История вторая: Самый маленький офицер

Несколько мгновений в воздухе ещё плавало молчание, а затем на слух разом обрушилось всё: доклад в "эфире" и следом сразу отдалённые взрывы, треск автоматов... Грохнуло совсем рядом. Проснулся Военкор, немедленно, кажется, ещё до того как открыл глаза, включил фотоаппарат и спросил:

— Что такое?

— Засада, навкину мать! — ёмко ответил Заболотин.

Больше у Военкора вопросов не было. Он просто сгрёб онемевшего от такого поведения Индейца, с любопытством полезшего было к водителю, и отпихнул в сторону, чтобы никому не мешался.

— Эй! — мальчишка собрался возмутиться, обернулся к капитану, но осёкся, тут же поняв, что его не слышат и не вмешаются. Заболотина захватил бой — целиком и без остатка. От офицера остался только напряжённый голос да позывной — чужой, кстати, потому что "Дядькой" изначально все звали подполковника Женича.

Противник накрыл колонну на подъёме — грамотно, как по учебнику. Фугасы, гранатомётный залп со спины, шквальный огонь... Да, грамотно — но ещё торопливо и попросту глупо. Кто в здравом уме и твёрдой памяти рискнёт далеко не превосходящими силами атаковать половину ударного батальона, вторая половина которого идёт параллельным курсом не так уж и далеко?.. На стороне противника были внезапность и достаточно удобное положение. Вопрос, почему головной дозор ничего не засёк, — отдельный и не самый насущный. Откуда вообще засада на их голову сорганизовалась — тоже. А пока — координировать действия с Кромом, со "второй половиной", с собственным водителем, с... Смешалось, перемешалось, нахлынуло — натянутая струна, голос в эфире, не-человек. Командир без права на ошибку, эмоции и слабости.

В эфире стоял "здоровый русский армейский" говор, фоном шли звуки крепкого боя, а Сивка лез под руку, отчаянно желая внести свою лепту в бой хоть гениальными советами.

Противника, какой бы выгодной ни была его позиция, раскатать тонким слоем по кустам — для УБОНа, в принципе, не проблема, важнее и нужнее отделаться при этом минимальными потерями в максимально короткий срок. Прорываться на скорости и влететь не глядя во что-нибудь похуже — лучше не стоит. Да и...

— Сивка! Уймись!

Пацан обиделся. Страх, азарт, волнение и невозможность вылезти и поучаствовать в бою — тяжёлое, наверное, испытание для бывшего Шакалёнка, но Заболотину было не до детских переживаний.

... Всё было кончено через сорок минут. Выйдя из опасного участка, батальон встал приводиться в порядок.

Военкор с фотоаппаратом на плече отправился помогать санинструкторам, молча, деятельно, без колебаний и лишних сомнений. Когда-то он сам был таким же — спасал и терял друзей, как сам невесело шутил: "Я был так ленив, что взял сумку, потому что она полегче дополнительного боекомплекта... ну, я так думал". У него до сих пор в голосе осталась та особенная располагающая к себе мягкость — и пронзительный взгляд-рентген, чуткий к деталям и мелочам.

Отловив крутящегося рядом Сивку за плечо, Заболотин кивнул в сторону Военкора:

— Видишь его?

— Репортёра твоего? Ну, — отозвался мальчишка, крутя головой по сторонам. Его фантазия пыталась дорисовать детали произошедшего боя по состоянию, в котором были все вокруг.

— Идёшь к нему или к Баху и спрашиваешь, чем помочь. Понял?

— Ладно, — неохотно отозвался Сивка — и тут же умчался, стремясь поскорее выполнить поручение.

Убедившись, что мальчик пристроен, Заболотин тут же задвинул мысли о нём куда-то вглубь и сосредоточился на делах батальона. Благо, таковых было хоть отбавляй, а давать повод Аркилову снова попрекать "пренебрежением прямых обязанностей" совершенно не хотелось.

