1917: Государь Революции

Великий Князь широко улыбнулся.

— А все началось с того, что градоначальник решил поступить вопреки обстоятельствам?

— Именно.

— Тогда, за взаимопонимание.

— За него.

И мы выпили еще по одной. Под борщик.

* * *

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

* * *

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БЛАЖЕННЫ МИРОТВОРЦЫ

ГЛАВА IV. ГОРЯЧИЙ ПРИЕМ

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА МЕЖДУ ПЕТРОГРАДОМ И МОСКВОЙ. 10 (23) марта 1917 года.

Утро началось с ада.

Во-первых, хмурый академик Павлов осматривал вашего покорного слугу, бормоча свое неодобрение поведением Высочайшего пациента.

Во-вторых, при этом присутствовала Ее Величество матушка собственной персоной, не менее хмуро, хотя и без комментариев, взирая на своего непутевого отпрыска.

В-третьих... впрочем, жены у меня в данный момент не было, и хотя бы с этой стороны меня никто не доставал.

Ну, а в-четвертых, я себя чувствовал не совсем хорошо. Точнее, совсем не хорошо.

— Что ж вы, Ваше Величество, как дите малое! — Лейб-медик Моего Величества качал головой. — Вы ж еще от дифтерита не полностью отошли, организм ослаблен, фронтом измотан, а вы свою язву алкоголем травите! Вы мало спите и работаете на износ. У вас же еще две контузии! Как так можно, Государь? Это никуда не годится, позвольте заметить!

Я слабо защищался:

— Так, доктор, водка же полезна при язве!

Академик иронично воззрился на меня сквозь стекляшки очков.

— Это почему же, позвольте поинтересоваться?

— Ну, это ж не шампанское и не вино. Водка, равно как и коньяк, убивают бактерии, взывающие язву! Это ж всем известно!

Доктор Павлов смерил меня менторским взором, и сообщил нравоучительно:

— Это, позвольте заметить, нонсенс! Я не имею представления о том, кто из горцев Дикой дивизии вам рассказал подобную чушь, но это, как минимум, не научно!

— Но, позвольте! — запротестовал я и тут же запнулся, под внимательным взглядом Мама.

Блин, а я не в курсе дела, знают ли местные Нобелевские лауреаты такие подробности про причины язвенной болезни или это я опять прокололся?

— Вот что, Ваше Величество, — с некоторым вызовом начал доктор. — Вы меня пригласили в качестве вашего Лейб-медика, но если вы не станете меня слушать, то я откажусь от этой чести! Подумать только, какую только ерунду на войне не рассказывают! Это безобразие, просто-таки, безобразие! Как может просвещенный монарх, к коим вы, я верю, относитесь, может повторять подобное? Нет, нет и нет! Государь, я вполне официально заявляю, что высказанные вами идеи относительно влияния крепких напитков на язву, ни на чем не основаны и являются лишь мужицким суеверием, которое вы, к моему изумлению, повторяете. Только покой, только полное воздержание от табакокурения и любых спиртных напитков, только диета могут предохранить вас от повторных приступов! Помните, Ваше Императорское Величество, что вы принадлежите не только себе. Точнее, вы себе не принадлежите, поскольку на ваших плечах судьба всей России. Поэтому — режим, режим и еще раз режим!

— Хорошо-хорошо, доктор, я постараюсь учесть ваши рекомендации! — поспешил я закруглить опасную тему. — Однако прибытие в Москву не терпит отлагательств, и мне необходимо провести совещание с моим аппаратом...

Вновь перехватываю острый взгляд Вдовствующей Императрицы, и спешу протянуть руку к трубке телефона.

— Я благодарю вас, Иван Петрович. Постараюсь, по возможности, следовать вашим рекомендациям.

Доктор сурово на меня посмотрел, кивнул и молча откланялся. Мама несколько мгновений мерила меня взглядом, затем произнесла лишь одну фразу:

— Я перестала тебя узнавать.

