Красный рассвет

Увлеченный девушкой, я пропускал его бормотание мимо ушей, а теперь встрепенулся.

— Что-что?

— Я говорю, что двигатель умыкнули, который хотели на твой истребитель ставить. Теперь ставить нечего. Надо ждать, пока из Барселоны новый поставят. Когда это будет, я не знаю...

— Черт. — вечер потерял привлекательность. Неужели все мои плану и старания рушатся в одночасье из-за какой-то телеграммы...

Барселона выглядела неважно...

Мы петляли по улицам, наконец выскочили к аэродрому. На въезде будка, дорогу перегораживает полосатый шлагбаум.

Аэродром тих. На стоянках виднеются несколько транспортных самолетов, за ними, на пустыре, светлеют обломки тех, кому в небо подняться уже не суждено. Непривычно тихо, лишь с дальшей стоянки доносится рокот мотора. То ли пробуют работу, то ли прогревают перед вылетом.

— Ваш пропуск! — часовой лениво опирается на винтовку. Он зарос бородой до самых глаз, одет в истрепанную выцветшую форму и сейчас больше похож не на военнослужащего а на какого-то дикого кубинского партизана. Второй часовой спит за будкой. Он расстелил одеяло и разлегся на солнышке, далеко вытянув ноги в заляпанных грязью ботинках.

— Камрад Руссо! — важно заявил я и шлагбаум моментально поднимается, дорога открыта. Хосе спросил, где можно найти товарища Пауля, но часовой лишь пожал плечами и неопределенно махнул рукой. Ищи, где хочешь.

Мы носились по аэродрому больше часа. Опрашиваем, ищем. Наконец находим искомое. Невысокий, белобрысый человек. Радостно протягивает мне завернутый в промасленную бумагу сверток. Там лежит кран, который я заказал почти неделю назад. Добывать его пришлось неофициальным путем, через взятку. Обошлось мне это в сорок песет — неплохая сумма. Но что делать — официальным путем я получил бы его через месяц. А деньги прах — будет летный самолет, за деньги я отчитаюсь. Правда, о крови и нервов это мне стоило, лучше не упоминать.

Сунув деньги, я собирался уже уходить, как зацепился взглядом за валяющийся за стоянкой самолет. Это был транспортный 'Дуглас' ДС-2. Он лежал на брюхе, задрав вверх одно крыло, чернел дырами выбитых иллюминаторов и выглядел крайне неблагополучно.

— Хосе, спроси, чего он тут валяется?

Испанцы затарахтели, я слушал их речь понимая с пятого на десятое. Смысл ускользал. Наконец, Хосе пояснил.

— Летом разбились. Думают диверсия — при взлете отказали сразу оба двигателя. Наверное сахар в бензине. Двое погибли, остальные в больнице. Авиакомпания разорилась, а он с тех пор он лежит здесь. — Он поглядел на меня, прищурился, словно Ленин и спросил тихо, чтобы не слышал белобрысый товарищ Пауль. — Мотор?

Я не ответил, и он сразу заторопился, потащил меня к машине. Выехав из аэродрома, техник остановился возле КПП и о чем-то говорил с бородатым часовым. Говорили они долго, Хосе периодически хлопал того по плечу, несколько раз они курили. Напоследок техник отдал бойцу пачку сигарет, и довольный как слон вернулся в машину.

— Мотор будем снимать ночью, — заговорщицки зашептал он, — я уже договорился. Эти ребята пригонят кран, тут на аэродроме есть. А мне нужно найти грузовик. Но это я быстро. Обратно на 'Сюизе' поедешь ты.

Я подобрал упавшую челюсть. Она не удержалась, свалилась снова.

— А... э... а если попросить?

Он бросил на меня негодующий взгляд, в котором читалось: 'Зачем просить, если можно украсть?'

— А если они не дадут? Давай уже деньги, не скупись. Нам забесплатно, во имя Революции, никто кран не даст...

