Без Поводыря

И что же? Матерый интриган Нестерович знать не знал, и ведать не ведал, что Фитюшин родственник Борткевича? А если знал — то почему поверил в его честность? Но и тут простое объяснение нашлось. Каинский окружной начальник сам, лично, за Анастасия Борисовича просил. Говорил, мол, раз Петр Данилович службу государеву оставляет, так нельзя врагами оставаться. Мир, дескать, нужен...

Чеки и нарушения в технике безопасности — это и есть "работа" засланного "казачка". Рассудили они, что после пары аварий на шахтах, да жизни впроголодь, народишко из Судженки разбежится. Уголь некому копать будет. А нет угля — нет прибыли, и старый судья сам товарищество наше с ним банкротом объявит.

Расчет был дьявольски, или точнее — снайперски — точен. Несколько таких ударов исподтишка и моя репутация оказалась бы безвозвратно разрушена. Никто больше в губернии не стал бы вести со мной сколько-нибудь серьезных дел. За исключением Гинтара, надеюсь.

При этом сам генерал-майор Фрезе ничем не рисковал. Никаких сношений с "агентами" он не вел. Выплаты вознаграждений проводились через Борткевича, получающего деньги от доверенных людей наличными. И решись я обвинить Александра Ермолаевича в подрывной деятельности, никаких доказательств, кроме свидетельства уличенного в воровстве Фитюшина, у меня бы не было. Мое слово, против слова Фрезе — и не более того. Даже при условии, что высокие столичные покровители, в силу какой-то политической необходимости, решили бы мне поверить, выглядело бы это в глазах света не иначе, как склоками базарных торговок.

Поэтому, я придушил в зародыше вспыхнувшее было желание раздавить, уничтожить Анастасия Борисовича в назидание остальным саботажникам, и стал думать, каким образом не только вывернуться из расставленных силков, но и пользу поиметь.

И ведь, во многом благодаря Герману, придумал. Кнут и пряник. Банально, но эффективно. Судженский начальник много плохого успел натворить, и, будучи пойманным, впредь будет по-настоящему бояться оступиться. Об этом я позаботился в первую очередь, заставив Фитюшина собственноручно написать чистосердечное признание. Естественно без упоминаний священной особы горного начальника.

Потом мы, в присутствии четверых казаков, вскрыли тайник в той части строения, где жил управляющий с семьей. И изъяли немногим более восьми тысяч рублей серебром — деньги, которые должны были получить артельщики и каторжники вместо никчемных чеков.

Кнут был создан, приготовлен к использованию и подвешен над головой то бледнеющего, то краснеющего Фитюшина. Настала пора приниматься за раздачу пряников.

Пришлось вытащить из постелей уже несколько часов как спавших писарей и учетчиков, но к утренней заре у нас получилось создать несколько правоустанавливающих документов. А пока эти уважаемые господа скрипели перьями по бумаге, я, данной мне самим собой властью, выписал управляющему премию в размере семисот рублей за изобретенную систему расчетов с работниками Судженских шахт. Правда, тут же оштрафовал на двести за нарушение техники безопасности, но он и от пятисот-то отказывался сначала. Чуть в ноги мне не падал — просил помиловать и пожалеть его детушек, не губить кормильца...

В общем, утром, когда колокол возвестил жителей поселка о начале трудового дня, Фитюшин, поминутно оглядываясь на меня и весело скалящихся казаков, огорошил артельщиков новостями.

Во-первых, с этого дня в кассе управы любой мог свободно обменять пресловутые чеки на настоящие деньги. Если же, по какой-либо причине, наличных денег для обмена окажется недостаточно, кассир был обязан дополнительно выдать обратившемуся долговых обязательств товарищества на сумму в десять процентов от заявленной к обмену. Письма в главное управление в Томск я отправил с первым утренним караваном, и надеялся, что Петр Данилович, обзнакомившись с обстоятельствами дела, меня поддержит.