И вышла из кабинета.

Мрачно смотрю за закрывшуюся дверь. Да, груз ошибок накапливается. Как долго я смогу избегать вопросов? Тем более что мне их уже начинают задавать. Мария Федоровна вот, да и тот же Сандро, опять же.

Знал ли я про язву прадеда? В своем времени нет, не знал. Здесь же, я "помнил", но поскольку она меня никак не тревожила, то и относился к ней, как к делам давно минувших дней, точно так же, как к контузиям и к дифтериту. А меж тем, именно из-за дифтерита прадед в разгар войны оказался в Гатчине, приходя в себя в отпуске по болезни.

Ладно, что уж тут говорить, нужно быть аккуратнее, вот и все.

В дверь кабинета постучали. После моего дозволения, появился дежурный адъютант граф Воронцов-Дашков.

— Ваше Императорское Величество! В салоне собрались удостоенные чести Высочайшего доклада.

— Благодарю вас, граф. Первым желаю заслушать Министра внутренних дел.

— Слушаюсь!

Пока граф ходил звать Глобачева, я сделал несколько резких махательных движений, разминая мышцы. Мне сегодня предстоял горячий день. Как, впрочем, и завтра. И послезавтра. И... В общем, силы, бодрость и терпение — вот что мне сейчас нужно больше всего!

Итак, Высочайшие доклады. Разумеется, они должны были бы включать в себя реляции о положении на фронтах, в тылу и транспорте, правительственный, казначейский, внешнеполитический и прочие нужные мне доклады, но сегодня мы были в пути, не все министры были рядом, да и Москва была уже на горизонте, а потому доклады свелись к урезанному формату и касались в основном предстоящего Высочайшего визита в Первопрестольную.

— Разрешите, Ваше Императорское Величество?

Оборачиваюсь к вошедшему министру и киваю.

— Какие вести, Константин Иванович?

— Имею честь доложить, Ваше Величество, — начал Глобачев, — что, по данным МВД, тезисы вашего выступления на съезде Фронтового Братства стали основными темами последних двух суток и живо обсуждаются среди представителей различных сословий. Иногда обсуждений довольно бурных. Так, в Петроградском и Московском университетах вчера прошли стихийные собрания студентов. По моему приказу, полиция препятствий не чинила. Кроме того, есть живой отклик среди образованной части публики. По имеющимся у меня данным, в Москве сейчас собирается толпа для встречи Вашего Величества.

— Где собирается?

— Прошу простить неполноту моих слов, Государь. Толпа собирается на площади у Александровского вокзала.

— Настроения? Лозунги?

— Про лозунги пока не имею информации, Государь. По настроениям можно судить лишь предварительно, но смею предположить в целом благоприятное настроение среди собирающихся на площади у вокзала и в общем по Москве. Я бы охарактеризовал настроение, как смесь любопытства и надежды. Ну, и проявление верноподданнических чувств, разумеется.

— Разумеется, — кивнул я, задумавшись.

Глобачев поклонился и добавил.

— Более точный доклад о настроениях толпы я представлю Вашему Величеству через пять минут после прибытия поезда на Александровский вокзал. Насколько я знаю, там и еще будет депутация от городской думы, и представители разных сословий, желающие выразить верноподданнические чувства.

— По настроениям толпы я жду информацию. Что филеры говорят о настроениях среди гарнизона Москвы?

— Некоторые брожения все еще имеют место, но в целом ситуация уже не опасна.

— Высший свет?

Министр слегка замялся.

— Говорите, как есть, меня интересует реальное положение дел.

— Я не могу сказать, что высказанные Вашим Величеством идеи вызвал всеобщее одобрение в высшем обществе. Отношение скорее настороженное.

— Или враждебное?

Глобачев позволил себе улыбку.

