Рассвет в ночи

И это у Нее получалось прелестно! Правила исполнялись четко, можно сказать, идеально, и сама Она казалась на вид идеальной... ученицей, разумеется. Прилежная, умная, думающая, искренне старающаяся понять все, что было недоступно Ей... Но все учителя, как один, чувствовали себя не в своей тарелке. Все Ее ответы выглядели заучено, хотя Она полночи сидела и сама все писала, не списывая, ни в коем случае не списывая! В Ее разуме все было разложено по полочкам... но только знания. Для людей, друзей, а уж тем более любви там места не было. А если таковое и появлялось, Она спешно его вычеркивала. Избегала. Бежала. Боялась. Ей всегда было страшно. Она всегда боялась чего— то. Нет, обычные страхи, вроде огня, или воды, или замкнутого пространства Ей были безразличны. Она боялась людей. Боялась отношений. Боялась быть не такой, как все. Боялась вылезти из правил. Боялась ступить за круг обыденности. Боялась открыться. Это страшное слово "Страх" так долго преследовало Ее, что Она, в конце концов, свыклась с ним, и оно стало для нее чем-то вроде друга. Очень коварного и безжалостного друга.

Теперь Ей не нужно было сознательно и мучительно уходить от доброжелательно настроенных людей, Она просто не цеплялась за них, пропускала их мимо своего внимания, шла по своей серой асфальтовой дороге, где только ночью растут цветы и летают пегасы, где только ночью прекрасные принцы целуют Ей руку, а птицы садятся на худенькие плечи и щебечут Ей на ушко милую чушь... Но ночь проходит быстро, и Она целыми днями по ней тоскует...

Пожалуй, Ночная Светлана Роговьева и Дневная Светлана Роговьева были абсолютно разными, да и незнакомыми друг с другом людьми. С разными душами и разными улыбками. С разным голосом и разными осанками. С разной походкой, разными мыслями, разными глазами... Ночью в Ее глазах отражалась луна. Днем они тускло блестели и часто прятались под ресницами... Да. Эти две девушки были совсем разными...

Шоколад совсем остыл и даже, кажется, покрылся пленкой. Она с трудом заставила себя сделать глоток и, непроизвольно скривившись, выбросила стаканчик в урну. В парке было людно. Нет, не так. В парке было Людно! Здесь кипел настоящий муравейник. Проходили шумные компании подростков, бабушки с орущими внуками, мужчины с бутылками пива, кукольного вида дети за ручку с такими же куклоподобными матерями. Она потянулась и достала телефон. Маленький, не слишком новый, но вполне себе хороший. Как любила говорить Олеся: "Звонит — и то хорошо..." Лениво просмотрела звонки, немного поиграла в какую то карточную игру, и глянула на выведенные на экран часы. До конца обеденного перерыва осталось всего-то 15 минут. Надо же, а такое чувство, что он только начался!

Она воодушевленно выпрямилась, но... Тут же сгорбилась, вспомнив, в какой ярости пребывал Константин, когда Она впустила этого гневного мужчину к нему в кабинет. И, что хуже, Она вспомнила, какой хмурый он вылетел из офиса, даже не взглянув в Ее сторону, мало того, чуть не сбив плечом. Хорошо Она успела отскочить к стене, прижимая к груди груду бумаг и огорченно хлопая глазами. Вздохнув, Она засунула мобильный в карман и внезапно нащупала в нем бумажку. "Это еще что такое?..", — удивленно подумала Она, не имевшая привычки таскать в карманах записки. Достав бумажку, она с прерывистым вздохом признала в ней визитку давешнего Константина Зурова.

Мгновенно припомнилась утренняя встреча, и Она залилась краской по самые скрытые под кудряшками уши! Она уже собралась положить визитку в тот же карман, как оттуда выглянул телефон. Совсем случайно. Ненароком. Карман-то большой, а телефон то маленький! Вот он и выскользнул. Сверкнул синим боком, засиял на солнце, засмеялся, перевернулся, замер. Заставил замереть и Ее. Переводя взгляд с визитки на телефон, Она сглотнула. И еще раз. И еще. В конце концов, поняла, что во рту опять появился горьковатый привкус шоколада, и подняла телефон непослушными пальцами. Задумалась, уверяя себя, что позвонит просто узнать, не нужно ли ему чего... Ну там... Документы какие поднести, компьютер перезагрузить... А лукавые руки уже вовсю набирали его номер.