... Но не прошло и десяти минут, как Заболотин снова обнаружил рядом с собой Индейца. Мальчик на ходу наново завязывал свёрнутую в жгут бандану на голове и всем своим видом тщательно показывал, что обращать на него внимания "можно не нужно", он так, мимо идёт.

Заболотин не был бы собой, если б не окликнул немедленно:

— Ты куда?

— Меня Бах послал, — сумрачно пояснил Сивка. — В смысле — к навке. Сказал, что мне там не место сейчас.

Заболотин вздохнул и кивком показал, что объяснение понял и принял. В некоторых ситуациях, Бах прав, мальчику лучше не крутиться под ногами санинструктора — жаль, что сейчас именно тот случай.

Капитан на мгновенье зажмурился, моля Бога, чтобы обошлось и у Баха всё получилось... и буквально кожей ощутил, как рядом появился Акрилов.

— Да, Самсон Олегович?

— Про подпоручика Козинцева в курсе? — как всегда, ровный, до зубовного скрежета идеально-ровный тон.

— Что он без сознания. Да, мне сообщили. Неприятно, конечно, но...

— Но журналист, с которым он остался, исчез.

Заболотин не удивился, только потому что был сейчас в состоянии, когда не способен удивляться. Только анализировать ситуацию и принимать решения.

— Сивка, позови Крома. Вся эта братия изначально притащилась с ним.

Мальчишка, как бы ему были ни любопытны подробности происшествия, кивнул и сорвался с места.

— И Морженова, — добавил вслед Аркилов. Сивка притормозил на полдороге, ровно на мгновенье — этого ему хватило, чтобы обернуться, окинуть Аркилова пренебрежительным взглядом и хмыкнуть по-взрослому — и умчался.

Кром и Военкор пришли одновременно. Аркилов даже не успел окончить речь на тему "Это дело пресс-службы, контрразведки и прочих компетентных людей, а наше дело маленькое" — впрочем, Заболотина не покидало ощущение, что второй капитан прекрасно осведомлён о бессмысленности своих воззваний.

... Как выяснилось в ходе недолгих расспросов всех присутствующих, корреспондент одного независимого информационного агентства расстался со своим компаньоном и единственный из всей "журналистской братии" отправился а УБОНом дальше — если, конечно, не брать в расчёт Военкора. Но если Военкора Заболотин просто взял под свою ответственность, то с "новеньким" остался младший из офицеров пресс-службы, сопровождающих всю эту компанию, подпоручик Козинцев. Во время боестолкновения подпоручик был оглушён — а журналист исчез. И трупа его тоже никто не видел. Как будто его приняли с распростёртыми объятьями и своевременно прикрыли от шальных пуль.

И это чертовски Заболотину не нравилось, хотя Аркилов был прав, это — уж точно не их дело. Да ещё и тяжёлый Сивкин взгляд — мальчишка мало что понял в произошедшем, но был сердит и растерян...

Впрочем, капитан вскоре ощутил на себе не только его тяжёлый взгляд.

— Кондрат? — Заболотин даже не обернулся. По выражению лиц окружающих он это понял столь же ясно.

Военкор возвёл очи к небу и распрощался.

— Ребёнок, брысь, — коротко бросил разведчик, останавливаясь за спиной Заболотина.

Сивка хотел было возмутиться, но Заболотин мягко поддержал:

— Забирайся в машину, мы скоро двинем.

Сивка деланно-взрослым движением сплюнул себе под ноги, но послушался и отправился к машине. В присутствии разведчика он как-то робел.

Впрочем, Заболотину самому иногда становилось не по себе под тяжёлым взглядом командира разведроты. Поэтому и сейчас старался не смотреть в сторону прапора.

— Что случилось, господин прапорщик?

— Я нашёл вам вашего журналиста.

— Он не наш, — педантично возразил Аркилов. — За него отвечает представитель пресс-службы, но...

— Где он и что с ним? — коротко спросил Заболотин.

— Жмурик, — ещё лаконичнее ответил разведчик. В ровном голосе слышалась досада. — Неподалёку был... с сопровождением. Те, которые от нас ускользнули. Мне не с руки было разбираться, — и, сочтя свой доклад оконченным, ушёл, не спрашивая разрешения.

Проводив удаляющуюся фигуру, каждым движением выражающую недовольство происходящим, Заболотин внешне равнодушно — хотя на душе кошки скребли и в узел эту самую душу скручивали — пожал плечами:

— Проблема решена. Пора двигаться.

Аркилов ушёл, а Кром хлопнул друга по плечу, мол, не горюй, выкарабкаемся.

Заболотин поморщился, как от зубной боли:

— Не тащи в следующий раз никого знакомого с собой, Вадь.

Кром ухмыльнулся, и эта ухмылка резанула Заболотина.

— Да я тут причём, Жор? Моё дело маленькое — дотопать до тебя, а уж кто там со мной увязался — их проблемы! Я же не виноват, что от тебя журналисты аж к вырям дёру дают. Все вопросы к этому... Козинцыну.

— Козинцеву. — Кивни Вадим молча, Заболотину стало бы легче. Но увы, Крому вздумалось "разрядить обстановку", что привело ровно к противоположному эффекту. — Господин штабс-капитан, прекратите клоунаду! Она совершенно неуместна в данной ситуации.

?Вадим закатил глаза:

????— Ну простите, ваше высокоблагородие...

Заболотин хотел ответить, но ругаться на глазах у всех было попросту нельзя. Заехать в челюсть — тоже, хотя хотелось даже сильнее. Вместо этого пришлось развернуться и направиться к машине. На броне, у люка в десантный отсек, сидел Сивка и, задрав голову, бездумно изучал затянутое тучами небо. Словно в ответ на его взгляд с неба сыпался дождь — мелкий, редкий и наверняка затяжной. Заболотин забрался внутрь и хотел было всласть выругаться в гордом одиночестве, но и этого ему не суждено было. Вадим забрался следом, как всегда неуступчивый и приставучий:

— Жор, не кипи, в этом нет твоей вины...

Ох, лучше бы ему промолчать. Больше всего на свете Заболотин ненавидел, когда другие начинали рассуждать о сфере его ответственности. Ответ сорвался резкий, хлёсткий — помимо воли:

— А вот ты мог бы и присмотреть за теми, кого ко мне притащил. Только выринейской "пчелы" нам не хватало!

— Да, Господи, я, что ли, крайний! — тут же среагировал на повышенный тон Кром. — Повторяю, это проблемы твоего подпоручика Козинцына!

— Козинцева.

— Один хрен!

— И это произошло в твоей роте! В следующий раз...

— Как будто бы ты на моём месте не сделал такой промашки!

— А с чего ты взял, что сделал бы? Промашка, тоже мне! — окончательно завёлся Заболотин. Всё это походило на выяснение отношений в каком-нибудь пятом классе, никак не старше, но тот умный здравомыслящий капитан Заболотин, который это успел отметить, потерял власть над произносимыми словами. — А что этой "пчёлке" успели бойцы ляпнуть? А что он мог вырям уже передать? Ты хоть понимаешь, что сегодняшняя засада — это ма-аленькая неприятность по пути, а дальше будет полная... полное, блин, счастье!

— А ты-то умный какой! Да, понимаю, лучше, чем ты думаешь! У меня опыта не меньше будет, чем у господина капитана, получившего это своё звание только из-за того, что он единственный вышел из окружения относительно целым и вместе с остатками роты!

— Ты ещё припомни, что на учёбе я у тебя однажды списал на экзамене!

— Может, тогда всё и началось. Получил "Отлично" и решил, что круче всех!

— Ага, ну отлично, окончательно перешли на личности. Что дальше? Вспомним, что на первом курсе ты в табеле успеваемости был ровно на строку выше меня? И, кажется, благодарить за это стоило Лёню Кунева?..

— Как будто это я первый начал!

— А что такое "пчела"? — вдруг раздался голос Сивки сверху.

Мальчик свесился в люк чуть ли не по пояс и хмуро и требовательно глядел на взрослых. И очень нехороший был у него взгляд — старый, шакалий. Ссора взбесила Индейца.

