Монастырь

Таня широко улыбнулась: рассказывай.

Идея Маргариты нас завела, как детей — наверное, мы и вправду соскучились по движению. Суть игры была в том, чтобы найти кого-то из остальных — желательно, чтобы он сидел, задумавшись, в одиночестве (Монастырь вообще располагал к подобному времяпрепровождению), — и проходить мимо него по очереди: так, чтобы наше последовательное появление складывалось в некий ритм. Представьте, как перед вами один за другим, с интервалом где-то в минуту и одинаковой походкой, пересекают темный двор семь человек. На вас они не смотрят и не реагируют на слова, обращенные к ним. Сомнамбулы, зомби. В необходимости этого действия сомневался только Денис, но мы уговорили его. Почему нет? Мы немного потренировались — так, чтоб ходить действительно похоже и почувствовать нужную скорость, а затем отправились искать жертву.

Единственный, с кем я не хотела играть, был Роман. Перед монахами и профессором я бы, наоборот, с удовольствием так прошлась. Пусть делают свои выводы, раз исследователи. Но объектом стал Костя. Он присел на краю колодца, курил. Неяркий фонарь у калитки отбрасывал свет на брусчатку между стеной и мужчиной. Это было идеальное место для театра. Первым отправился Женя. Как и ожидалось, Костя на него не среагировал. Мы наблюдали из-за угла. Женя скрылся. Секундная стрелка часов сделала круг, и вдоль стены пошла Джей. Азарту прибавляло еще и то, что между стеной и Костей было всего метра три, и логичнее было б его обойти со спины, где больше пространства. Еще через минуту перед удивленными глазами курящего прошествовала Маргарита. Следующей стала я. Мы договорились, что будем смотреть себе под ноги, а если пробивает на смех — считать камни. "Эй!" — негромко позвал Костя. Я ощутила, как моя спина напряглась, но дошла до конца, и выдохнула только тогда. Обернулась, скрытая тенью арки. Подождала. Сигарета у Кости кончилась. Его пальцы вцепились в края колодца. Ко мне — действительно, словно сомнамбула, — двигалась Эльза.

Я не хотела оставаться с ней наедине, так что быстро пошла туда, где мы уговорились встретиться. Через несколько минут все собрались. На лицах было написано несказанное удовлетворение. "Он спрятался за колодец!" — с хихиканьем и почему-то шепотом сообщила Катерина. Как оказалось, Костя действительно обошел колодец, чтобы он отделял его от проходящих. Будучи последней, Катерина понаблюдала за ним минут пять. Он не решался уйти, будто ждал кого-то еще. Потом достал еще одну сигарету, а она — поспешила к нам.

— Теперь нам нужен пункт наблюдения, — заявила Маргарита в полный голос, нарушив наше шептание. Эльза резко обернулась, точно нас могли подслушать. Ее опасения оказались напрасны. Мы отправились на поиски. Нам повезло: сначала мы обнаружили узкую лестницу с каменной площадкой наверху, а с нее увидели, что кто-то с фонариком и бумагой сидит под деревом и пишет.

— У него рука забинтована, — заметила Джей.

Да, это оказался Илья. Мы подобрались к нему с другой стороны — чтобы потом смотреть сверху, и повторили свой трюк. Уже на втором человеке он заметно насторожился, а начиная с третьего, стал светить на нас фонариком. Как только очередной скрывался из виду, пятно света быстро перемещалось вправо и ждало следующего. Мне это не понравилось, и я подумала, что лучше, если б мы сообразили ходить с разных сторон. Но ничего не поделаешь, мы завершили задуманное и теперь глядели на Илью. Без смешков.

Когда он понял, что никто больше не выйдет, то погасил фонарик и — похожим шагом! — отправился в ту же сторону, куда все мы ушли. Как будто, повторяя наши действия, по невидимым следам он мог что-то понять.

— Позовем его? — спросила Катерина.