Девять... Четыре... Семь... Вот последние цифры и кнопка вызова. Не забыть поднести трубку к уху. Она вздохнула, стараясь взять себя в руки, и начала нервно вслушиваться в ровные гудки. В конечном итоге Она поняла, что вызываемый мобильный находится далеко от владельца, и положила трубку. Покрутила телефон в руках, рассеянно потерла костяшками пальцев кончик носа, положила аппарат вместе с визиткой в карман.

Поднявшись со скамейки, Она огляделась и заметила, что людей в парке поубавилось, видно ,у половины из них, как и у Нее заканчивался обеденный перерыв. Сделав пару шажков, Она задумчиво усмехнулась и вытащила из волос заколки. Неуверенно тряхнула головой, отчего кудряшки запрыгали по плечам, пощекотали щеки и спустились на грудь и спину. Уговаривая себя, что не выглядит растрепанной неумехой, Она поспешила в офис... Вдруг Константин уже пришел?

Глава 23.

Его побег от самого себя

Пенясь и бурля в мелкой гальке полосы прибоя, волны размеренно накатывали на берег. Над пирсом с оглушительными визгами кружили белые стрелочки чаек — наглые птицы выпрашивали у прогуливающихся там людей хлеб, делая головокружительные перевороты, ловили подачки прямо налету и, резко уходя в пике, подбирали упущенные кусочки с колыхающейся поверхности воды. Несмотря на ранний час и будний день, на пляже было полно народу — детвора, поднимая босыми ногами веера серебристых брызг, с радостными криками носилась по отмелям, на шезлонгах и просто расстеленных на песке полотенцах загорали девушки и юноши, пожилые толстушки, стыдливо прикрывшись пляжными зонтиками, жевали специально прихваченную с собою снедь, лысеющие мужчины читали газеты, потягивали пиво и курили. Над поросшим соснами отвесным склоном парили, раскинув разноцветные купола парашютов, парапланеристы, задорно крича и махая руками задирающим к ним головы отдыхающим.

Разувшись и закатав брючины почти до колен, Он шел вдоль берега по самой кромке воды. Пенные краешки волн лизали Ему ступни, а особо ретивые из них омывали щиколотки, а то и до самых брючин добирались, оставляя на ткани темные отметены. Насквозь пропитанный морской водой песок был твердым, но зыбким — после каждого шага на нем оставался не ровный след, а бесформенная вмятина, которая тут же заполнялась водой и исчезала, словно её никогда и не было там, где ступали Его босые ноги. Голову, плечи и спину так пекло солнце, что, даже раздевшись до пояса, Он изнывал от жары. Хотелось остановиться, бросить на песок одежду и туфли, выкинуть из головы мысли о последствиях и броситься в морские волны. Многие так и поступали — перед Ним то и дело проносились спешащие искупаться люди: смешливые девчонки в открытых купальниках, дородные тетки за ручку с пугливыми малышами, бравые парни, разморенные от жары и спиртного. А Он не решался... Вымокнет же, а Ему потом еще в офис возвращаться — ведь кто-то должен сдать его под охрану и закрыть. Да и не для того, чтобы поплавать и позагорать, Он приехал сюда, к родному и любимому с детства морю. Если подумать, Он никогда и не приезжал к нему в этих целях.

В первую очередь море было для Него... другом, советчиком, утешителем. В детстве оно виделось Ему живым. Каким-то мифическим могучим зверем, облеченным в водную плоть. Сбегая ото всех, Он забирался на осыпающийся склон клифа — высоко-высоко, к самым соснам, разваливался там, раскинув руки и ноги, и смотрел на плывущие по небу облака. Море, беснующееся или тихо шуршащее — в зависимости от погоды — недалеко внизу, убаюкивало Его раздраженный разум, всколыхнутые нежданной злобой эмоции... Внушало Ему спокойствие. Заставляло одуматься, заново обмозговать все сказанное и свершенное, заметить и признать свои ошибки, увидеть себя со стороны. Иногда создавалось впечатление, что в морской пучине обитал Его двойник, тот самый водяной зверь, которого Он давно считал своим наставником. Стоило Ему, разъяренному и разрываемому гневом, заглянуть в темные глубокие глаза моря, как тут же в разуме Его случались кардинальные перемены, всё озарялось пронзительным светом, позволяющим разглядеть мельчайшие детали, заметить изъяны.

