Черный, черным, по-черному

— Мсье Желтовский, ответьте мне на два вопроса, совсем простых. Сколько лет вы живете в этом городе? И, в свете этого, — кто из блатных знает про вашу квартиру недостаточно, чтобы еще посылать наводчика? С таким вот неслучайным товаром. А насчет щипачества..., — я показал ему свои мозолистые, со въевшейся смазкой, с твердыми кончиками пальцев, — если б я пошел в воры, то только в медвежатники.

— Нет, ты не думай, я обратил внимание, что монетки твои, как только сейчас из-под штампа. Если не секрет, то как ты это делаешь?

— К сожалению, секрет. Причем чужой. А как добиться, чтобы спокойно лежащее серебро вообще не темнело, это я уже сам.

— О-о, какой благоразумный молодой человек... Вы, может быть, не откажетесь оказывать мне небольшие услуги? Время от времени?

Тогда-то я и понял, что за умеренное уменьшение своего, в значительной мере виртуального, дохода могу получить довольно много в виде солидного организационного ресурса.

Он стал самым старшим по возрасту в странной коллекции (компанией не назовешь, поскольку они не только не дружили, но и, по большей части, не знали друг друга) моих взрослых друзей и самым, пожалуй, опасным, хищным, недоверчивым. У него было как у многих и многих в то время: взрослая дочь с внуками в Израиле, и взрослый сын тоже пару лет тому назад тоже перебрался на Землю Обетованную. А он, соответственно, каждый раз объяснялся, отрекался, клеймил и клялся в своей неизбывной любви к Социалистическому Отечеству. На самом деле его держала, понятно, только коллекция и ничего более. Все это богатство, как известно, категорически запрещалось вывозить. За примерно полгода нашего знакомства и сотрудничества, выполнив несколько десятков невразумительных с виду поручений, я понял смысл происходящего. Еще я узнал, насколько широко распространены среди отечественного еврейства наркотики. Правду сказать, не ожидал. Вообще вся его деятельность в последние годы была направлена на решение сложнейшей, труднейшей и очень опасной задачи: незаметным образом превратить коллекцию — в капитал, капитал — вытащить за бугор, а после этого перебраться к детям. Буквально на каждом этапе оставляя клочья одежды, шкуры и мяса в зубах многочисленных служб любимой Родины и интернациональных хищников, специализирующихся на оказании подобных услуг. При том, что все мало-мальски ценные экспонаты находятся на учете в соответствующем ведомстве. На это способны, понятно, только евреи, другим просто не стоит и пытаться, но даже и евреям приходится тяжко.

У каждого народа есть особый, только ему присущий сорт глупости. У меня есть теория, что именно по этой причине до сих пор ни у кого не вышло захватить весь мир. Есть он и у евреев, народа, безусловно, избранного: будучи, вроде бы, самыми умными, они склонны считать всех остальных, любых гоев вообще не то, что глупее, а вообще полнейшими кретинами, органически неспособными к самостоятельному мышлению, заведомыми жертвами своих комбинаций, пищей. Если бы не этот врожденный порок, они владели бы всем миром, но он у них есть, и поэтому присущее антисемитам (не тем, кто более-менее, вроде Гитлера, а окончательно ёбнутым) убеждение, что они-таки владеют, довольно сильно преувеличено. Не будь у них этого качества, они не были бы теми евреями, которых мы знаем. Гражданин Желтовский относился к самым, что ни на есть, по всем признакам избранного народа, — и по этому признаку в том числе.