— Не надо, — отрезала Маргарита. — Пускай разбирается сам.

Я подивилась, как она — самая младшая среди нас — может всеми командовать. Пожалуй, сопротивляться ей могла только Джей, но та не хотела.

— А позже поговорить с ним нельзя? — поинтересовался Денис. — Интересно узнать, что он подумал.

— Как хочешь, — Маргарита, демонстрируя равнодушие, пожала плечами.

— Я хочу спать, — сказала Катерина.

— Тогда пойдем все. Только тихо, — объявила Джей, и — как и после того разговора в столовой — все присутствующие сделали так, как хотела она.

Запись двадцать первая

Я лежала и сравнивала Таню и Джей. В моем воображении одна стояла слева, другая — справа. Темноволосая светлокожая Джей в золотом вечернем свете. Загорелая блондинка Таня с глазами стального цвета — в час, когда солнце еще на востоке. Таня улыбалась, Джей смотрела серьезно. Похожие, да. Ростом, статью, интеллектом и силой. Но Тане было будто все равно, в лидерах она или нет, а Джей за всем внимательно следила, чтобы в нужное время взять управление в свои по-мужски крупные руки. Мне казалось, что Таня могла долго прожить одна, в глуши, в каком-нибудь домике лесника. Джей, напротив, воспринималась как человек, всегда окруженный людьми. Пожалуй, она могла бы заинтересоваться политикой, когда подрастет.

Плавно я переключилась на Женю, заодно вспоминая и о его тезке, с которым я переписывалась. Тому, если он выжил, сейчас бы было под сорок. Обладатели общего имени, они — своей разницей — показывали, что иные имена не значат ничего. Набор звуков, на который человек откликается. Монахи не случайно нам не представились, вывела я. Когда имя тебе не известно, к человеку приходится подходить особенным образом. Так, чтобы он заметил тебя. Твою готовность к нему обратиться. Можно, конечно, окликнуть из-за спины резким "эй", но на это обернется не каждый: мало ли кого там зовут. Когда я ходила по городу и нагловатые мужички кричали мне: "Девушка!" — внутри все передергивалось от омерзения. Главное было выстоять, проигнорировать, сохранить лицо. Всегда становилось противно, когда меня "не за ту принимали". Но и отзываясь на свое имя, я не особо радовалась: его выбирала не я. Я придумывала себе другие и обижалась, когда под "настоящим" понимали паспортное, и одновременно уважала людей, у которых язык поворачивался воспроизвести то неслыханное, которым я сама себя обозначила. А недавно что-то в городе — да и вообще в культуре — изменилось, и многие запросто стали относиться к непривычным, выражающим индивидуальность именам. Такими даже статьи подписывали: Мобстер, Вояджер, — редакторы не возражали. Откуда дул ветер понятно: из интернета. Сумма технологий вылилась в альтернативную реальность, и существовать, по крайней мере, в двух ипостасях стало нормой. А где две, там и десять, определенность теряется, людям нравится быть анонимами, потому что, по сути, такие и есть. Я назвала себя Дашей — простое имя на всякий случай, чтоб не выпытывали, почему именно это, — но могла ли я в каждый момент Дашей себя считать? Я и человеком постоянно считать себя не могла. Субстанция. Абстракция. Нечто, заключенное в человекообразную оболочку тела.

В дверь негромко — стеснительно — постучали.

— Войдите! — воскликнула я. После невеселых размышлений было как-то безразлично, что меня застанут в постели, раздетой.

Вошел Денис. Прикрыл дверь. Постоял на пороге. Я села, натягивая на грудь одеяло. Мы посмотрели друг на друга немного, потом он подошел, опустился на край кровати и тихо буркнул: "Привет".

Это был второй мужчина в моей жизни — после техника, похожего на медведя. Других я не то что не помнила, — я точно знала: их нет. Не везло. Не умела. Мне, Даше, единственно верным казалось, когда не слишком знакомый мужчина, четко угадав подходящий момент, берет меня молча, а я молча ему отдаюсь. Каким бы он ни был.