Давно стихла музыка, погасли огни многочисленных кафе, с набережной исчезли праздношатающиеся гуляки. Бульвары опустели, и вокруг стало непривычно тихо. Где-нигде мелькнет одинокий силуэт гуляки, прошлепают торопливые шаги и тут все же сгинет в тени темных улиц. Это тоже было непривычно. Я привык видеть Аликанте людным, веселящимся. Тихий, утренний, он был мне в новинку. Но город только собирался просыпаться. Уже скоро заскрипят кровати, зашлепают босые ноги, зазвенит в умывальниках вода, раздадутся первые, еще негромкие голоса.

Это будет скоро, а пока что я шел под светом фонарей, вдыхал свежий, пахнущий апельсинами воздух и радовался оглушительной тишине. Я возвращался в гостиницу. Нужно было смыть пот трудовой ночи, полчаса подремать в кресле, а затем, полным сил и здоровья, спускаться к завтраку. Эх, хорошо с Софией, жаль живет далековато и ни в какую не хочет ночевать в гостинице. Что поделать — корпоративные заморочки. Но, для бешенной собаки сто верст не крюк, за удовольствием я бы бегал еще дальше. Жаль, что этот рай скоро кончится. Истребитель закончили собирать еще вчера, его, по моей просьбе отполировали, а потом покрасили. Сегодня буду проводить испытания. Быстро пролетели эти две с половиной недели, быстро. Хотелось бы побыть тут еще. Но не судьба.

На другой стороне улицы, в черном провале старой каменной арки, появилась странная серая тень, протянула в мою сторону полоску-руку. Я еще даже не успел ничего подумать, а тело, словно само, споткнулась, подалось назад, пытаясь укрыться от тени за столбом уличного фонаря. Грохнуло, словно пастух ударил кнутом. Противно свистнуло над ухом, и тут же щелкнуло по стене. Грохнуло еще, и фонарь вздрогнул, а по ушам ударил противный визг рикошета. Ноги у меня подкосились, я мешковато упал на спину, успев выдернуть из кармана револьвер. Снова грохнуло. Пуля с противным свистом пронеслась выше, ударилась об стену и звонко защелкала по мостовой. Я с живота, не целясь, выстрелил в направлении арки, выстрелил снова и тут же, рывком, перекатился назад, под укрытие чахлого газона, огораживающего тротуар от мостовой бульвара. Грохнуло дважды, левую ногу чуть ниже колена обожгло болью. Я выстрелил, наугад, новым броском перекатился, укрываясь за кустами погуще и уходя дальше от проклятого светового пятна фонаря. И снова, не целясь, выстрелил куда-то в сторону арки. Ответа не было.

Метрах в семи стояла здоровенная, обклеенная плакатами афишная тумба и я, вскочив, двумя безумными прыжками скакнул за нее. Прижался к холодному, сырому боку. Быстро выглянул, тыча стволом в черный провал. Тень исчезла, улица была тиха и пустынна, лишь торопливые шаги затихали за черным провалом арки.

Убегает! Догнать! Поймать! Убить! Шальная мысль едва заставила тело рвануть следом. Остановили почти пустой барабан и полное незнание местных закоулков. Носиться здесь ночью, это верный шанс если не поймать пулю, то уж точно переломать ноги. А левая и без того болела. Нашарив в кармане россыпь патронов, стал перезаряжать револьвер. В голове тем временем прокручивались сотни вариантов событий. Кто в меня стрелял, почему стрелял? Подосланный фашистами убийца, выследивший советского летчика в тылу? Отвергнутый ухажер Софии? Маньяк-убийца или, может, бандит? В первые две версии я верил слабо. Убийца действовал бы куда профессиональней, да и поджидал бы меня, скорее всего возле гостиницы. Отвергнутый ухажер строил бы пальбу у нее дома. Но ведь кто-то ждал меня под этой аркой? Или не меня?

Издалека послышался шум автомобильного мотора. Какой-то грузовик несся по городу, причем именно сюда, шум нарастал. Может это был профсоюзный или милицейский патруль, спешащий разобраться с пальбой на его территории, может, какие-нибудь бандиты, гордо назвавшие себя 'Чека' и убивавшие направо и налево от имени закона. А может все вместе. В этой веселой стране, где убийцы становились народными героями, возможно, было и не такое.

