М. Г. Мещеряков и его время

А СОВЕТСКИЙ ЛИ ОН ЧЕЛОВЕК?

ЭПИГРАФЫ:

Прежде всего нужны факты, а уж потом их можно перевирать.

Марк Твен

Первый параграф устава американской армии гласит: не высовывайся.

Одно из любимых изречений М. Г. Мещерякова

При всей разрозненности своих воспоминаний, Михаил Григорьевич позаботился о том, чтобы те, кто будут писать о нём в будущем, не исказили его в главном. Он сам наметил вехи и расставил акценты. И только о партийном собрании 1956 года он ни разу не упомянул. Он считал, что всё началось с 1954 года.

Итак, 1954 год. Нет Сталина, нет Берии. Послабления режима налицо. Булганин отменяет налоги на личное хозяйство колхозников. Политические перемены накладывались на победу советских учёных в гонке ядерных вооружений. Ядерный щит был создан. Советская термоядерная бомба испытана раньше американской. В "Докладах Академии наук" снова появляются статьи по ядерной физике. Подписано соглашение с Западом об обмене научно-технической информацией по проблемам управляемой термоядерной реакции. МГ — директор Института ядерных проблем, член-корреспондент Академии наук, профессор Московского университета, кавалер трёх орденов Ленина. Он на вершине научно-административной карьеры. Проходит каких-то полтора года — и его понижают в должности, сразу на две ступени иерархической лестницы. Что случилось?

Михаил Григорьевич вспоминал, что в самом конце 1954 года ему предложили оставить Дубну и принять участие в амбициозном проекте овладения термоядерной энергией. То есть, раствориться в большой группе именитых учёных, которая в то время спешно создавалась по указанию Н. С. Хрущёва. Перед участниками проекта ставилась грандиозная и увлекательная задача: к открытию XX съезда КПСС (который состоялся в феврале 1956 года) рапортовать о том, что советские учёные научились управлять реакцией термоядерного синтеза и находятся на полпути к обузданию термоядерной энергии.

МГ в своих воспоминаниях сдержанно сообщает об этом предложении и коротко добавляет, что он отказался, считая его научно необоснованным. И оказался исторически прав. Как писал впоследствии один из участников проекта, плазма ошеломила исследователей нескончаемой вереницей всевозможных неустойчивостей. Проблема удержания плазмы, без решения которой невозможно управлять термоядерной реакцией, остаётся нерешённой и сейчас, 50 лет спустя. Конечно, МГ не мог видеть так далеко. Научное познание — процесс непредсказуемый. Сегодня у нас тупик, завтра — мощный прорыв человеческой мысли, а там, где вчера был мощный прорыв, сегодня уже тупик. Михаил Григорьевич следовал любимой поговорке: не разведав броду, не лезь в воду. Лучше синица в руке, чем жаворонок в небе. Только что модернизированный синхроциклотрон начал приносить первые плоды и обещал эксклюзивные научные результаты. А ведь в этом смысл исследовательской работы. И МГ отказался. Если я всё время буду руководить, когда же я буду делать открытия? Ни разу в открытой печати он не упомянул, от кого следовало предложение. Но не для печати он говорил, что предложение исходило от Курчатова. А Курчатов в тот момент был увлечён новой затеей. Он высоко оценивал организаторский талант своего бывшего аспиранта и определённо на него рассчитывал. Как бы там ни было, но по большому счёту МГ оказался прав, хотя счёт, который ему самому выставили после отказа, едва не сделал его банкротом.

Вот как излагал эти события сам МГ.

"В 1955 (?) году, за 15 (?) месяцев до XX съезда КПСС он меня пригласил. Есть мнение... (взгляд кверху, жест в туда же) Никиты Сергеевича Хрущёва... Я создаю такую мощную группу... И тебя туда же. Чего ты там сидишь на своём ускорителе, что, я не знаю? Такой-то человек — Лёвушка Арцимович будет шеф... А ты будешь у него по науке... правой рукой".