Переступая через бутылки с напитками, наполовину зарытые в песок и то и дело захлестываемые волнами, Он всё брел и брел по пляжу, вспоминая свое нерадужное детство. Его мать мнила себя женщиной благородных кровей — то ли баронессой, то ли графиней — а возможно, действительно ею являлась. Сама выросшая в роскоши, окруженная вниманием многочисленных нянек, имеющая всё, что душа ни пожелает, женщина эта старалась окружить подобной заботой и своего единственного сына. В список того, что желала её душа — к сожалению, о потребностях того самого сына мать редко задумывалась — входили уроки музыки, обучение иностранным языкам, верховая езда, фехтование, танцы, уроки этики... Всех ужасов, что она вываливала на Его несчастную голову, и не перечислить! Сам того не желая, до восемнадцати лет ненавидящий чопорность и официозы мальчишка рос настоящим рыцарем, прекрасно держащимся в седле, отлично владеющим холодным оружием, знающим четыре иностранных языка, умеющим играть на пяти музыкальных инструментах, великолепно танцующим и даже — о, позор! — поющим...

Отец, вовсю прожигающий деньги своей богатой жены, воспитанием мальчика почти не занимался, а потому с самых юных лет Ему приходилось самому осваивать те обычные мужские обязанности, кои в нормальных семьях сыновьям разъясняют отцы. В этих не очень хитрых житейских проблемах разобраться Ему помогали и приятели, которых Он цеплял своим обаянием, непосредственностью и решительностью. Его всю жизнь окружали многочисленные завистники-поклонники, некоторые из которых даже не на деньги и связи зарились. Что ни говорили, а, даже обладая взрывным характером и не стесняясь демонстрировать откровенно наплевательское отношение к окружающим, Ему удавалось всегда находиться среди людей, ни один из которых Его не ненавидел, даже больше — почти каждый Его боготворил, восхищался Им, делал своим кумиром. Так было в детстве, на улице, где Он всегда выступал в роли вожака стайки безбашенных мальчишек, так было в школе, где Он был не только лучшим учеником, но и лидером своего класса, так было в университете, где Он заслужил звание одного из самых лучших студентов за всю историю этого вуза, так оставалось и по сей день. Его обожали женщины. Ему завидовали мужчины. Равного и достойного своего монаршего внимания в Нем признавали достигшие немалых высот пожилые бизнесмены, с которыми Ему приходилось контактировать по роду службы. Всего этого Он добился сам, без помощи родителей, только благодаря своему несокрушимому характеру и острому уму. Он сам себя сделал, и за всё, что имел сейчас, включая дорогую машину и просторную квартиру в элитном доме, был благодарен только себе самому. Единственным, что досталось Ему в наследство от матери, из дома, да и из города которой Он сбежал сразу после совершеннолетия, стало отвращение к официальным обращениям, ведь она даже к родным обращалась на "Вы" и сына своего принуждала поступать так же.

В восемнадцатый день своего рождения Он заявил матери, что не намерен более оставаться её фарфоровой куклой, которую можно наряжать в бархатные кафтанчики и катать на игрушечном пони, что Он подал документы на экономический факультет МГУ и был зачислен без вступительных экзаменов, что Он получил место в общежитии, что Он подрабатывает в брокерской конторе и сам способен себя содержать, что Он уходит из родительского дома и не намерен возвращаться, пока Ему того не захочется... Сейчас Он не мог вспомнить, добавил ли тогда, что Ему никогда этого не захочется, но зато с уверенностью мог сказать, что уже десять лет у Него не возникало такого желания. За эти годы Он так ни разу и не навестил свою семью, все еще живущую в столице. По-первой, еще учась в том же городе, Он им звонил, но разговоры получались холодно-отстраненными, и вскоре Он понял, что мать обижена на своего неблагодарного отпрыска до такой степени, что знать Его больше не желает. После окончания университета и переезда в этот город у моря, куда они часто приезжали с семьей, Он прекратил звонки. Он уже и номера-то телефонного не помнил.

