Аномальная зона

Погреб находилась с тыльной стороны дома. Покрытая шифером пристройка вплотную примыкала к темной стене сруба. Дощатая дверь по краям для теплоизоляции была подбита войлоком. На деревянном порожке, словно часовой, сидела еще одна жаба, и, выпучив глаза, заворожено наблюдало за полетом падающих с козырька капель.

— Петька. Кыш отсюда! — весело прикрикнула на нее Цирцеева. Справившись с большим амбарным замком, она повесила его на вбитый в косяк гвоздь. Плечом сдвинула с места дверь, потом извлекла из кого-то тайника фонарик, и нырнула под низкую притолоку. Семигорцев двинулся следом. Хрустов, согнувшись в три погибели, замкнул шествие. Под ногами, прогибаясь, скрипели старые доски. Впереди плясал луч фонарика, высвечивая трещины и неровности на бетонных стенах. Насчитав девять ступеней, Хрустов оказался на посыпанной сеном площадке. Здесь было прохладно и сухо. Пахло сушеной травой, пылью, мышами. И ко всему этим запахам почему-то примешивался аромат специй и копченой колбасы.

— Вот он, забирайте, — сказала Цирцеева, высветив фонариком нечто длинное непонятной формы, висевшее на балке под потолком.

— Расконсервировать где будешь? -поинтересовался Семигорцев. После короткого вполне делового обсуждения было решено, что "расконсервировать" лучше на свежем воздухе.

На ощупь таинственный предмет оказался довольно склизким, и именно от него исходил разжигающий аппетит аромат копченой колбасы. Когда его вынесли наружу и положили на мокрую траву, Хрустов с изумлением увидел, что гигантский колбасный батон имеет форму человеческого тела и лицо, отдаленно напоминающее Николая.

-Давай, Цирцеева, колдуй обратно! — приказал Семигорцев. Насмешливо фыркнув, женщина склонилась над колбасным воплощением их товарища. Одним движением ногтя срезала спутавшую его веревочную сетку, и начала делать медленные круговые движения ладонью. Губы колдуньи беззвучно шептали заклинания. Колбасный батон начал обильно потеть. Вскоре на траве под ним образовалась коричневая лужа, источающая смесь запахов специй и аммиака. Под таявшей оболочкой стало прорисовываться человеческое тело. Неожиданно, вскрикнув, колдунья резко провела руками от его головы до живота. И тут же воздух огласил другой крик. Николай, бешено вращая глазами, попытался приподняться над лужей. С голого торса стекали остатки коричневой жижи. Хрустов и Семигорцев бросились поднимать его на ноги, а колдунья, отойдя на некоторое расстояние, с насмешкой наблюдала за этой сценой.

— Чего встала, одежду неси! — прикрикнул на нее Семигорцев. Изобразив на лице презрение, Цирцеева с королевским достоинством проследовала в дом. Вскоре с крыльца полетели штаны, рубашка и куртка камуфляжной раскраски. Увидев хозяйку, Колька бросился бежать. Хрустову и командору с трудом удалось остановить его, вцепившись в склизкие локти. А чуть позже, когда его, уже одетого, выводили за калитку, Николай завопил что порвет ведьму на куски.

Они снова оказались на заросшем травой огороде. Крохотное строение напротив по-прежнему не подавало признаков жизни. Но когда проходили мимо, единственное окошко избушки вдруг распахнулось, и на улицу хлынул поток отборной брани. Сначала Хрустов принял это на свой счет, но вскоре стало понятно, что ругань безадресная. Проснувшийся хозяин лачуги выражал так свое отношение к наступившему утру, соседям, и ко всему миру в целом. В завершении тирады в окно вылетела бутылка. Брызнув зеленым веером осколков, ударилась о ствол ближайшей березы, а из избы уже летели дребезжащие звуки расстроенной балалайки.

Повернувшись к Цирцеевой, Семигорцев на полном серьезе попросил:

— Катерина, ты бы соседа в жабу или в козленка превратила. Вся Глухаревка тебе спасибо скажет!

Ведьма в тот момент безуспешно пыталась совместить перекошенные створки калитки. Оставив это занятие, она крепко по-мужски выругалась, и пояснила для тех, кто не понимает, что таких козлов как ее сосед Колька ни одно колдовство, и вообще ни одна зараза на свете не берет.

Глава 10: Глухаревские затворники

Когда они вернулись, в котелке над костром аппетитно булькала гречневая каша. Николая усадили поближе к огню и накрыли одеялом, но парня все равно продолжал бить озноб. Не помог даже горячий чай. Стуча зубами о край кружки, он в который раз пытался рассказать о том, что сотворила с ним ведьма. Все эти ужасы Хрустов и Семигорцев уже успели услышать по дороге. Предоставив охать и сочувствовать Сидорину, они перешли к обсуждению планов на день.

— Петя пускай пострадавшего выхаживает. Потом они вместе замерами займутся. А мы с вами продолжим официальную часть. Еще несколько визитов надо сделать. Теперь познакомитесь с местной творческой интеллигенцией. Правда, она тут не совсем местная.

Подробности Хрустов услышал уже по дороге. Они, снова шагали в сторону Глухаревки. Туман исчез, солнце, выглянув над елями, весело отражалась в лужах. На этот раз Хрустов даже узнавал некоторые повороты. Идти почему-то было легче, хотя на плечи снова давил рюкзак с подарками, предназначавшимися для еще одной местной знаменитости.

Как оказалось, в анклаве Глухаревской аномалии уже несколько лет безвыездно проживал член Союза писателей Сергей Егорович Камышин. В период горбачевской перестройки, Камышин завоевал популярность как писатель гонимый коммунистической цензурой. Однако, несмотря на красивый слог и запоминающиеся образы, далеко не всем удавалось дочитать его романы до конца. Может потому, что его сюжеты были перенасыщены суровой правдой жизни. Еще древние греки знали, что высокая трагедия хоть на короткий миг приносит в душу зрителя очищение. Как в темную ночь проступают в бездонной мгле огоньки далеких миров. Но небо над мирами Камышина так плотно было затянуто облаками, что редкая звездочка могла пробиться сквозь эту завесу. Однако Сергей Егорович заигрывать с читателем не собирался. В результате его, как и многих других героев времен "перестройки", постигло забвение. Изданные книги еще лежали на прилавках, но читатель в основной массе уже переключился на женские детективы. Иллюзорная реальность, полная интриг и выдуманных приключений, почему-то лучше всего выходила из-под пера представительниц прекрасного пола. Книжечки в мягкой обложке помогали убить скуку в субботний вечер, скоротать время в метро, и хоть короткий промежуток забыть о своей собственной жизни, одновременно скучной и тяжелой.

Немногочисленные поклонники серьезной литературы тоже не искали пророков среди современников. Умы их обратились на серебряный век, а то и дальше, к мыслителям античности и средневековья. Может потому, что за долгий период развития человечество уже успело высказать и обсудить все извечные проблемы, а текущие годились лишь для бойких газетных заголовков.

"Но что же делать, если живешь ты здесь и сейчас, и хочешь что-то сказать миру?"

Быть может, не одну бессонную ночь провел Камышин, задавая себе этот вопрос. Но все это осталось скрытым для человечества. Из горнила собственных переживаний и сомнений он вышел твердым как сталь, со страстным убеждением, что работать надо для вечности. Утверждение в целом неоспоримое. Но какой мерой оценить свой труд? Как понять, примет тебя вечность или вместе с "попсой" канешь в небытие? Но для Камышина таких проблем уже не существовало. В узком кругу созданного им литературного кружка он имел непререкаемый авторитет гения, а остальной мир был всего лишь фоном, на котором разворачивались сюжеты его романов.

Камышину удавалось многое. Из разгромленной наступлением рынка армии отечественных литераторов он собрал вполне боеспособный отряд преданных соратников. Периодически Сергей Егорович привлекал к себе даже внимание прессы. Не удавалось только одно — обрести любовь массового читателя. Впрочем, в его литературном кружке эта проблема игнорировалась. Сообщество, созданное благодаря неукротимой энергии писателя, жило по своим законам, и своим индивидуальным маршрутом двигался в вечность. И постепенно в среде кружковцев стали происходить странные вещи. Первоначальный состав начал расширяться за счет появления новых членов, многие из которых необычайно походили на литературных героев Камышина. У образов созданных другими кружковцами тоже стали появляться реальные двойники. В сообществе даже сложилась иерархия. "Дети" Камышина занимали верхние ступени, за ними следовала пишущая братия, и уже в самом низу стояли созданные этой братией персонажи. А над всем этим странным построением восседал на недосягаемом пьедестале сам Сергей Егорович.

По утверждению Семигорцева в данном случае проявился достаточно редкий тип локальной аномалии — "кружок по интересам". Не имея четкой пространственно-временной привязки, искажение психофизического фона наблюдается среди людей связанных какой-то общей идеей или тайной. Причем, " вмиру" эти люди живут вполне нормальной жизнью, но как только дело касается их внутренних проблем, психофизическое пространство закручивается в аномальные вихри. В целом средний коэффициент Лантье в таких сообществах не превышал двадцати процентов. Но случай Камышинского литературного кружка был уникальным. Каким-то необъяснимым образом "большая аномалия" поглотила локальную.

В одно ничем не примечательное для остального мира утро Камышин вместе с ближайшими соратниками и выводком литературных персонажей проснулся жителем Глухаревского анклава. Как состоялось переселение, никто толком не помнил. Со временем они просто заставили себя поверить, что живут здесь уже много лет и сознательно выбрали Глухаревку на роль литературной Мекки. И только порой смутные воспоминания о реальном мире рождали в душах кружковцев страх и тревогу. Депрессии и запои стали здесь делом обыденным, как грипп или ангина.