В любом случае ждать с ними разбирательства я не собирался. Заскочил в ближайший переулок и захромал, держа наготове револьвер и с подозрением косясь на любую тень. Пришлось дать изрядного крюка. Подходя к гостинице, едва ли не крался, ежесекундно ожидая нападения. Но никто на меня не бросался из темных углов, было тихо, спокойно, как и должно быть в только что пробудившемся городе...

Первым делом принял душ. Вода была холодно прохладой — самое то, чтобы прогнать сонную одурь, заставить кровь быстрее бежать по жилам. Затем обработал рану, перебинтовал, переоделся в чистый костюм. С этой раной ничего страшного — выдран небольшой кусок мяса с гарниром из кожи. Больно, много крови, но не смертельно. Похромаю пару недель и пройдет. Скажу Хосе, что ногу подвернул. Про ночную перестрелку лучше не рассказывать, меньше потом будет проблем. А то дойдет до верха, и начнут всякие мудаки задавать идиотские вопросы: 'А как вы оказались на улице Маратина в пять утра?', 'А что вы делали ночью в доме у гражданки Испании СофииГомес?'. Да вы батенька троцкист, парагвайский шпион и враг народа! Налицо явный заговор. Ату его, ату!

Надо, как-то поаккуратней с бабами. Время неспокойное, а у них язык без костей. Подведут под монастырь. Да и нечего по ночам шляться по чужому городу. Пускай София у меня ночует, наши забавы можно прекрасно делать и в номере. Нечего ей из себя скромную девушку корчить. Видели, знаем...

Я уже задремал, добирая законные полчаса перед завтраком, как в дверь постучали. Явился перепуганный портье, он же швейцар — нескладный парень лет двадцати и сонныйХосе, одетый в одни штаны.На фоне крепкого, заросшего черным волосом техника, портье казался подростком.

— Малый говорит, — техник оглядел меня мутным взглядом, — ты у входа кровью наследил. — От него крепко тянуло перегаром, видимо вчера, на пару с Энрико, долго и вдумчиво изучали матчасть.

— Ерунда! — Я засмеялся и убрал руку с рукояти накрытого полотенцем револьвера. — Это я порезался, когда брился.

— Hijodelagranputa, — Хосе закатил портье затрещину, отчего тот едва не упал. — Сarbon!

Он разразился длинной, бессвязной, ругательной тирадой, и круто повернувшись, ушел в свой номер. На портье было жалко смотреть, он едва не расплакался.

— Не переживай, — сказал я портье по-немецки и достал из кармана несколько песет. — Не стоило тебе будить этого дядьку, он по утрам злой. А на кровь не обращай внимания. Это я поцарапался... неудачно... И не надо никому про это говорить!

Наконец самолет выкатили из ангара. Толпа рабочих руками выкатывает до аэродрома. Никто не расходится. Подъехал машина с бочкой на прицепе — местный бензовоз. Хосе и Энрико ведрами начинают заправлять истребитель. Им рвуться помогать рабочие, но те на самолет уже никого не пускают. На аэродроме он в их власти. Процес заправки затягивается, и Мигель, чтобы не терять время, начал очередной митинг. Он говорил долго, страстно, проникновенно. Потрясал кулаком, клеймил фашистов, хвалил рабочих завода, которые за столь короткое время сделали настоящее чудо...

Наконец и это окончено. Техники вдвоем, ревнуя машину друг к другу, проводят предполетный осмотр. Затем, после короткого препирательства, ко мне подходит Энрике, рапортует.

— Хефе, машина к вылету готова.

Поблагодарив, сажусь в пилотское сиденье. Она претерпела некоторые изменения. Исчез уже привычный мне, надвигающийся плексигласовый фонарь. Но без него кабина стала как-то посвободнее. Чувствуешь себя менее скованным. По моей просьбе сняли оптический прицел — шестидесятисантиметровую дурру, торчавшую у меня перед носом. Вместо него на плексигласе козырька нарисовали целик, а на капоте установили мушку. Мучился несколько часов но в итоге добился нужного результата. Теперь пулеметы пристреляны на сто метров, а нагибаться к прицелу не нужно, а лишь немного склонить голову. Техники от такого 'новшества' плевались, а по мне так это куда удобней. Снайперские поединки я устраивать не собирался — только в упор.