Несколько слов о Льве Арцимовиче, одном из антагонистов МГ. Старше МГ на год, Арцимович на несколько лет раньше пришёл в науку. Стартовые условия были разные. В 1946 году Арцимович стал академиком, в 50-х, с подачи Курчатова, занялся управляемой термоядерной реакцией, возглавил большой коллектив физиков. В 1969 году в его институте была создана установка "Токомак" — прообраз будущего термоядерного реактора. После него проблему управляемого термояда унаследовал Евгений Велихов. Он занимается ею до сих пор. Международный термоядерный реактор строится во Франции, с участием России и других стран. Информация к размышлению: пуск реактора планируется на 2030 год.

МГ мог ожидать всего. Но быть подручным у Арцимовича? "Лучше уж я буду сидеть на своём ускорителе в Ново-Иваньково...".

"Я решительно возразил. Был спор. Минут на сорок. Я сказал: нет, нет, нет. Знаете, что я вам скажу, я не хочу быть не только правой рукой, я не хочу быть даже правой ягодицею у этого самого деятеля!".

"Он на меня обиделся. Ну, говорит, посмотрим. Недели через две меня вызывают уже в более официальное место — ПГУ, будущее министерство среднего машиностроения. Сидит высокое начальство. И снова тот же разговор. Форма обращения на "вы", намёков на Колыму нет, но содержание то же: "Это будет подарок нашей отрасли съезду". Я говорю: "Уважаемые, так сказать, начальники, генералы и всё такое прочее, дело в которое вы ввязались — чистейшей воды авантюра. Нет ни идеи руководящей, ни неких принципов, ничего неизвестно: неизвестно, как поведёт себя плазма, неизвестно, как её нагреть до температуры несколько десятков кельвинов, чтобы шла термоядерная реакция...".

Чтобы усилить впечатление, МГ закончил фразой: "Вас вводят в заблуждение". В ответ услышал: "Ка-а-ак?!!".

"Вот, знаете ли, мнение такого-то, вот мнение такого-то... Я говорю: знаете, товарищи генералы, вы можете верить, я к этому непричастен, но я не советую. Они на меня снова навалились. Тогда я этому самому, Завенягину, который больше всего петушился, сказал: Ефим... Как его?..".

МГ щёлкнул пальцем, последовала подсказка: "Авраамий Павлович".

"Аврамий Павлович, выше физических законов так же нельзя прыгнуть, как и выпрыгнуть из яиц!".

— Ка-ак?!!

— Вот так вот, нельзя, — твёрдо повторил МГ.

"Когда Хрущёву доложили о моей позиции, он почесал карандашом свою лысую голову и сказал: да советский ли он человек?".

При Сталине такая фраза могла стать роковой. При Хрущёве она стоила МГ карьеры.

"До этого момента я был директором здесь... После этого я почувствовал, что я уже не буду директором. И действительно, пригласили Блохинцева...".

О том, что он не только не стал директором ОИЯИ, но и был снят с поста директора своего института ИЯПАН, который вошёл в состав Объединённого института в качестве одной из лабораторий, МГ не стал даже упоминать.

В. М. Цупко-Ситников, осмысливая отставку МГ, заметил, что Михаил Григорьевич как-то не почувствовал перемен, произошедших в стране после смерти Сталина. А по-моему, как раз почувствовал, но переоценил глубину этих перемен. Как министр чёрной промышленности Онисимов в "Новом назначении" Александра Бека. Хозяин ушёл, но Система осталась.

Такова первая, так сказать, аутентичная версия экстраординарной цепочки событий 1956 года. Прежде чем взяться за вторую, дадим, как любил говорить МГ, картину крупными мазками. Историю с отставкой МГ так долго замалчивали, что многие даже не слышали о партийном собрании 1956 года, на котором ставился вопрос об исключении коммуниста Мещерякова из партии.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО КОММУНИСТА МЕЩЕРЯКОВА

Март 1956 года. Полномочные Представители стран-участниц будущего ОИЯИ подписывают историческое соглашение. От Советского Союза — академик Топчиев. МГ сидит по правую руку от него. Он ещё директор Института ядерных проблем АН СССР (ИЯПАН). "Видите того субъекта с чёрными волосами? Это я!". По левую руку от Топчиева — первый директор ОИЯИ Д. И. Блохинцев.