Во-вторых, все предприятия, получившие право на торговлю в промышленном районе, станут получать по тысяче рублей ежемесячно. Но не просто так, а с условием их погашения теми самыми чеками. Грубо говоря, мы объявляли о готовности компаний "ТомскУголь" и ТЖЗ кредитовать торговлю на своей земле, но отныне во всех лавках должны были принимать чеки в оплату товаров. Это должно было породить здоровую конкуренцию, уравновесить ассортимент, а в идеальном случае — как мне казалось — и подвигнуть купцов на снижение цен.

Больше того. Я надеялся привлечь этим шагом и других представителей мелкого бизнеса. Всяческих цирюльников, портных, шорников и иже с ними, без которых жить, конечно, тоже можно, но не так комфортно, как с ними. Хотелось мне верить, что если мои артельщики станут хорошо жить, и слух об этом разойдется по краю, специально искать работников на свои предприятия моим управляющим больше не придется. Народ сам потянется...

Ну и, конечно, норма выработки была приведена в соответствие с назначенной главным управлением, а за ее перевыполнение — назначена премия.

Известие о том, что Анастасий Борисович, не смотря на все прегрешения, остается на посту местного управляющего, чуть не превратило стихийный митинг в акцию протеста. И сбить накал страстей удалось, только огласив вторую часть сообщения: Подпоручик в отставке, Евгений Яковлевич Колосов, прежде бывший комендантом Троицкого и Тундальского рабочих поселений, отныне назначается еще и инспектором по правам работников двух предприятий. Любая направленная молодому нигилисту жалоба будет немедленно рассмотрена и меры приняты.

— Яклыч, барин хочь и молодой, а за работных людей — радеет. Премного о нем наслышаны, — громко сказал кто-то в толпе, и все успокоились. А я тихонечко спустил курок Адамса с боевого взвода.

Потом был плотный завтрак, краткие сборы и ворох шкур на санях. Помню еще стоящих вдоль главной улицы — она же, по традиции, основная транспортная магистраль поселка — женщин, кланявшихся в пояс, стоило нам поравняться. Пошутили с Герочкой, на тему того, что в попытке укрыться за вымышленным Шмидтом, случайно создали местную легенду о добром и справедливом ревизоре. И что, если у народа действительно такая долгая память, как это принято считать — в Судженке наверняка появится улица, названная в честь никогда не существовавшего проверяющего из Томска...

Сказалась бессонная ночь. Стоило последним строениям шахтерской деревни скрыться за деревьями, как я, убаюканный шипением скользящих по снегу полозьев, уснул. И преспокойно почивал, пока наш небольшой караван не остановился у очередной, приготовленной для ночевки угольных караванов площадки у обочины.

— Вы знаете, Герман Густавович, — задумчиво выговорил Петр Фрезе, когда мы вылезли из теплых гнезд в санях и отошли в сторону размять затекшие ноги. — Мне право неловко это вам говорить. Но мне кажется... Нет. Я вполне уверен. Мой отец...

— Не нужно, Петр Александрович, — улыбнулся я молодому горному исправнику. — Не стоит судить отцов! Мы в неоплаченном долгу перед нашими родителями, и не в праве их осуждать. Даже если кажется, что они поступают...

— Низко! — воскликнул Фрезе-младший. — Это же низко! Как он мог!? Пытаться скомпрометировать вас, через смерть погибших в глубинах земли людей! Это же... Это же страшно... Штреки... Эти темные дыры в горах. Норы! Настоящие норы, где можно только ползать на четвереньках...

Все верно, Герочка! Парень просто до ужаса боится шахт! И в его представлении — нет смерти страшнее, чем погибнуть в обвалившемся штреке. И это — потомственный горный инженер! Как тут не появится чувство вины?! Добавить сюда еще присущий молодым людям максимализм, и получим полный "гороскоп" Петра Фрезе.