Подогнали автостартер. Пока прилаживали, я поводил ручкой управления, следом педалями. Все работало как часы. 'Ишачок' вздрогнул — подсоединили автостартер. Я поднял руку, показывая, что ко взлету готов.

— От винта!

Мотор пару раз кашлянул, потом запел, ровно, басовито. Прекрасно. Это звук для меня был слаще музыки. Повезло с движком. Мы с Хосе стащили в Барселонском аэропорту самый настоящий Райт Циклон Ф52. Его ранняя версия, в советском исполнении, ставилась на наши 'Ишачка', а нам, на халяву, удалось заполучить улучшенный оригинал. Правда и геммороя заполучили полные штаны. Двигатель грелся как проклятый,и пришлось снова ехать в Барселону, утаскивать уже маслорадиатор, а потом его впихивать в самолет. Это заняло еще четыре дня...

Вырулил на взлетную полосу. Аэродром здесь маленький — бывший ипподром, и метрах в четырехстах впереди виноградники. На места для взлета и посадки должно хватить. Толкнул сектор газа вперед. Мотор взревывает, истребитель вздрагивает, но зажатый тормозами, остается недвижим. Отпускаю тормоза, и машина рывком устремляется вперед. Успеваю обернуться, и увидеть, что толпу прожавших скрывает пыльная пелена.

Скорость нарастает и я тихонько потянул ручку на себя. Гул шасси стихает, пропадает вибрация, я в воздухе. Истребитель разгоняется, под крылом проносятся ровные ряды виноградников и я начинаю крутить убирать рычаг уборки шасси.

Машина легко полезла вверх. Определенно она быстрее прежних, на которых довелось летать ранее. Развернувшись, спикировал на аэродром и 'пробривал' старт. Зрители в восторге, они машут руками, вижу летящие в воздух шапки. Нажинаю виражить. Усиливая крен, закручиваю нисходящую спираль. Мотор ревет, за крыльями остаются белые 'усы', перегрузка прижимает к сиденью. Хорошо! Давно вот так не лихачил. Снова разворачиваюсь, опять брею старт и закручиваю серию бочек. Выхожу совсем рядом с крышей цеха. Она проносится совсем рядом, метрах в семи ниже и у меня кровь вскипает от адреналина. Продолжаю развлекать себя любимого и собравшуюся внизу публику. Делаю серию мертвых петель, а потом, на выходе, закручиваю 'кадушку'. Тут едва не ошибся, запоздало дал газу, и машина за малым не свалилась на крыло. Это опасно — высота была метров сто, можно и угробиться.

Температура масла уперлась в ограничитель. Вот тебе и первый 'сюрприз'. Пришлось срочно бросать пилотаж и, открывна максимум жалюзи, идти на посадку.Истребитель покатился пополю аэродрома, а толпа ликующих рабочих уже понеслась наперерез, поздравлять. Затормозил, выключил двигатель и тут же за крыло хватается Хосе.

— Ну как? — заранее улыбаясь, спросил он.

— Жопа! — настроение у меня испорчено. Две недели нервотрепки и все псу под хвост. — Греется как последняя сука. Летатьнельзя.

— Porquecono! — улыбкаегопотускнела, — Hijodelagranputa! Черт!

Веселье собравшихся как ветром сдуло. Рабочие ходили вокруг самолета, тихо переговаривались, словно на похоронах. Толпа начинает потихоньку рассасываться. Скоро у самолета остаются Хосе с Энрике, Саша, Мигель и я. Мы мрачно курим, обмениваемся короткими репликами. Уже явно, что с Райт-Циклоном мы промахнулись. Причем проблема вылезла совсем не там, где ждали.

— Нужен родной мотор! — резюмировал Мигель. — Этот не годится. А моторов нет. Я буквально вчера узнавал. Эскадрилью 'Моска' на две недели выводили из боев. Летчики отдыхали, а самолеты тем временем проходили ремонт. Все отремонтированные двигатели ушли туда. Новые, ориентировочно, будут недели через две-три. Слышал краем уха, что есть какой-то резерв у командования. Но где это, и как туда выйти я не знаю.