И все-таки ко мне он, единственный среди всех, относился с иррациональной настороженностью, чуял что-то, не понимая, что именно, хотя при этом, безусловно, доверял. Я по его просьбе выполнял не только функции курьера, на которого сроду не подумаешь: после пары испытаний, он охотно эксплуатировал мои ручные навыки. Я реставрировал всякие вещицы. Доводил до идеального состояния, — или, наоборот, "старил", — монеты. Под конец я даже скопировал два клейма известных ювелирных домов, — правда, для того, чтобы вышло вообще неотличимо, мне пришлось применить пару технологических приемов из электронной промышленности. Несколько упрощенная фотолитография, но ему об этом знать было совершенно ни к чему. С первой попыткой вышел конфуз: я сделал клеймо идеально, но, так сказать, "позитивно". Не в зеркальном отражении. Вот это, — не примечать слона, — сорт идиотизма, присущий именно мне. Заказчик, помнится, очень смеялся. Думаю даже, именно с его заданий я начал по-настоящему, на профессиональном уровне соображать в ремесле ювелира.

Не в искусстве, конечно, с выдумкой у меня, как раз, так и осталось не фонтан, а, скорее, по части как сделать ту или иную хитрую вещицу по готовому образцу или, хотя бы, по рисунку. Некоторыми своими достижениями по части обработки платины и близких металлов я и вообще тихо горжусь. Михаил Соломонович мне даже платил, — от одной пятидесятой до одной двадцатой части от цены реально сделанной работы, хотя сколько он заработал на "неизвестных, ранних" вещах от Картье и Фаберже с моими клеймами, не хочется даже думать. Кстати, отдавали на экспертизу, под тем соусом, что подозреваем подделку. Нет, говорят, подлинник. И предложили цену: не расцвет, говорят, поэтому так мало. Я, понятно, делал вид, что всего этого не понимаю, и только изредка терроризировал его внезапными намеками и выводами. Ладно, суммы, которые я заработал с ним, на нем и при его посредстве относились к категории психологически комфортных, так что Бог ему судья. Все бы ничего, но однажды он неожиданно завел со мной разговор на сексуальные темы. Нет, слава богу. не то, что вы могли подумать, с ориентацией у старого жида все было в порядке. Он всего-навсего поинтересовался, нет ли у меня на примете какой-нибудь веселой девочки. От неожиданности я поначалу даже не понял, о чем именно идет речь, так что немая сцена в моем исполнении получилась исключительно удачно. Потом понял.

— Нет. Не интересуюсь пока. Поженилка не выросла. Но могу разузнать. А какой, к примеру, возраст?

— Мальчик. Если бы мне понадобилась вот такая, — он показал уровень где-то на пятнадцать сантиметров выше своей всклокоченной шевелюры, — лошадь, с вот таким, — он описал дугу диаметром с полметра, приставив ее к своей узкой груди, — бюстом, я обратился бы не к тебе. А мне нужна цыпочка лет четырнадцать-пятнадцать.

— Дядя Миша. А такие для тебя того... не староваты? Может, тебе мясца посвежее? Только скажите, и я уговорю любую свою одноклассницу. Раз плюнуть!

Он посмотрел на меня, видимо, прикидывая, что из себя может представлять моя сверстница. Очевидно, впечатлился.

— Старушки не вызывают у меня вдохновения. А если взять одну из этих нынешних призовых кобыл, то их любить только отбойным молотком, а я уже не так исправен по мужской части и выйдет одно расстройство. А с малышками чувствуешь себя увереннее. Доживешь до моих лет, поймешь...

Он начал один из своих бесконечных пассажей, которые я привычно пропускал мимо ушей. В то время ему стукнуло шестьдесят три, мне, с учетом прошлого опыта — без малого семьдесят два, но я его не понимал. И в шестьдесят три меня тоже не тянуло к молочным девочкам. Впрочем, у каждого свой вкус. Поначалу я не видел никаких возможностей к выполнению его скромного желания, и поэтому даже и не задумывался над его словами. По крайней мере, — мне показалось, что не задумывался. Потому что меня вдруг осенило. Паша и его старшая сестра. Она должна быть как раз подходящего возраста. Еще смешнее то, что она, похоже, вообще то, что надо. Паша стал чуть ли ни единственным из моих сверстников, с которым я в то время поддерживал приятельские отношения. Не вполне, понятно, но вроде. Он выделялся этакой деловитостью и практицизмом, и оттого тянулся ко мне. Единственное, чего он не одобрял и не понимал в моем образе жизни, так это того, что я "отличник". Да еще, разве что, пристрастия к ручному труду. По его словам, сестрица как-то слишком резко повзрослела года полтора тому назад, так, что ее снова начали провожать до класса, — а потом до дома. Никуда не выпускали. Благо еще, любила удобства и поэтому убегать из дому перестала довольно быстро, предпочла притворяться на месяц-другой пай-девочкой, а потом, когда контроль ослабевал, потихоньку-полегоньку начинала брать свое. Потом, понятно, снова зарывалась, ее притаскивали в пьяном виде, и все начиналось снова. Она честно ходила в школу, сидела дома и отчаянно скучала. И, поскольку естество ее требовало своего, учила младшего брата целоваться на разный манер, и даже пробовала сосать ему хуй, но разочаровалась в этом занятии. Такой размер не возбуждал ее, то есть, совсем.

Ну да, ей, понятно, нужно было что-то вроде лома, и уж, по крайней мере, не уступающее стеариновой свечке советского стандарта. Интересно, что в прежней своей жизни я считал "вафлерш", скорее, мифом. Нет, о том, что в рот берут, я знал твердо, и пользовался неоднократно, и попадались особи, которые проявляли инициативу, но вот в то, что кое-кого из дам это заводит до предела, как-то не верил. Оказалось, такие есть. Возбуждаются так, что почти не нуждаются в дополнительной стимуляции, несколько раз поплотнее стискивают ляжки, — и этого хватает. Уж если она не соответствует его представлениям о "веселой девочке", то я уж и не знаю.

— А условия какие?

— Не обижу. Ты, главное, приведи, а там мы договоримся непосредственно.

Я подрулил к ней на перемене, а поскольку обо мне слухи ходили всякие, она согласилась отойти в сторонку с "мелюзгой". Поняв, о чем идет речь, скорчила гримаску, но, в общем, не отказалась. Похоже, мысль иметь за секс — да еще какие-либо жизненные блага в тот момент еще показалась ей новой и забавной. Но, надо отдать ей должное, были и другие соображения. Помолчав, она вдруг спросила со странным любопытством:

— Слушай, — а он обрезанный?

— Гос-споди... Да я-то откуда знаю?!

Когда мне в той, прошлой жизни исполнилось лет тридцать, я спросил у мамы, были ли шлюхи в ее классе. Оказалось, — была. И у бабки была. И у всех трех теток двух разных поколений, с которыми я общался мало-мальски регулярно. Отец учился в мужской школе, а спрашивать деда я как-то постеснялся.

И у нас несколько попозже завелась, и в параллельном классе. А в "б" училась особа, которую назвать "шлюхой" или даже "блядью" было бы совершенно недостаточно. Это особый разговор. В братских, то есть расположенных поблизости, школах, с которыми мы более-менее взаимодействовали, — тоже, тем более, что там учились люди попроще. Очевидно, наличие как минимум одной веселой девочки в каждом классе, скорее, закономерность.

В общем, — познакомил. Коллекционер выглядел довольным, а подробностей я не спрашивал. В конце концов, он вдовец, а я кто угодно, только не морализатор. До сих пор удивляюсь, почему с самого начала не обратил внимания на то, что история, вообще говоря, довольно дикая. А однажды эта самая веселая девочка неожиданно позвонила мне домой. В голосе ее была слышна самая настоящая паника, а истерика чувствовалась даже через телефон.

— Приезжай быстрее, — прорыдала она в трубку, — дед откинул сандали.

И опять у меня не нашлось времени задуматься: а почему это она позвонила именно мне? Тут надо было действовать, и я начал.

— Оденься, никуда не выходи, ничего не трогай, жди меня. Я скоро.

— Я не могу-у-у!!!

— Через "не могу", сука! Зарежу...

Слава богу, — подействовало. Она сидела на кухне, грызла кулак и, тихонько подвывая, тряслась. Хозяин находился в спальне и, — все правильно, не поспоришь, — лежал рядом с диваном весь тихий, синевато-желтый с приоткрытым ртом и спущенными штанами. Глаза тоже оставались приоткрыты, у этой мокрощелки не хватило смелости их прикрыть.