Мы заснули в обнимку.

Когда среди ночи я открыла глаза, то подумала, что это сон. Денис, голый, сидел на корточках на комоде, а перед ним лежал камень. Голубой лунный свет касался коленей мужчины. Камень — то ли отражал сияние, то ли слабо светился сам. Прищурившись, я увидела в воздухе даже какие-то линии. Понятно, что из-за ресниц, но мне больше хотелось думать, что такова структура свечения, уходящего вертикально вверх.

— Где ты его взяла? — спросил Денис.

— Нашла, — сказала я коротко и вытянулась посмотреть на луну. Ее диск был поеден темнотой справа, слизан на четверть словно мороженое. Я сползла в постель и уснула опять.

Утром я проснулась в одиночестве. Камень лежал на месте.

До завтрака оставалось часа полтора. Тело хотело двигаться, я вышла во двор и принялась повторять то, чему нас учили монахи. Согнуть колени, перенести вес на одну из ног, сделать длинный, с растяжкой, шаг, согнуть, перенести вес и так далее. Руки помогали сохранять равновесие. Дыхание очень быстро вошло в согласованность с ритмом движений: вдох на начале шага, выдох — на его завершении. Я как будто слышала музыку издалека, но знала, что она идет изнутри. Ритм как фон для мелодии. Волнообразное движение как песня. Думалось мне хорошо, двигалось гладко. В голове существовало только здесь и сейчас.

Так что, когда я направлялась в столовую, то веселилась от мысли о том, что главным организующим ритмом Монастыря являются не какие-то психологические заморочки, а всего лишь завтраки, обеды и ужины. Сегодня с нами делают одно, завтра — другое, сегодня мы разговариваем, завтра будем молчать, но, так сказать, режим питания остается. Человек есть то, что он ест, ха-ха.

По пути я наткнулась на Костю, — видимо, он меня и поджидал, поскольку, когда я появилась, отбросил сигарету и сделал несколько шагов навстречу. Он был опять в своем черном, монастырская одежда не шла к его худобе.

— Доброе утро!

— Привет, — пресно бросила я, не останавливаясь. Тем не менее, он увязался за мной.

— Что это вы вчера устроили?

— В смысле?

— Когда ходили мимо меня. Это вам монахи сказали, или ваша собственная игра?

— Я не знаю, так получилось.

— А зачем? Какой в том смысл?

Вот зануда! Мне не хотелось ему отвечать, ведь не поймет.

— Подожди... — я повела рукой в его сторону, отмахиваясь. За окном было видно, как за столик садится Вероника. Я ускорила шаг. Костя, наверное, понял, что выглядит глупо, и немного отстал.

Я взяла тарелки (на одной рассыпчатая гречка, на другой — черный хлеб, масло, половинка помидора и сыр) и развернулась к столикам. Вероника заметила, что я смотрю на нее. Медленно и без тени улыбки она подцепила масло средним и указательным пальцем, смачно размазала его по куску хлеба, а потом так же смачно, не отводя от меня темных глаз, слизала остатки. Пожалуй, это выглядело эротично. На нас уже многие обратили внимание, и я решительно направилась в ее сторону, успев подумать, что в Монастыре, определенно, складывается партия черных: Женя со своей кожанкой, Вероника, Костя, и, пожалуй, Джей, которая носила черные футболки.

— Я сяду?

— Конечно, — она оценивающе прищурилась. Может, она лесбиянка?

Тогда повторить мою биографию она не могла. Я не стала лезть напролом, выяснять отношения, тем более, нам было запрещено касаться жизни номер один. Просто сказала:

— Мне говорили, что ты журналистка.

— Факт.

У нее был резковатый голос.

— Мне было всегда интересно, как журналисты работают. Это сложно? Я иногда хочу что-нибудь написать, но боюсь, что в газету мое не возьмут.