Через два месяца, в мае — Всесоюзная конференция по физике высоких энергий с участием западных физиков, МГ — председатель оргкомитета. Летом на конференции в Женеве 4 доклада от советской делегации представляет М. Г. Мещеряков.

Казалось бы, благополучная картина.

И вслед за этим — партийное собрание будущей Лаборатории ядерных проблем. Вот как об этом рассказывал А. А. Тяпкин, бывший в гуще событий. Но сначала пару слов о времени и обстоятельствах, при которых состоялся его рассказ. Это случилось более двадцати лет назад, в начале 80-х годов на одном из политсеминаров, сетью которых были охвачены тогда все организации Советского Союза, все его заводы и фабрики, НИИ и КБ со всеми их филиалами, воинские части, органы самоуправления и правопорядка, все учебные заведения, включая суворовские училища и начальные школы. Анекдот тех лет: "Приходит Вовочка из детского сада, плачет. Что случилось? А что воспитательница дразнит: съест КПСС, съест КПСС!". Вовлечена была в процесс политпросвещения и старейшая лаборатория ОИЯИ — ЛЯП. Политсеминары проводились по вторникам и иногда превращались в вечера воспоминаний. На одном из таких политсеминаров молодой специалист Владимир Люков и услышал версию Тяпкина. Обычно Алексей Алексеевич изъяснялся отдельными законченными фразами, не претендующими в совокупности на связный текст. А тут в нём вдруг проснулся недюжинный эпический талант.

Партийная комиссия готовила собрание месяца два. Подготовку поручили человеку с нетрадиционной ориентацией. Ни в чём другом он замечен не был. Как сказал бы крокодил Гена, неизвестный науке зверь. Повестка собрания состояла из двух пунктов: "Культ личности Сталина" и "Разное". Первый пункт был ясен. На XX съезде партии Хрущёв прочитал так называемый "секретный" доклад. По партийным каналам доклад спустили в низовые организации, там его зачитывали и одобряли. Непартийная масса довольствовалась слухами. Но один экземпляр окольными путями попал за границу, был опубликован и активно обсуждался в западных средствах массовой информации, а у нас — кулуарно: в курилках, на кухнях и т. п.

Пункт "Разное" оставался нерасшифрованным. Когда перешли к нему, один из физиков, ветеран Института Н. И. Петров, задал секретарю парторганизации вопрос: почему из Лаборатории уходит Бруно Понтекорво? Тот не знал, или не знал, как ответить. И тогда МГ, который сидел в президиуме, предложил: "А давайте его самого спросим". И Понтекорво, к тому времени член КПСС, встал и объяснил, почему, с присущим ему темпераментом. Прозвучали слова "хам" и "самодур".

Коммунисты в шоке. Не знают, что думать, чью сторону принять. Выжидают. И тут в оглушительной тишине слово берёт молодой коммунист Тяпкин. Всё это так, сдерживая волнение, звонким голосом говорит он. Всё это мы и сами знаем, и ничего нового Бруно Максимович нам не сказал. Я задаюсь другим вопросом: кто виноват? Мы сами. Вовремя не поправили своего старшего товарища.

И тут снова происходит нечто интригующее. Секретарь парторганизации, которого считали по определению человеком МГ, в заговор не посвятили. Боялись утечки информации. И вдруг этот человек встаёт и говорит: нет, товарищи, это я виноват. Проглядел...

И тут собрание забурлило. Стало ясно, кого валить. Пункт "Разное" превратился в "Культ личности коммуниста Мещерякова". В 1956 году в стране прошла, наверное, не одна сотня подобных собраний, разоблачивших маленькие культы личностей на местах.

А заговорщики в это время терялись в догадках. Что за притча? Что за парадокс? Чудеса интуиции? Неожиданное прозрение? Политическая дальновидность? Запоздалое раскаяние?

Оказывается.

Незадолго до собрания приезжал секретарь ЦК КПСС А. Б. Аристов. Когда он садился в машину, собираясь назад в Москву, Блохинцев (уже утверждённый директором ОИЯИ) спросил, что делать с Мещеряковым. МГ был номенклатурой ЦК, и решать его вопрос мог только пленум ЦК партии. Аристов сказал, что мнение ЦК единодушно. Раз уж он с одним иностранцем справиться не может, где уж ему в международном институте заправлять. А секретарь партийной организации это слышал...