— Думаю, Государь, что за последние дни число тех, кто готов открыто выступить в оппозицию Вашему Величеству заметно поубавилось. Наверняка в беседах тет-а-тет встречаются подобные проявления, но про такие случаи на публике мне пока неизвестно. Впрочем, по прибытию, я прикажу усилить надзор за высшим светом.

— А что рабочие столиц?

— Рабочие больше обсуждают возможности мира, чем Союз Империи Освобождения. Последний, пока не очень понят в этой среде.

— Понятно. Благодарю вас, Константин Иванович. Вы свободны.

Следующим у меня был Суворин с обзором прессы.

— Что пишут в столичных газетах?

— Ваше Императорское Величество! В газетах обеих столиц обсуждают ваше выступление на съезде Фронтового Братства. Вчера в утренних газетах обеих столиц был напечатан практически полный текст вашего выступления. Вечерние газеты дали основные выдержки и расширенные комментарии, разбирая речь по отдельным тезисам. Отдельной темой идет вопрос возможности новых российских предложений о мире. Общая тональность прессы — осторожный оптимизм, хотя, разумеется, глубина и характер оценок разнятся, в зависимости от партийной принадлежности или ориентации газеты. Тем не менее, можно с уверенностью констатировать, что высказанные Вашим Величеством идеи, касаемые Союза Освобождения и мирных инициатив, вызвали живейший интерес в обществе. Во всяком случае, газеты печатают дополнительные тиражи, а некоторые выпустили даже экстренные выпуски.

— Что провинция?

Суворин виновато развел руками.

— Прошу меня простить, Ваше Величество, но боюсь, что в дороге у меня было не так много возможности для получения достаточных сведений о прессе провинции. Но сразу же по прибытию в Москву, я постараюсь подготовить всесторонний доклад по данному вопросу.

— Хорошо, Борис Алексеевич, я благодарю вас. Что еще в темах?

— Прибытие Вашего Величества в Москву.

— Что пишут?

— Судя по полученным мной в пути телеграммам из московского отделения РОСТА, общая тема для всех утренних газет Первопрестольной — Высочайший визит в Москву. Смею предположить, что встречать Ваше Величество соберется немалая толпа верных подданных.

— Какие настроения в толпе вы прогнозируете?

— Полагаю, что живейший интерес, Ваше Величество! Ваши тезисы в центре внимания, а Высочайший визит сам по себе эпохальное событие. Так что помимо благодарных подданных я ожидаю там увидеть представителей всех крупных газет России и иностранную прессу. Особенно много я ожидаю прессы из Североамериканских штатов. В последние дни американские репортеры и фотографы просто потоком прибывают.

— Когда же они успели так быстро сориентироваться? — удивился я. — Просто поразительно!

— По имеющимся у меня данным, Ваше Величество, они начали выезжать из Америки еще в конце февраля.

— Вот как? Любопытно.

Я прошелся по кабинету. Интересное кино. Если это так, то они отправлялись писать о Февральской революции, едва та только началась. Точнее, когда только появились ее первые признаки в виде первых очередей за хлебом и забастовок. В России еще не во всех городах тогда знали о событиях в Петрограде, а вот, поди ж ты, американская пресса уже все поняла и выслала репортеров и хроникеров. Прелестная картина получается. Что ж, придется им делать репортажи уже о другой революции, ничего тут не попишешь. Сами напросились.

Следующим был начальник охраны генерал Климович. Тот сразу взял быка за рога.

— Государь, по имеющейся у меня информации, Ваше Императорское Величество будет встречать большая толпа. Толпы опасны сами по себе, но это все же стихия и дело случая. Но совсем иное дело, если о прибытии Вашего Величества известно заранее и в толпу могут проникнуть бомбисты, которых будет очень трудно определить и нейтрализовать.

— Что вы предлагаете?

Мой начальник охраны ответил без запинки, хотя и без оптимизма:

— Предлагаю изменить место прибытия и прибыть на другой вокзал. Например, на Императорский или Курско-Нижегородский. В данной ситуации, лучшим вариантом было бы прибытие на иной вокзал, откуда можно, не привлекая особого внимания, проследовать в Кремль на закрытом автомобиле.