Она сунула в рот ложку гречки, пожевала и проглотила. Только потом снисходительно объяснила, что талант и неуверенность не связаны между собой. Неуверенность можно преодолеть, отсутствие таланта — никогда.

— Ты можешь написать и показать это мне. Я скажу, получается у тебя или нет.

— Но журналистике, кажется, учат? Ты училась в университете?

— Естественно. Но это больше общее развитие, чем практика. Реально, все зависит от того, насколько ты чувствуешь жизнь.

Факты совпадали. Мнение — нет. Я считала, что журналистике обучаются с помощью регулярной работы в газете. Жизнь здесь не причем. Куда важнее общественное мнение, много раз выражаемое твоими коллегами. То есть, некое общепринятое представление о реальности, в которой мы все живем.

— По-твоему, журналист — это тот, кто пишет о жизни правду?

Слава Богу, она от меня отличалась. Впрочем, если поставить нас рядом, в этом и не усомнишься. Через несколько минут разговора о журналистике (на мои вопросы Вероника рисовалась) я вспомнила, что забыла взять чай. Собственно, на стойке его и не было. Я сидела спиной, и когда обернулась — увидела белые чашки.

— Слушай... — перебила я Веронику, и тут же поняла, что это обсуждать с ней не буду. — Извини, я сейчас. Тебе взять?

Она судорожно кивнула, не сразу поняв, в чем дело. Но сначала я, поколебавшись между Денисом и Романом, выбрала Дениса и подошла к нему.

— Ты видел, как вынесли чашки?

Он сообразил быстро, но помотал головой:

— Нет. Я задумался...

Поозиравшись, я дотянулась рукой до Тани, тронула за плечо.

— Ты заметила, когда чай принесли?

— Правда? — она удивленно приподняла брови, посмотрела на стойку и улыбнулась. — А я-то думала, почему мы сегодня без чая...

Теперь оставалось встать и громко спросить, видел ли кто-нибудь, как появились чашки, но я не стала. Почему-то я была уверена, что каждый ответит нет.

Запись двадцать вторая

Пока я думала, как же мне докопаться до Вероники, до скрытой стороны ее жизни, которая могла — какой кошмар! — дублировать мою, пришли монахи и позвали нас за собой. Я отметила, что там, где двадцать минут назад под деревом стоял Костя, брошенной им сигареты нет. А я ведь точно помнила, куда она упала. В Монастыре курили почти все парни и некоторые девушки, например, Вероника, но я никогда не замечала безхозных окурков. Невидимые дворники-сироты трудились на славу.

К слову, несколько пачек сигарет в последний раз лежали в зале с мозаикой рядом с бумагой и карандашами.

Мы шли какими-то узкими путями через центр Монастыря (дорогу ни за что не запомнить), потом поднялись по такой же узкой лестнице, которая, наверное, была черной, и в конце концов очутились в небольшом, человек на восемьдесят кинозале. Старший Монах предупредил, что фильм старый и будут проблемы со звуком, но он надеется, что мы все поймем. Как только он отошел от экрана, одновременно стал гаснуть свет, зазвучала музыка и появилось ничего не говорящее название студии в серо-белых лучах. Выяснилось, что фильм документальный, не цветной и, судя по всему, снят в Советском Союзе где-то в шестидесятые годы.

Речь шла о маленьком сибирском городе, который, в основном, населяли ученые. Плюс обслуживающий персонал. Большие дома с высокими окнами были, похоже, построены в сталинские времена. Фильм начался показом солнечных улиц, по которым шли люди со счастливыми и интеллигентными лицами. Упитанные беззаботные женщины в легких костюмах. Высоколобые мужчины в белых рубашках с расстегнутыми воротниками. На фоне музыки вещал хорошо поставленный голос, сообщая, что зрители видят будни научного городка. Текст казался скучным, планы — вылизанными, хотя по-своему привлекательными. Идеальный мир, светлое будущее. Мне даже захотелось туда попасть.