С тех самых пор Его стали преследовать приступы гнева. Его бесили люди, не исполняющие своих обязанностей. Ему противны были нытики и хлюпики, не способные в срок справиться с порученными делами. Он возненавидел чопорных бездарей и зарывающихся сопляков с папиным бумажником в кармане. Из изнеженного излишней материнской заботой сынка богатых родителей Он превратился в одиночку, о котором никто ничего не знал. Он стал обжигающе-холодным и отстраненно-надменным Константином Зуровым, бездушной скотиной и обольстительным донжуаном, насмехающимся над раболепством подчиненных и обожанием женщин. Ему нравились скорость, бег, борьба и охота. Ему необходимо было гнать, нападать и валить. Он стал хищником, и выбрал соответствующую работу. За пять лет карьеры Он достиг таких головокружительных высот, что самым умелым дельцам впору было завидовать. А Ему... А Ему не спалось ночами, Ему все чаще хотелось выбраться на крышу и часами смотреть в облака, Ему было плохо... И никто этого не видел. Никто не слышал плача Его раненой души, а ведь Он действительно был ранен, вот только не понимал чем, как и когда. Кровь безудержным потоком хлестала из открытой, никогда незатягивающейся раны, Он зажимал её руками, забинтовывал, залеплял, затыкал... Но кровь сочилась сквозь пальцы и марлю, стекала по груди и ногам, заливала землю. Он изнывал от боли и не находил себе места от отчаяния. Он сходил с ума, и только маленький каучуковый мячик способен был вернуть Ему самообладание, помогал натянуть на лицо сползшую маску безразличия. Четкие гулкие удары его заглушали вопли совести и стоны души. Кровь хлестала, но Он, увлеченный игрой с попрыгунчиком, уже не замечал этого.

Отойдя достаточно далеко от людного пляжа, Он опустился на ствол поваленного штормом дерева, когда-то росшего на вершине обрушающегося склона, и наконец-то решился заглянуть морю в глаза. И тут же вспомнил, что наорал сегодня на Светлану... На маленькую ни в чем неповинную Мышку, которая, безусловно, и не догадывается, на что обрекла своего начальника, впустив к Нему в кабинет того "плакальщика". Да и откуда несчастной девочке что-либо об этом знать? И надо ли ей вообще знать об этих грязных делах?.. Зачем, ну зачем Он на неё крикнул? Почему у Него не вышло сдержать эмоции? Разумеется, Жанна не предупредила её об "униженных и оскорбленных" и Его к ним отношении. Да и сам Он больше, чем за неделю совместной работы со Светланой, не удосужился об этом поговорить. Так чего же ради надо было на неё орать? Девчонка и так забитая и зажатая до невозможности. Наверняка, она тоже ранена, так же точно истекает кровью, а Он только укрепляет её страхи и раздирает раны... Водный двойник Его всегда говорил одно и то же — что Он балбес и подонок, что, обладая великолепным умом, Он применяет тот только в работе, совершенно забывая пользоваться мозгами в жизни. Море взывало к душе, которую Он тщательно скрывал от окружающих, тормошило её, теребило и трясло за шиворот, приказывая одуматься, вспомнить о том, что без людей, какими бы ничтожными они Ему ни казались, сам Он ничего из себя не представляет и ни с чем не справится. Море было право, даже оставаясь одиноким, Он нуждался в людях, а потому следовало их уважать и считаться с ними. Море знало всё, море видело Его насквозь, только море и плакало бы над Его могилой... Да не способно было на это. Он опустил взгляд себе под ноги, пошевелил ступнями, зарывая их в струящийся песок. Вздохнул, растер виски кончиками ухоженных пальцев, оделся и побрел к брошенной на променаде машине.