— Вы не задумывались о том, чтобы сменить вид деятельности? — поинтересовался я. — Я же вижу, как вас, сударь мой, интересуют инженерные новинки.

— И рад бы, Ваше превосходительство, — грустно улыбнулся исправник. — Но мне еще два с половиной года нужно отслужить, прежде чем стану свободен в выборе. А вот после... Герман Густавович, я был бы рад...

— Зовите меня Генрихом Густавовичем, — вынужден был перебить Фрезе. — Я бы не хотел, чтобы вы раскрыли мое инкогнито.

— Конечно-конечно, — понимающе улыбнулся молодой человек. — Простите, Ваше превосходительство. Я уже имел возможность оценить ваш блестящий замысел. Под чужим именем лично проинспектировать ваши предприятия... Это... Я о таком даже в книгах не читал.

— Благодарю. Что же касается ваших увлечений инженерными новинками. Как только окажетесь свободны от долга, поставьте меня в известность. Я, быть может, плохо разбираюсь в достоинствах того или иного изобретения, но, тем не менее, весьма ими интересуюсь. И готов финансировать наиболее перспективные разработки.

— О! Это я вас благодарю, Герман Густавович! — воскликнул Фрезе, снова позабыв о моем новом имени. — Буду с нетерпением ждать этого момента. И надеюсь... Это в какой-то мере сможет примирить вас с моим отцом...

Скользкая это тема. Неправильная. Негоже обсуждать с чужими, малознакомыми людьми ошибки своих родителей. Как и извиняться за их проступки. Дети не должны отвечать за то, чему не могли помешать.

А снег на опушке леса был мягкий на вид. И снежно-белый, каким ему и положено быть.

#4

Черный металл

Главный цех нового, выстроенного всего за полгода Василием Степановичем Пятовым, завода был похож на средневековый замок. Такой, знаете ли, из фэнтезийных, битком набитых спецэффектами, фильмов про рыцарей и драконов. Стоило немного прищурить глаза и перестать обращать внимание на характерный шум и клочья пара из каких-то отдушин, как фантазия послушно превращала трубы в высокие башни, а прихотливо изогнутые пандусы в мосты надо рвом.

— Илья Петрович уверял меня, что уже к началу весны...

— Пфффф! Илья Петрович! — фыркнул Пятов. — Его превосходительство, конечно выдающийся человек... Но...

— Но?

— Простите Ваше превосходительство. Господин Чайковский у нас большой идеалист, и ни он, при всем его опыте, ни я, никогда прежде не строили подобного уровня предприятий. Тем более...

— Тем более в Сибири?

— И это тоже, Герман Густавович. Но я хотел сказать — на пустом месте. Понимаете! Не хватает буквально всего. Кирпича, извести, пиломатериалов... Но в первую очередь...

— Позвольте, я догадаюсь, Василий Степанович. Думаю, не ошибусь, если скажу, что главный дефицит — люди. Я прав?

— Отчасти, Ваше превосходительство. Лишь — отчасти. Еще осенью я бы с этого и начал. Но ныне это не самая большая наша беда.

— Вот как?

— Именно так, Ваше превосходительство... Нет. Вы не так поняли. Опытных, знающих — действительно мало. Немного больше, чем осенью, конечно. Все-таки гольфштинские переселенцы пришлись как нельзя кстати. Смею надеяться, что и от организованного господином Колосовым училища вскоре появится толк... Они хотя бы черта поминать и креститься, глядя на кипящий чугун перестали... А вот остальных... Подсобные рабочие, строители... Этих и сейчас больше чем нужно.

— Мастеров взять больше неоткуда, дорогой мой Василий Степанович. И вам это прекрасно известно.

— Да-да, конечно, Герман Густавович. Я понимаю...

— Так в чем же основная беда?

— Отливки. Изделия из железа. Тундинский завод уже теперь отстает от графика поставок более чем на месяц. Мы только-только закончили установку оснований для прокатного стана, а должны были еще перед Рождеством начать наладку вальцов.