— В новую столицу с черного хода? — покачал я головой. — Нет уж, увольте!

— Прошу простить, Ваше Императорское Величество, но вы сами настаивали на максимальной безопасности ваших маршрутов.

— Нет, Евгений Константинович, я не могу себе сейчас этого позволить. Москва ждет своего Императора. И въеду я в свою новую столицу со всей помпой. Так что готовьтесь!

* * *

МОСКВА. ПЛОЩАДЬ НОВЫХ ТРИУМФАЛЬНЫХ ВОРОТ. 10 (23) марта 1917 года.

Трамвай ехал все медленнее, трезвоня все чаще. И было ощущение, что чем чаще вагоновожатый прибегает к сигналу, тем медленнее идет вагон. Разумеется, дело обстояло ровно наоборот, но инженер Маршин не мог отделаться от чувства, что полная остановка транспортного средства ознаменуется одним беспрерывным звоном.

Пешеходы, которые поначалу перебегали трамвайные пути поодиночке или группами, постепенно сливались во все более плотную людскую реку, и многие в этой толпе уже даже не удостаивали надсадно звенящий трамвай своим вниманием.

Да, судя по виду впереди, идея с посещением цирка братьев Никитиных встретит весьма серьезное препятствие, поскольку людское море впереди подсказывало Александру Тимофеевичу, что и извозчиков найти в ближайшей округе будет весьма и весьма затруднительно. Нет, сыскать-то какого-нибудь растяпу-неудачника, которому не хватило ума покинуть площадь пока это было возможно, допустим, и удастся, но как выехать отсюда? М-да, ситуация!

— По какому поводу толпа, не знаете? — обратился Маршин к сидевшему напротив усатому господину.

— Вы что, милостивый государь, газет не читаете?

Инженер посмотрел на попутчика с некоторым удивлением.

— Читаю. Хотя, признаться, пару дней их в руках не держал. А что пишут?

— Помилуйте-с! — воскликнул усатый господин. — Как можно в наше бурное время не читать газет решительно не понимаю! Да будет вам известно, милостивый государь, эта, как вы изволили выразиться, толпа, есть верные подданные, которые счастливы встречать на московской земле Его Императорское Величество Михаила Александровича, изволившему посетить Первопрестольную.

Тут собеседник Маршина спохватился и подозрительно посмотрел на инженера.

— Позвольте-позвольте! Так что же, вы и не читали о выступлениях Государя? Может вы и о мятеже не слыхали?

Александр Тимофеевич что-то промямлил про то, что было много работы и он как-то упустил некоторые события, досадуя на себя за то, что вообще стал спрашивать.

— Но, про мятеж я, разумеется, знаю, — завершил он свои путанные оправдания, и тут же решил сменить неприятную тему. — А надолго в Москву Государь?

— Неизвестно, но ходят слухи... — собеседник наклонился к Маршину и сообщил с видом заговорщика, — ходят слухи, что Государь наш прибыл короноваться.

— Да что вы! — не поверил инженер. — Как сие возможно? Это ж долгий процесс, требует подготовки. Вон прошлый наш Государь Николай Александрович, за полгода-с объявили о предстоящей коронации!

Усатый господин пожал плечами, мол, хотите верьте, хотите нет, но я-то точно знаю! Вслух же он привел следующий аргумент.

— Ну, так, милостивый государь, время-то какое бурное нынче! Беспорядки, война, да и Государь Освобождение объявить изволили. Так что все может статься. Да-с!

— Какое Освобождение?

Ответить на этот вопрос разговорчивому пассажиру не удалось, ввиду того, что пронзительно и отчаянно зазвенев, трамвай встал окончательно. Громыхая сапогами по ступенькам подножки в вагон поднялся городовой. Оглядев присутствующих хозяйским взором, он сообщил: