Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Тут удивился уже Аяо.
— А ее зачем?
— Ну как же ты не понимаешь! — Май хлопнула Аяо по голове тринадцатым томом, радуясь реваншу. — Ты сам сказал, что мы все делаем исключительно ради добрых целей. А тут: мы убиваем Хикари-чан, она избавляется от земных проблем, она счастлива — и заодно мы осчастливим и Накахару, которая порадуется смерти Хикари-чан!
"В этом есть логика, — подумал Аяо. — Но какая же Май-чан тупая, господи. Я вообще завел этот разговор, чтобы отвлечь ее от мыслей о сексе. И что теперь мне делать?"
— Май-чан, — сказал Аяо мягко. — Ты не можешь убить Накано Хикари.
— Почему это? — вскинулась Май.
— Тем самым огорчишь Когу-куна. А он все же... наш друг, наверное.
Аяо пустился в объяснения. Он старался внушить Май-чан, что подобные убийства неприемлемы, что не стоит так поступать, что это дурно — Аяо сказал много правильных и хороших слов, но поскольку сам он в них не верил, получилось фальшиво и натянуто. Тогда Аяо вытащил из рукава решающий аргумент.
Он сказал правду.
— Май-чан, мы должны действовать в интересах Коги-куна, потому что он — наш моральный ориентир. Мы погибнем, если будем совершать необдуманные поступки — люди попросту уничтожат нас, посчитав опасными; каждое свое действие мы должны совершать с оглядкой на Когу-куна: понравится ему, не понравится ли, покажется ли это ему плохим или нет, будет ли это им одобрено или нет. У нас нет нормальных человеческих ценностей — но с Когой-куном мы можем сымитировать их наличие. Цени Когу-куна. Он — центр нашей вселенной, — так закончил свою речь Аяо.
Май, кажется, согласилась с этими доводами; во всяком случае, к разговорам об убийствах они больше не возращались. Посидев еще немного, Аяо вежливо попрощался с Май и вышел в ночь.
"Давно уже пора. Она же изнемогала, — думал он, вспоминая выражение на лице Май. — Сейчас бросится к компьютеру — открывать свой любимый яойный пак".
Аяо представил себе мастурбирующую Май, и его передернуло от отвращения.
Город плыл в темноте; мелькали отдельные огни, что в окнах, что в небе; сигналил одинокий автомобиль. В час ночи квартал этот, отнюдь не самый богатый и не самый прогрессивный, уже засыпал. Аяо шел по пустынным улицам и ежился от порывов холодного ветра.
"Наверное, нэ-сан звонила, — Аяо нащупал в кармане телефон. — Надеюсь, дома все в порядке".
Смерть Накахары взволновала не только Май-чан — сам Аяо тоже возбудился, пускай и похоть эта была испорчена чувством грусти и сожаления. Аяо хотел поскорее добраться до дома. Может, стоит сегодня лечь с Мейдой?
"Кого я боюсь? — спрашивал он у молчаливых домов. — Один раз ничего не изменит. Если сделать все тихо, нэ-сан так и не проснется. И не узнает о случившимся".
Приободренный этой мыслью, Аяо ускорил шаг.
Впереди расстилалась большая площадь, размеченная белым мелом; по краям ее она была обсажена лохматыми кустами. Смешанный с цветочным ароматом, в воздухе витал запах машинного масла.
Аяо, решив сократить путь, пересек площадь по диагонали — и все для того, чтобы в конечном итоге безнадежно застрять в кустах.
— Вот ведь дерьмо, — произнес Аяо безэмоционально.
Ногой он коснулся чего-то мягкого. Кое-как выпутавшись, Аяо включил подсветку телефона и склонился над находкой.
На него волной обрушился тяжелый запах крови.
Аяо сглотнул набежавшую слюну и присмотрелся получше.
Перед ним лежал молодой человек, на вид примерно шестнадцати-восемнадцати лет, совершенно обнаженный. Голова его была довольно неаккуратно отделена от тела — края разреза неровные, позвонки иззубрены пилящими движениями. Органы шеи удалены вместе с языком. Грудь и брюшная полость распороты — судя по всему, чем-то вроде длинного ножа, к примеру, мачете. Обнаженные ребра масляно поблескивали. Пищевод, желудок, тонкая и толстая кишка — вскрыты; к запаху крови примешивался запах полупереваренной пищи. Смутно белел в темноте позвоночный столб.
Процесс трупного высыхания уже начался: глазные яблоки потемнели, мошонка скукожилась, головка полового члена покрылась бледной пленкой. Аяо чуть было не наступил на сердце; оно лежало чуть поодаль, в лужице темной крови, пронизанное сухожильными нитями.
— Господи, — выдохнул Аяо, разглядывая труп. Судя по всему, здесь поработал маньяк — тот самый, о котором предупреждала его нэ-сан.
Господи. Господи.
Член его встал колом; к паху прилила кровь. Убийство, железистый запах смерти, вскрытие — это завораживало, и Аяо чувствовал, как теряет над собой контроль. Он поднял голову — и увидел гнилую луну; укутанная облаками, она до сих пор стояла в зените, и желтовато-зеленый свет ее растекался по небу. Тревожный знак.
"Я так не могу, — Аяо стиснул зубы. — Боже, я так больше не могу!"
Каждой клеточкой своего тела ощущая возбуждение, он помчался домой.
В этот момент даже Май-чан не вызывала у него отвращения. Хорошо, что он удалился от храма на достаточное расстояние; а то совершил бы он в ту ночь непоправимую ошибку.
Аяо, еле сдерживая себя, открыл дверь в квартиру, на цыпочках прокрался мимо комнаты нэ-сан ("Хвала тебе, Господи, она спит!") и, скинув одежду, залез к Мейде под одеяло.
— Ацумори-сама, — причмокнула она во сне.
— Да, я здесь, — выдохнул Аяо.
Рукой он обхватил ее бедро; оно было таким маленьким, а кожа — такой свежей и нежной, что Аяо мгновенно потерял голову. Прижав Мейду к себе, он осыпал ее поцелуями. Палец его скользнул меж ее ног — и вошел в нечто липкое и холодное.
Аяо замер.
— Ацумори-сама, продолжайте, — пробормотала Мейда, так и не проснувшись.
Он скинул одеяло на пол.
Мейда спала голой, и в глаза Аяо сразу бросились влажные пятна: кровь была размазана и по бедрам, и по лобку. Через живот тянулся темный мазок. В полумраке кровь казалась почти что черной.
Боже. Ее изнасиловали.
Глава четвертая.
1.
Мерно гудел двигатель. Боинг-777, огромный, тяжеловесный двухмоторный самолет, пересекал воздушное пространство где-то над Россией. Полет начался в восемь часов вечера, в Франкфурте-на-Одере; закончится он в семь часов утра в Токио. Для Эшли существование пассажирских рейсов между не самым крупным городом Германии и Японией стало открытием. Возможно, Франческа смогла бы прояснить ситуацию; однако в данный момент она вряд ли была настроена обсуждать что-либо — Франческа злилась, Франческа тосковала, Франческа... дулась? Пожалуй, что и так. Она сидела у иллюминатора, скрестив руки на грудИ, и старательно делала вид, будто Эшли не существует.
Это было подло.
Это было предательством.
"Делает вид, что презирает меня. За что? Зачем так со мной? Я ни в чем не виновата! Тут нет моей вины, Боже, ты же видишь: я старалась, чтобы вышло как лучше! Почему? Почему она отвергает меня, почему делает вид, будто я хоть в чем-то хуже ее! Объясни мне, Боже, в чем я провинилась перед ней? Я порочна? Нет, нет, нет! Боже, я ведь чиста перед тобой? Ответь мне, старый дурень. Ответь, чиста ли я в твоим глазах? Почему ты молчишь? Ты тоже презираешь меня? Да? Тогда шел бы ты в задницу!"
Эшли закусила щеку изнутри — с такой силой, что кровь брызнула на язык. Боль немного пригасила ее гнев. Эшли перевела дух и зажмурилась.
Гнев ушел, но чувство вины осталось.
"Ты омерзительная тварь!" — сказала ей Франческа тогда, в Мариенкирхе. Если это правда, тогда... Тогда зачем она вообще живет, ради чего, ради какой цели?
Чтобы ублажать архиепископа Кавендиша?
"Я ее ненавижу. Эту самодовольную, такую чистенькую и непорочную суку. Омерзительная тварь, ха! Ты же Дева Мира, да — поэтому ты даже не желаешь вникнуть в ситуацию, понять, ради чего я живу, каких я придерживаюсь принципов; ты просто не в силах понять меня — но, тем не менее, уже судишь! Ты не имеешь права судить меня!"
Эшли подняла руку и скомкала ткань на груди — уже в который раз. Несчастный топик был измят так, словно его только что достали из стиральной машины.
Этот полет сводил ее с ума. Слишком много свободного времени, слишком много тишины.
Скорее бы посадка.
Сколько длится эта отврательная, гадливая тишина?
Похоронив отца Торстейна — точнее, бросив труп в готовую уже могилу — Эшли и Франческа направились в аэропорт. Франческа молчала. Эшли ожидала, что Дева Мира заведет ее в темный угол и убьет; она не знала, в чем состояла ее вина, но готова была принять наказание. Но ничего так и не произошло. Они сели на Боинг-777, как и планировалось, в 8 часов.
Перед этим Франческа забрала из камеры хранения пару огромных чемоданов. Когда Эшли попыталась взять хотя бы один, Дева Мира с каким-то сдавленным воплем ударила ее по рукам — и Эшли ничего не оставалось, как сдаться. В душе ее уже закипал гнев.
Боинг-777, пулеобразный, со стреловидными крыльями, ждал их в аэропорту. Франческа и Эшли, так и не обменявшись ни одной фразой, подошли к трапу. Чемоданы отправились в грузовой отсек. Там, у хвостовой части самолета, Франческу окликнул приятный молодой человек — в пиджаке с прямоугольными лацканами, крепкий, среднего роста, с зачесанными назад каштановыми волосами.
— Эй, Ческа! — закричал по-итальянски молодой человек, размахивая руками. — Я тут!
— Кто это? — спросила Эшли у Девы Мира; та, разумеется, проигнорировала ее. Более того, проигнорировала она и приветливого молодого человека. Не сказав ни слова, Франческа поднялась по трапу в самолет.
— Что это с ней? — удивился парень. — Ты знаешь?
— Нет, — кратко ответила Эшли.
Он не внушал ей особого доверия.
К тому же она пребывала в растрепанных чувствах; казалось, заведя с кем-либо разговор, она растратит попусту тот запал, что необходим ей, чтобы разобраться в собственной душе.
— Меня зовут Паоло ди Тарсо, — представился он. — А вас, милая синьорина?
— Эшли, — свое имя она выговорила с подчеркнуто английским произношением, давая понять, что разговор окончен. Развернувшись, Эшли направилась вслед за Франческой.
— Очень приятно! — крикнул ей вслед Паоло.
В салоне было просторно: ширина около шести метров, высота — около двух. Пол, укрытый темно-красным ковром; удобные кресла с мягкими подлокотниками; несколько навязчивый, но все равно приятный запах освежителя — очень уютно. Франческа уже сидела в кресле, отвернувшись к иллюминатору. Поколебавшись немного, Эшли села рядом. Франческа не стала возражать — она вообще не отреагировала на появление Эшли; словно ей все равно.
"Сука, — бормотала про себя Эшли. — Ненавижу".
— О, кажется, мы сидим рядом! — воскликнул кто-то.
Эшли обернулась и увидела рядом с собой Паоло. На нее пахнуло дорогим одеколоном и пеной для бритья. Паоло улыбнулся — как американец, во все тридцать два зуба, и занял место, что находилось прямо перед креслом Эшли. — Какое счастливое совпадение!
— В твоем случае трудно говорить о совпадениях, — пробормотала Франческа, продолжая глядеть в иллюминатор.
— Не будь так строга ко мне, — взмолился Паоло. — Вот, милая синьорина так не думает, верно?
