости один раз не спал почти неделю. Извини, что выплеснул это все на тебя. Но ты действительно появился... в тот еще моментик. Ладно. Через пять минут мне принесут сводку с фронта. Я примерно знаю, что будет в этой сводке. Потом я отдам приказ об эвакуации штаба. Ты поедешь с нами. В конце концов, мне нужен перерыв. Хотя бы часа два. Тогда мы поговорим, и я отдам тебе свои записи... Мы приедем в Лиор, оттуда тебе лучше будет отправиться в Столицу. Ни в коем случае не в Ризенбург — видимо, он будет на пути второй группы войск Северян.

— Как?!.. — Альфонс замер в ужасе.

— Да-да, это только начало, — хмыкнул Мустанг. — Я тебе говорю это все на тот случай, если потом забуду. Чувствую, у меня будет полно отвлекающих факторов.

— Генерал! — в дверь постучали. — Генерал Мустанг, вы просили сказать, когда будет сводка!

— Да, Филипс, сейчас иду! — громко и отчетливо произнес Мустанг.

Потом он встал, одернул китель, пригладил волосы. Подошел к двери, откинул щеколду. За дверью стоял встревоженный лейтенант с телеграфной полоской в руке.

Мустанг взял у него эту полоску, пробежал глазами и отдал обратно. Коротко приказал:

— Филипс, этот мальчик — младший брат моего бывшего подчиненного. Его родители погибли, и он разыскал меня. Сейчас я прикажу эвакуировать штаб... разместите его где-нибудь с офицерским составом. Или нет, вот что... установите в моем купе вторую койку, и разместите его там. Все ясно?

— Так точно, господин бригадный генерал!

Мустанг сделал несколько два шага по коридору. Потом обернулся.

— Альфонс... скажи-ка мне... Ты, случайно, не встречал подполковника Хоукай?..

— Встречал. Я только вчера ее видел. Ой.... или позавчера?.. Я запутался.

— Не столь важно. С ней все было в порядке?..

— Да. Она волновалась о вас, сэр.

Мустанг развернулся снова и пошел дальше по коридору.

Глава 12. Выжженная земля