Как выяснилось из почти бессвязных рыданий его малолетней подружки, Михаил Соломонович преставился в ходе исполняемой ему фелляции. Если вдуматься, то не самая плохая смерть, но, с другой стороны, как-то рановато. Жить бы, как говорится, и жить. Прежде всего, важнее всего, срочно, — решить проблему с исполнительницей. Вдруг, на редкость уместно, задумался, как называлась бы статья, дойди дело до суда.

Убийство по неосторожности?

Неквалифицированное и неоправданное оказание пособия?

Предоставление некачественной или опасной услуги?

Нарушение правил техники безопасности, повлекшее за собой тяжкие последствия?

И только после этого удивился идиотизму пришедших в голову мыслей. Я сунулся в бар, — только начало входить в моду, но у него имелся старый, еще с тех времен, — достал бутылку коньяка и набуровил ей сразу пол-стакана. Заранее решил, что, если воспротивится, то сначала дать по морде и влить уже потом, но обошлось. Стуча зубами о стекло, давясь, но выпила до дна, чувствовалась определенная привычка. Выждав, когда подействует, перешел к инструктажу:

— А теперь слушай внимательно: ты ни в чем не виновата. Сам виноват, никто не заставлял связываться с малолеткой. Видать, дела у него были совсем хреновые, так что помер бы и без тебя, через недельку-другую. Так что вытри с-сопли, умойся, хорошенько глянь, не оставила ли чего после себя, — и вали. И того, — лучше помалкивай. Посадить — не посадят, но затаскают. Всю душу вымотают и ославят так, что до смерти не отмоешься!

— А ты?

— А я останусь на полчасика. Наведу тут порядок, чтоб никто и не подумал, что он тут помирал не один. Отпечатки пальцев сотру. Гляну, что еще...

Она кивнула головой, и неожиданно заревела снова, только уже тихо, без рыданий.

— Ты чего?!

— Жа-алко...

По крайней мере, один человек проявил искреннее сожаление о его безвременной кончине. Это выпадает далеко не всем.

Работы предстояло много, но я, в общем, справился. Хочу пояснить, что "психологически комфортная сумма" — это сумма, примерно соответствующая ожиданиям. Так что диапазон в разных случаях может различаться на порядки.

Ни одного зарегистрированного экспоната. Ни монетки из организованных, каталогизированных коллекций. Ни одного дорогого ювелирного изделия. Только то, что в тайничках и кое-что из обменного фонда. Только вещи безличные и никому не известные: деньги, золотой лом, камешки. Не думаю, что нашел все тайники или хотя бы большинство из них, но кое-что нашел. Дело в том, что коллекционер жаловался, что, мол-де, руки уже не те, так что некоторые из тайников делал я, собственноручно. Закладки в стене, по такой технологии, что ни простучать, ни просветить. Сам придумал. Старый опыт, сколько рентгенограмм просмотрел в прошлой своей жизни. Все найденное я немедленно клал в рюкзачок, чтобы, чуть что, немедленно ретироваться через балкон.

Собственно говоря, некую небольшую часть именно этой добычи я и пытался некоторое время спустя сбыть Чихе Батумскому: некоторое количество качественного золотого лома. Черные вообще до глупости жадны на рыжье, оно кажется им какой-то совершенно особой, непреходящей и вечной ценностью, позже я неоднократно и с неизменным успехом использовал эту их особенность, но в тот момент имел еще слишком мало опыта. Не хочу перечислять всю добычу, по советским меркам это было очень, очень много, а по нынешним временам так совсем нет, упомяну только две находки, совсем разных. Они запомнились тем, что вызвали сомнение. Во-первых, — солидная "котлета" зелени, всего девять грандов. Реализовывать, — нечего было и думать, ничего страшнее валютных статей в то время просто не существовало, вот я и сомневался, но потом сообразил, что доллары останутся долларами и через двадцать лет, тогда и пригодятся.