Застигнутая врасплох, Эшли кивнула.
Так и начался полет.
Стюардесса звонким голосом пожелала гражданам счастливого полета. Боинг медленно, с трудом оторвался от земли; мелькнули за бортом облака — и вот самолет уже плывет в синеве, окутанный солнечным светом.
Эшли отказалась от напитков, от газеты и от фильма. Она хотела бы отсесть от Франчески; но какое-то упрямство мешало ей это сделать; в итоге она так и осталась на прежнем месте.
Несколько раз Паоло пытался завести разговор, но, поняв, что обе его потенциальные собеседницы отнюдь не горят желанием с ним общаться, как-то незаметно смолк. Соседнее с ним кресло пустовало; Паоло вытащил из кармана айпод и начал смотреть какой-то фильм, периодически комментируя происходящее на экране: "Ой! Ой, как больно, наверное! Вот это да! Ну это вообще пушка!"
Самолет вдруг тряхнуло, и коленки Франчески и Эшли стукнулись друг о друга. Дева Мира вздрогнула и обхватила свои бедра руками. Эшли на секунду увидела ее лицо — вид у Франчески был виноватый и чуть смущенный. Может, она уже пожалела о своих словах, сказанных в запале?
"И что, мне радоваться? — заупрямилась Эшли. — Да пусть хоть на коленях меня о прощении умоляет, все равно не прощу".
Франческа виновата. Она поколебала веру Эшли в архиепископа Кавендиша — то, что составляло основу ее жизни.
"Каждый, даже самый ничтожный и слабый человек имеет право выбирать, в каком мире ему жить," — сказал Ацумори Аяо.
Мысль была еретической; Эшли не имела права мыслить о своем будущеем без участия архиепископа Кавендиша. Она лишь букашка, ползающая у него под ногами — разве имеет она право сомневаться в нем?
Насекомое.
Омерзительная тварь.
"Опять она! — чуть было не закричала Эшли. — Это во всем ты виновата! Сука!"
Чуть успокоившись, она закрыла глаза и попыталась заснуть — чтобы легче пережить полет.
Вскоре мерное покачивание салона убаюкало ее.
Эшли погрузилась в сон.
Сон ее был ярким, болезненным. Гостиница, белое платье, забрызганное кровью, нескладный, нелепый мужчина, абсолютно голый; крик, дикий крик, и чувство вины — и наслаждение, почти сравнимое с оргазмом; да нет, это и был оргазм! Эшли проснулась в поту. Сердце бешено колотилось. Кажется, она кончила во сне. Хорошо, что уже наступила ночь, и в салоне пригасили свет — иначе каждый смог бы разглядеть мокрое пятно у нее между ног.
Франческа дремала рядом. Ей явно снилось что-то неприятное: она то и дело вскрикивала, стонала, плакала; тело ее дрожало от страха. Эшли захотелось протянуть руку и погладить Франческу, успокоить ее — но она тут же подавила это дурацкое желание.
"Еще ударит меня по рукам," — подумала она.
— Не спите, милая синьорина? — спросил Паоло.
Эшли немного испугалась.
— Нет, — сказала она.
— Я тоже, — произнес он и хихикнул. — Похоже, я выпил слишком много кофе. Вот что. Давайте рассказывать друг другу истории. Если они будут в меру скучными, то мы точно заснем.
Почему бы и нет, подумала Эшли. Затея Паоло ей понравилась.
— А какие именно истории мы будем рассказывать? — спросила она.
— Что может быть скучнее библейских притч? — задал вопрос Паоло, и сам же на него ответил. — Ничего. Я начну, с вашего позволения.
Слова его покоробили Эшли, но она ничего не произнесла.
— Слушайте же причту, милая синьорина, — сказал Паоло нараспев. — Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шел той дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, что был на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самаритянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подойдя, помочился ему на раны, а затем избил его и наполнил рот его семенем своим; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и возлег с ним; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и гостиничные работники утопили человека в выгребной яме. Кто из этих троих, думаешь ты, оказал человеку самую главную милость?
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |