Оружейник, хоть и старый на вид, медлительностью не отличается: удар пришёлся прямо в грудь, Артём и закрыться не успел. Растерялся? Возможно.
Вообще ничего не почувствовал! Словно не булава то была, а пёрышко. Кстати, кроме шуток, её булавой и называют, хотя это — дальнобойное оружие; при необходимости, из него можно стрелять электромагнитным излучением. Можно узким лучом, а можно сферическим фронтом. Можно ослепить, или сигнал подать — а можно воспламенить вокруг всё, что может гореть. Не баран чихнул.
— Действует, — удовлетворённо заметил «Q». Только что руки не потёр, а так все признаки глубокого восхищения самим собой. — Это не осаго, конечно, от нечисти защитит только в режиме изоляции, но — зато и не мешает вам, сэр Ортем.
— А вы всегда так проверяете? На людях?
— До вашего появления пять раз проверил на болванах, — успокоил его «Q». Артём расхохотался. Болван — это не ругательство здесь; это манекен, на котором проверяют всё, что для настоящего человека может быть смертельным. И если сравнивают с болваном, то в положительном значении: крепкий, мол, что угодно выдержит. Ну, раз болваны одобрили...
...От оружейника Артём вышел в отличном расположении духа. Прочёл предписание: сегодня им предстоит «прогуляться» от Рима до Лондона. Вот так вот! Хотели побывать за границей, сэр Ортем? Служба в армии исполнит все ваши желания!
— — -
Артём рывком поднялся. Очень мило. Лежит на столе — на таком, насколько известно, хирурги операции производят. Но лежит прямо в одежде — в походной. Часы на месте: по римскому времени, сейчас половина седьмого, вечер. Дата? Седьмое июня пятьсот тридцать второго года. И где это он? Вокруг, что всё ещё характерно, все надписи исключительно по-русски. Вот как минимум одно подтверждение того, что этот мир всё-таки не очень настоящий. Ну откуда тут русский язык?
Двери открылась, и вошёл высокий человек. В армейской форме.
— Уже проснулись! — он энергично хлопнул Артёма по плечу. — С прибытием в Лондон, сэр Ортем Злотникофф!
— Вам помочь, сэр...
— Арчибальд Ливси, — он зубасто улыбнулся, но не расхохотался. Если сейчас войдёт кто-нибудь и представится капитаном Смоллеттом, я точно чокнусь, подумал Артём без особой радости. Всего секунду доктор Ливси походил на мультипликационного. И вот — нормальный человек. Высокого роста, широкоплечий, и с приветливой улыбкой. И, похоже, в парике. На кой дьявол ему парик?
— Помогать мне уже не придётся, я взял у вас все анализы. Приношу извинения, что не предупредил.
— Анализы?
Доктор Ливси снова расхохотался.
— Кровь, частички кожи и слюну, сэр Ортем. Исключительно из заботы о вашем здоровье.
— Надеюсь, вскрытия не будет?
— Посмотрим на ваше поведение, сэр Ортем. Пока что мне приказано доставить вас во дворец, живого и невредимого.
Вот и в Англии побывал, понял Артём, и не удержался — тоже расхохотался. Мы с ним как два идиота, подумал Артём, изо всех сил стараясь вернуть серьёзность. Я даже знаю, почему мне так весело. Потому что я жив.
День 8. Таинственный бокал [оглавление]
— Поразительно! — в который уже раз заметил доктор Ливси. Половина третьего по времени Лондона, восьмое июня. В Риме на два часа больше, заметил Артём. Часы могут показывать время в произвольном количестве часовых поясов. А ещё там есть функции будильника, календаря событий... Только вот почему никто ни словом не обмолвился до сегодняшнего утра? Пока Глория не рассказала, не показала? — Воистину поразительно!
— Что скажете, доктор? Жить буду?
— Не имею ни малейших возражений, — немедленно отозвался доктор Ливси. — Сколько, говорите, вы спали?
— Часа два. Может, меньше.
— Я бы не сказал, что вы устали, — пробормотал доктор. — Глазам не верю. Столько активности, и никаких признаков утомления. Рассказывайте, чем занимались.
— Это займёт ещё один день.
— А вы вкратце. Можете начать с момента, как вас отвезли в гостиницу.
Но до того момента успело многое случиться. Очень, очень многое.
— — -
В Лондоне, как и в других городах Айура, женщин оказалось большинство. Только здесь они отчего-то или рыжие, или черноволосые. Занятно. По словам сэра Джеймса, их рота прибыла сюда, чтобы проверить состояние периметра — и запустить производство танков, исконно римское дело. Именно в Риме всё и началось. После вторжения, когда выжившие люди всё ещё жили и работали под землёй — поверхность планеты была во власти нечисти — один из учёных, Клавдий Тиберий Корвин, совершил важное открытие. Изучив многочисленные образцы клеточного материала нечисти — а в этом добре недостатка не было — он отыскал способ создания гибридного организма, киборга, который вызывал распад клеток нечисти. От первого действующего образца до массового производства танков прошло почти сорок лет, но Корвин ещё увидел, как созданные им страшноватые чудища-машины прокладывают дорогу наверх — к небу, к свету, к свободе. С момента выхода на поверхность и началось новое летоисчисление.
Уже через полгода новый Рим перестал быть первым и единственным наземным форпостом людей на захваченном Айуре. Вторым стал Лондон. Но производство танков, исторически, так и оставалось на территории Рима. Власти других городов не жаждали распространять это, так скажем, нездоровое производство на свою территорию. Но приходится — чтобы перейти к заключительной фазе операции по освобождению Айура, каждый город должен стать неприступным для нечисти. Даже если она прорвёт «подставку»в каждом городе, во многих местах, в один и тот же момент времени.
Сэр Джеймс рассказал всё это совершенно будничным образом, сидя за столом. Их встретили более чем радушно — а посмотреть на вновь найденного дросселя сбежалось пол-Лондона (что характерно, почти исключительно женского пола). Ну и, когда с делами на остаток дня было покончено, им устроили приём во дворце. Артёма внутрь проводил не кто-нибудь, а лично лорд-канцлер, Алистер Кроули. Несомненно, подумал Артём, что и это имя я тоже где-то слышал. Что за наваждение?! И почему все до единого говорят по-русски? Уже сколько раз хочу спросить, и постоянно забываю.
— Глория Адсон, — поздоровалась с ним девушка, которую усадили между Артёмом и сэром Джеймсом. Так принято: между гостями всегда усаживают кого-нибудь из местных жителей. Глория оказалась высокой, рыжеволосой, очень светлокожей — ещё светлее, была бы альбиносом. — Никогда ещё не видела живого дросселя! Вам помочь. сэр Ортем?
— Мёртвый дроссель — зрелище скучное, — отозвался Артём. Девушка рассмеялась, запрокинув голову.
— Ой, да ну вас, не надо так шутить! Расскажите про Рим! Ну пожалуйста!
...В общем, совершенно непринуждённая беседа. Напротив Артёма сидел новый знакомый, доктор Арчибальд Ливси, и ободряюще улыбался, подмигивая поверх пенсне. Артём уже успел понять, что пенсне — это в первую очередь средство связи, диагностический инструмент и просто занятная штуковина на носу. Зрение давно уже у всех в полном порядке. Как и зубы, к слову. Хоть в этом повезло, подумал Артём, ненавижу ходить к стоматологу.
— Так вы поёте! — восхитилась Глория. — Спойте нам! Ну пожалуйста!
Разговоры вокруг Артёма немедленно стихли. Глория поднялась на ноги и помахала рукой — в направлении музыкантов. И впрямь: только сейчас Артём осознал, что всё это время играет приятная, классическая — даже по его меркам старинная музыка. Замечательно.
— Флютня для сэра Ортема! — торжественно объявил одетый в камзол, с залихватски заломленным на голове беретом человек. Вокруг все поднялись на ноги (поднялся и Артём) и зааплодировали. На римский манер — подняв руки над головой.
Вот я попал, подумал Артём, принимая инструмент. На вид — помесь веера, губной гармошки и мандолины. Ну хоть струны есть! Ого... струны оказались нематериальными — голограмма? Артём лихорадочно припоминал, как этот инструмент вообще держат, и придумывал, что сказать, когда все поймут, что он не...
Флютня отозвалась в его руках. Приятным, мелодичным аккордом. С ума сойти: Артём о нём только подумал — а инструмент сыграл.
Вокруг стало тихо. Совершенно и абсолютно. Артём отчего-то рассердился — пусть и самую малость. Ладно, я вам спою. Дросселям свойственны причуды — будут вам причуды.
Музыка полилась вокруг него. Оказалось, что инструмент может играть «за многих» — многоголосо, разными инструментами, главное — представлять всё это очень чётко. Артём и сам не понимал, отчего выбрал именно «Сонет» Гребенщикова. Выбралось.
Служенье Музы терпит колеса.
А если терпит — право, не случайно...
Чёрт побери, спохватился он, стараясь не отвлекаться от музыки. Надо хоть маленько слова исправить, иначе меня точно в здешний Бедлам упекут.
Но я вам не раскрою этой тайны,
А лучше брошу ноту в небеса...
Боковым зрением он заметил, что люди собираются вокруг. Его слушали, широко раскрыв глаза, не пропуская ни одного слова. Поразительный инструмент! Сейчас он воссоздавал игру сразу пяти отдельных инструментов.
Ты возражаешь мне, проклятая гроза?
Ты видишь суть в объятии трамвайном —
Но всё равно не верю я комбайну,
Ведь он не различает голоса.
Глория слушала, затаив дыхание, с выражением восторга на лице.
Таинственный бокал похож на крюк,
Вокруг него рассыпаны алмазы —
Не расставался я с тобой ни разу,
Мой снисходительный, усталый друг.
Упрёки я приму, но лишь тогда,
Когда в пакгаузе затеплится вода...
Когда смолкли последние ноты, растаяли в пространстве меж колонн, над сводчатым потолком — Артёму устроили овацию. Он заметил, что аплодирует и сам лорд-канцлер. Вот я попал, подумал Артём, стараясь выглядеть умеренно довольным, отвечая кивком на возгласы «Браво!».
— Ещё, сэр Ортем! — Глория схватила его за запястье, едва Артём сделал движение — вернуть флютню тому человеку в берете. — Пожалуйста! Ещё!
И снова зааплодировали. Только и успел, что выпить из своего бокала. Ничего спиртного, естественно. Его роте обходить этой ночью Лондон дозором.
Потом было ещё, и ещё, и ещё...
Когда Артём перевёл дыхание, то оказалось, что он в гостинице — вместе с Глорией. А на столе лежит другая флютня — корпус, инкрустированный серебром, подарок лично от лорда-канцлера. Поразительно, но название инструмента уже не вызывало желания кататься по полу от смеха.
Да и Глория не думала уходить.
— — -
— Да, все песни очаровательные, — признал доктор Ливси. — Вас что-то смущает?
Артём не сразу, но решился сказать. Как выходит, что вся его рота дружно, слаженно, совершенно всерьёз поёт ровно то же, что и он сам?
— Они не поют, — доктор снял пенсне. — Это вам так кажется.
— Но я собственными ушами...
— Виктор Маккензи, — доктор раскрыл папку. — Дроссель родом из Венеции. Чтобы войти в состояние скольжения, ему нужно начать собирать головоломку. В детстве ему подарили, с тех пор и использует, уже почти сорок лет. Когда он собирает её, то ему кажется, что этим заняты все люди, которых он ведёт. Магнус Тит Мантелла, ваш соотечественник. Ему нужна барабанная дробь, чтобы начать скользить. Когда он начинает барабанить, то ему кажется, что все тоже этим занимаются.
— Понятно, — Артём вытер пот с лица. Совершенно не хочется спать. Ну просто абсолютно не хочется! Хочется назад, к...
...Марине. Мне ей придётся много что рассказать, подумал Артём тут же. Хорошо, если был только с Глорией — ведь в памяти остались пусть небольшие, но провалы. А если не только с ней? Это в порядке вещей? Судя по реакции окружающих — в порядке.
Доктор Ливси улыбнулся и вновь надел пенсне.
— Вы всегда будете нарасхват, — заметил он. — Ваш талант дросселя развивается. Это всегда сопровождается гормональным всплеском. Полагаю, вы и сами это уже почувствовали.
— Не то слово, — сухо отозвался Артём. Захотелось провалиться под землю.
— У вас совершенно чистый геном, — доктор посмотрел ему в глаза. — Никаких дефектов. Пояснить, почему это так важно для всех нас? Вы же понимаете, что сейчас происходит на планете. Понимаю, ваше воспитание противоречит тому, что происходит. Если вас удручает то, что вы нарасхват, есть и другие способы. Без, так сказать, натурального контакта. Но для вас, поскольку вы дроссель, натуральный контакт очень важен. Примите это как часть вашей жизни.
Артём вздохнул. Врать не буду, подумал он, по крайней мере это приятно — физически.
— Продолжайте, — доктор вернулся к бумагам. — На этом ведь всё не закончилось.
— Не закончилось, — согласился Артём. — Есть минут двадцать или тридцать, которые я не могу вспомнить. А потом мы оказались в Гайд-парке. Сам не помню, как.
— — -
В отличие от Рима, власти Лондона разрешают молодёжи шумно веселиться. Как минимум раз в неделю — в Гайд-парке. По сути, это огромная танцплощадка. Артём не помнил, что именно он там делал, но, по словам Глории — уже поздним утром, когда сама она валилась с ног — его выступление там запомнят надолго. Ничего неприличного. Много чего пел, сам много танцевал. Но вот именно эта часть сохранилась в памяти хуже всего. Помнит только, что пришёл с Глорией в гостиницу, уложил её спать — сил у неё уже не было ни на что — а сам, простояв полчаса под душем, занялся зарядкой и ведением дневника. Сэр Джеймс ничего не говорил, была лишь просьба от доктора Ливси — прийти на обследование.
Но вначале Артём позвонил Марине. Она очень обрадовалась звонку. Слышно было, что хочет всё расспросить... и сдерживается. В Риме можно слушать книги, рассказы телефонов — а вот про настоящие события принято рассказывать самому. Мудрый обычай.
Артём вернулся в спальную комнату. Глория спала — со счастливой улыбкой на лице. Теперь — посетить доктора Ливси и понять, чем полезным заняться остаток дня. По словам сэра Джеймса, следующим утром они возвращаются в Рим. Не одни; будут и пассажиры — обычные, так сказать, люди, включая доктора Арчибальда Ливси.
— ...Вот и всё, — Артём выпил уже не понять какой по счёту стакан воды. — Что скажете, доктор?
— Вы — уникальный случай, — заметил доктор, откинувшись на спинку стула. — У дросселей постепенно начинаются необратимые изменения в тканях, особенно — в головном мозге. Мы восстанавливаем что можем, но можем мы не всё. При каждом использовании своего таланта дроссель наносит себе непоправимый ущерб. Но в вашем случае я наблюдаю репарационные процессы, о которых ранее никто не писал. Ваш организм чинит себя самостоятельно. Более того, устраняются существовавшие ранее дефекты — вчера сканирование показало множество шрамов, невусов, всего такого на вашем теле. Часть из них пропала, всего двенадцать часов спустя. Так что, сэр Ортем, должен вас поздравить: вы стали главным объектом моей исследовательской работы!