— Это настолько критично?

— Как вы сказали? Критично?

— От этого все зависит?

— Ах вот вы о чем... Ну, пожалуй нет, Ваше превосходительство. Только рельсы. Мелочные изделия... Бытовое чугунное литье. Гвозди, простейшие инструменты вроде кирок и лопат с топорами — это мы уже производим в достаточном количестве. Но этого совершенно недостаточно, что бы загрузить даже пятую часть мощности.

— Даже так?

— Именно так, Ваше превосходительство. Использующаяся метода позволяет выдавать намного... в разы больше железа. Опыты показали, что получающаяся из местной руды сталь, все-таки несколько хуже вырабатываемой в Златоусте, но, тем не менее, вполне приемлемого качества. Для железнодорожных рельс и иного проката, я имею в виду. Мы могли бы уже с началом апреля начать производство, если бы на Тундинском сократили выделку изделий для железной дороги, и более стремились бы к удовлетворению наших потребностей.

— Нет.

— Что, позвольте?

— Нет, Василий Степанович. Об этом не может быть и речи.

— Но почему? — вскричал Пятов. — Ведь потом мы бы легко нагнали...

— И что дальше? — грубо перебил я инженера. — Допустим, что даже — нагнали. Настроили эти ваши... валы? Вальцы? Вальцы. Сколько верст в день вы можете их делать? Ну, или в пудах? Сколько пудов железа в день?

— В трех заложенных у нас конвертерах — около десяти тысяч тысяч пудов в сутки, Ваше превосходительство.

— И сколько это в саженях?

— Это... Немногим более двух верст...

— Прекрасно! Значит, за два или три года вы будете готовы снабдить всю дорогу, от Красноярска до Тюмени. Не так ли?

— Эм... Ну да. Но за три — точно.

— Отлично. Это просто отлично. Но есть одно — но. Государь еще не дал своего дозволения на ее строительство. Правление строящейся дороги наверняка не станет спешить с выкупом готовой продукции, раз ее рано еще укладывать на шпалы. Произведенные вами тысячи верст прекрасных рельс тяжким грузом лягут на баланс наших заводов.

— Но что же тогда... Но как же...

— Не торопитесь с рельсами, дорогой Василий Степанович. Господин Чайковский в Тундальской вполне в состоянии удовлетворить нужды "заводского" отрезка пути. А вы займитесь ка лучше листовым железом. Кровельным, котельным... Какое там еще потребно для пароходов? Можно еще построить несколько вагонов... В виде эксперимента... Ну да вам виднее.

— Томский магистрат заказал литые чугунные столбы для установки уличного освещения...

— Вот и хорошо. Вот и ладно. Насколько мне известно, Бийские купцы проявляют интерес к вашей стали.

— Да, Ваше превосходительство... Вы меня несколько... ошарашили. Я, знаете ли, никогда прежде не размышлял в таком плане...

— Ну, теперь-то начнете, — засмеялся я. — Пойдемте, господин Пятов. Покажите и расскажите, как этот ваш новейший, заграничный метод работает.

— С удовольствием, Ваше превосходительство, — улыбнулся инженер, и подхватив меня под локоть, поволок в пышущий жаром сумрак цехов будущего лидера Сибирской металлургии.

Невысокий — немного выше плеча, коренастый, с купеческой, кажется даже подпаленной бородой, с огромными, перепачканными окалиной и ржавчиной руками, Пятов казался мне каким-то сказочным гномом — героем скандинавского или английского фольклора.

— Вот эти... гм... похожие на бочки, строения — это, как мне думается — домны? — проявил заинтересованность я.

— Точно так, Герман Густавович. Домны и есть... Осторожно! Не запачкайтесь. Это доставленный с востока графит... В этих, как вы изволили выразится, бочках, руда превращается в чугун.

— Зачем? Разве нет способа, чтоб напрямую выплавлять железо?