— Ну?! — чуть не выкрикнул он, зло, отчаянно. И было что-то в нём такое, что Заболотину совсем расхотелось ругаться, и ссора показалась такой, какой она, верно, и была на самом деле — донельзя глупой. Может, оттого, что висящий вниз головой Сивка — непривычное зрелище.

Вадим, наверное, почувствовал что-то схожее и тоже примолк.

— Шпион это, если совсем коротко. Журналист... или даже мирный, который узнаёт для вырей важную информацию. Но, конечно, не стоит из-за него ругаться. К тому же если он уже труп... Индеец, ну чего ты такой хмурый?

— Ничего, — буркнул мальчишка, пытаясь вылезти обратно на броню, но не рассчитал, саданулся затылком о край люка, зашипел, потянулся рукой к многострадальной голове... Поймав "акробата" в последний момент, Заболотин невольно улыбнулся, но Сивка на улыбку не ответил.

И хотя через пару минут все, вроде бы, забыли о ссоре, Сивка ещё долго сидел злой и мрачный. И, видно, не забыл — ни через минуту, ни через год, ни через шесть лет — как укрывшись в машине от лишних глаз два офицера кричали друг на друга, глупо, совсем как дети, в глубине души напуганные случившемся — тем, что это вообще произошло. Не забыл эту дурацкую ссору, взбесившую даже его своей неуместностью после только что закончившегося боя, и не забыл, как к нему подошёл вечно недовольный чем-то офицер по фамилии Аркилов и попросил — хотя просьбы от него можно было ожидать только в самую последнюю очередь: "Помоги. Останови их. Тебя Заболотин должен услышать".

И, конечно, не забыл виновника всего произошедшего. Журналиста. Репортёра какого-то там независимого информационного агентства.

7 мая 2013 года. Забол, Горье

Очнуться от воспоминаний, когда перед глазами — образы, словно бы взятые прямо из твоей головы, на порядок сложнее, чем вынырнуть из ночного кошмара. Казалось бы, что тут общего: вместо орлов — красные звёзды, вместо автоматов Калашникова — ППШ да мосинки, непривычная форма, непривычная техника... Сказка, которая, как и положено сказке, заканчивается хорошо. Знамя со звездой — росчерк алого пера — над серым Берлином, гордые солдаты с орденами. Незнакомые, но кажущиеся такими... родными лица.

Тоже солдаты.

Тоже война.

В картинной галерее, вопреки ожиданиям, совсем немного народу. Только те, кому дозволено и положено находиться при встрече забольского президента и русского Великого князя. Если раньше ещё были варианты и допущения, то после случившегося на дороге...

Впрочем, это более чем устраивало что Заболотина, что Сифа, неспешно шагающих мимо стендов. Президент, князь, Краюхи и три человека президентской охраны как-то незаметно отделились от сопровождения, и всем остальным пришлось растечься по залам, с преувеличенным вниманием рассматривая картины.

Из невидимых динамиков негромко звучали песни времён Великой Отечественной войны. В рамках культурной программы "Создатели — зрителям" многие художники присутствовали на выставке лично. Сегодня их было особенно много — как-никак, делегация из России не каждый день приезжает!

"... Весна сорок пятого года,

Так долго Дунай тебя ждал!

Вальс русский на площади Вены свободной

Солдат на гармони играл.

Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай..." — выводил где-то над головой мужской голос негромко, но звуки вальса разливались по всему залу. Было неожиданно приятно услышать русские слова, русский голос — словно привет из Империи.

"Венский вальс... Вальс... Алёна", — звякнула в голове у Сифа цепочка ассоциаций. Алёна шла рядом с ним, так что изредка их руки соприкасались, но между молодыми людьми висело странное напряжение, похожее на ссору. Единственным отличием было то, что у этой псевдоссоры не было причин, из-за которых кто-нибудь — так ли важно, Сиф или Алёна? — мог сказать второму: "Извини, я был дурак. Виноват, исправлюсь".