А в это же время избежавшие переселения члены литературного кружка тщетно пытались отыскать в Москве своего исчезнувшего издателя и учителя. Он вроде бы и присутствовал в этом мире, давал интервью и публиковал критические статьи в журналах. Но увидеть его воочию никому не удавалось. Правда, некоторые избранные "счастливчики" получали вдруг приглашение посетить Глухаревку. Послания приходили весьма странным образом. Их находили на стекле автомобиля, в ящике рабочего стола, или кто-то ночью подкладывал конверт под дверь. Все это, естественно, вызывало недоумение и даже страх. Но желание войти в вечность часто пересиливало нормальные человеческие чувства. Люди отправлялись по указанному маршруту, назад из них никто не возвращался...

Выйдя на открытое пространство, Семигорцев и Хрустов двинулись вдоль кромки леса. С левой стороны накатанная дорога через луг уходила на Глухаревку. Справа бурелом смешанного леса постепенно превращался в классическую березовую рощу. Через полкилометра дорога неожиданно уткнулась в речной обрыв. Здесь Безымянка демонстрировала широту настоящего волжского раздолья. Берег, круто обрываясь вниз, нырял в темную синеву воды. На другой стороне уходили под самый горизонт зеленые заливные луга. Казалось, река здесь течет широким мощным потоком. Только присмотревшись можно было заметить длинные полосы песчаных отмелей. И уж совсем выдавала обман фигурка мужичка с рыбацким сачком. Засучив штаны до колена, он брел по самой середине русла, при этом совсем не походил на святого.

-Красивый пейзаж! Местные его окрестили Разливками. Согласитесь, Антон Петрович, для поселения российских литераторов места лучше не придумаешь, — сказал Семигорцев. Потом показал на группу домиков, расположившуюся метрах в двухстах ниже по течению:

— Вот оно Камышино. Ни на одной официальной карте его не найдете. Только на плане у Ронжина эта группа строений значится как "Большие Выселки". Кстати, хутор, где проживает Цирцеева, это "Выселки Малые".

За Разливками река входила в обычное русло и делала поворот, образуя небольшой полуостров. Здесь и располагался поселок. Никакого намека на планировку не наблюдалось. Хаотично расположенные разномастные строения сгрудились вокруг здания, напоминавшего издали дворянскую усадьбу.

— Камышинский особняк? — поинтересовался Хрустов. Семигорцев кивнул и начал рассказывать об архитектурных особенностях сотворенных различными аномалиями поселков. Но тут их отвлек крик, отдаленно напоминавший петушиный. Только сейчас Хрустов заметил на крыше ближайшего дома странного типа. До нелепости худощавый одетый в строительную робу мужчина забрался на конек. Держась одной рукой за трубу, он старательно изображал "ласточку". Даже издали был виден большой кадык на непомерно длинной шее. Не обращая внимания на идущих внизу людей, он старательно вытягивал носок поднятой ноги. Потом вдруг задрожал всем телом, кадык пришел в движение, и воздух огласил новый петушиный крик.

— Некто Кочетов,— прокомментировал Семигорцев. — Одно из порождений нашего литературного гения. Тип на редкость жалкий. Записал себя в поклонники бога солнца и вот таким образом по несколько раз в день свое божество приветствует. В доме грязь, тараканы, паутина во всех углах, а все мечтает затащить к себе на ужин Светочку Весеннюю. А вот, кстати, и она...

На последних словах Семигорцев понизил голос. В их сторону двигалась занятная парочка. Впереди шла стройная молодящаяся дама, за ней семенил маленький округлый, необычайно подвижный толстяк. Женщина была одета в шаровары и легкую блузку, оголявшую худой незагорелый живот. Голову покрывала похожая на чалму косынка. С первого взгляда на остроносое одухотворенное лицо Хрустов почему-то догадался, что она поэтесса. Возраст сначала оценил как около тридцати, но по мере приближения накинул еще десяток лет.

На приветствие Семигорцева толстяк ответил пионерским салютом. Светочка Весенняя появление чужаков полностью проигнорировала. Взгляд ее был устремлен куда-то в пространство. Когда парочка отошла на некоторое расстояние, Хрустов тихо поинтересовался, кто они такие.

Семигорцев пояснил, что женщина действительно поэтесса, а толстяк не кто иной, как Мирон Григорьевич Обласков — признанный мастер жесткого порно в литературе. Хрустов даже вспомнил, как в самый пик свободы слова в журнале с соблазнительными картинками нарвался на очередное творение Обласкова. Рассказ был написан от первого лица. С тех пор он представлял автора мускулистым сатиром с козлиной бородкой. А сейчас, оглядываясь на маленького упитанного человечка, вдруг подумал, каким обманчивым может быть представление, если судить о человеке по его творчеству.

За углом дома Кочетова начиналась узкая тропинка. Делая многочисленные повороты, она, как и все дороги в поселке, вела к особняку Камышина. По обе стороны от тропы колыхалась трава, а утоптанная ногами литераторов почва коробилась глубокими промоинами. Приходилось все время смотреть под ноги. Наверное, поэтому возникшего на пути человека Хрустов заметил только в самый последний момент. Он хотел уступить дорогу, но не успел сделать это добровольно. Похожий на непричесанную гориллу верзила столкнул его в бурьян, и, как ни в чем не бывало, пошел дальше. Опешив от такого обращения, Хрустов растерянно смотрел на удалявшуюся спину.