КОНФЛИКТ С ПОНТЕКОРВО

А теперь третья, самая распространённая и приземлённая версия: поводом для отставки МГ послужил конфликт с Понтекорво. Многие так и говорят: МГ свалили Джелепов и Понтекорво. Рассказ Тяпкина это как будто подтверждает. Отношения с Джелеповым носили конфликтный характер задолго до событий 1956 года. Отношения с Понтекорво тоже, похоже, не заладились с самого начала. Может быть, сразу же после того как Понтекорво был включён в штатное расписание Гидротехнической лаборатории. Он пришёл из другого мира. Он был посланником западной цивилизации. Её апостолом. Он много дал Дубне, Дубна дала ему меньше.

Как физик Понтекорво был крупнее. К тому же, экспериментатор. В 1946 году предложил схему эксперимента по обнаружению нейтрино. Через 10 лет другие люди поставили этот эксперимент, получили результат и Нобелевскую премию в придачу. А МГ не терпел рядом с собой фигур крупнее себя. Будь Понтекорво теоретик, их отношения сложились бы наилучшим образом. У МГ всегда были отличные отношения с теоретиками. С ними ему нечего было делить. Случай с Мигдалом для него нехарактерен. Чувство соперничества появилось, по-видимому, сразу же, потому что молодёжь лаборатории сразу потянулась к Понтекорво, человеку с мировым именем, ученику Ферми — последнего универсала в физике.

Ещё одно обстоятельство: Понтекорво оказался крайне неудобный для администрирования человек. У него были телохранители, МГ они не подчинялись. Они и Понтекорво не подчинялись, но это слабое утешение. Важен сам принцип единоначалия. С появлением Понтекорво вертикаль власти оказалась нарушена.

И наконец, у Понтекорво был шарм. Вот как описывает Бруно Понтекорво тридцатых годов биограф и популяризатор науки Пьер Лятиль: "Это был самый блестящий, самый элегантный, самый утончённый юноша из видного пизанского семейства; неотразимый покоритель женских сердец". Когда Понтекорво перебрался в Советский Союз, ему не было ещё сорока. Это был мужчина в самом расцвете сил. Говорят, у Людмилы Васильевны с ним был роман. Настоящий. Даже если ничего не было, взаимные симпатии бросались в глаза. Вполне достаточно, чтобы от любого пустяка рассвирепеть. А Михаил Григорьевич кротостью характера не отличался.

Конфликт разгорелся из-за банального, с точки зрения вечности, распределения времени на ускорителе. Понтекорво сказал: все его бояться, а я не боюсь. Это стало достоянием широкой научной общественности, дошло до Москвы. После смерти верховного феодала страна меняла своё лицо. Было важно, чтобы Европа — пусть Восточная, но ещё не пожившая достаточно при рабоче-крестьянской власти, не растерявшая ещё европейских ценностей, было важно, чтобы эта Европа увидела лицо цивилизованного человека, а не утончённого варвара.

И ещё один любопытный эпизод, проливающий свет на прегрешения МГ, которые привели к его отставке, тоже от Тяпкина. Когда завеса секретности вокруг Института начала рассеиваться, в Дубну (в то время — посёлок ДУбно) прибыла группа британских физиков. Прямо с британских островов. МГ принял их у себя в кабинете. И в ходе беседы, как бы между прочим, сказал: да, кстати, у нас в лаборатории работает итальянский учёный Бруно Понтекорво. И вызвал Понтекорво к себе в кабинет, чтобы они пожали друг другу руки. А когда Понтекорво пришёл, никто из британских физиков не подал ему руки. Бруно был взбешён. МГ нарушил какую-то инструкцию. Кажется, он был обязан предварительно известить Профессора, как в годы секретности рекомендовалось называть Понтекорво. Понтекорво мог отказаться от встречи. И вот тогда, по версии Тяпкина, Курчатов решил: пора. Оставалось только организовать "инициативу на местах". Вот при каких обстоятельствах появилось коллективное письмо в ЦК партии. Оценивая свою роль в этой истории, Тяпкин признавался: "Провели нас как котят. У них, оказывается, всё уже было решено заранее".