Созерцающие путь

— Если ты так ненавидишь войну, так почему же давно не бросил воевать?

— Хороший вопрос... — Мойса вздохнул. — Ещё в университете я занимался вещами, которые не шибко нравились властям. Наконец, мне понадобилось куда-то скрыться, а лучшего места, чем армия, не нашлось. Здесь все обезличены, можно раствориться в однородной массе легальных убийц. Но в душе я не таков, хотя на моей совести немало смертей. Не смешно ли? Бороться против системы насилия — и долгие годы служить её орудием...

— Значит, ты против насилия? И в то же время — исправная деталь машины беспощадного подавления, да?

— Я просто пытаюсь выжить, Школяр. В этом главная слабость и главная сила солдата. А проще сказать, необходимость... Отнимать чужие жизни, чтобы выжить самому.

* * *

Как мы потом узнали, Слону повезло. Машины его каким-то чудом не раздавили. С несколькими переломами и сотрясением мозга его уложили в лазарет. Похоже было, что пролежит он долго.

Бои в городе не прекращались. Ночные вылазки как с той, так и с этой стороны, никому не давали покоя. Горящие кварталы то тут, то там оглашались воплями и свистом кугелей.

Ночевали мы в более-менее целых зданиях, по очереди дежуря в оцепле-нии. Да и во внутренних помещениях приходилось выставлять часовых: враги, знающие в своём городе все ходы и лазейки, уже не раз учиняли тихие диверсии. Местные, незаметно минуя оцепления, пробираясь по дренажным системам, подвалам, крышам и чердакам, вырезали по нескольку десятков человек за ночь. Каждое утро повозки с телами солдат Империи отправлялись в сторону лагеря.

Штурм укреплений самоходами успеха не принёс. Более того, оказался буквально самоубийственным. Оставляя на улицах груды искорёженного ме-талла, механикусы бесславно отступили. Те же, кому всё-таки удалось подойти к стенам вплотную, угодили под град дротов и бутылей с зажигательной смесью. Протаранить толстенную кладку ни в одном месте не удалось. Их обгоревшие корпусы так и валялись возле неприступной преграды. А в атаках живой силой смысла и вовсе не было: улицы насквозь простреливались неприятельскими катапультами.

Тактику поменяли, сделав ставку на просачивание штурмовых групп через здания и внутренние дворы кварталов. Потери были чудовищные: каждый угол, каждый проём, каждое помещение таили или засаду, или смертоносную ловушку. Но в целом тактика оправдалась: наших было больше, вот и давили числом. Оставляя за собой мертвых товарищей, мы захватывали комнату за комнатой, этаж за этажом, здание за зданием, квартал за кварталом, пока, наконец, не вскрыли кольцо защиты. А за ним в отдалении нас уже ждала следующая стена, повыше прежней. И так далее. Машины теперь стали совершенно бесполезными.

Вскоре центральные районы города оказались в плотном кольце. Укрепления внешнего вала были полностью нейтрализованы, окраинные кварталы и улицы заняты войсками Империи. К осаждённым не было ни входа, ни выхода. Но горожане не собирались сдаваться. Они разбирали строения по камушку и возводили на улицах всё новые препятствия. И не только. Кто-то догадался замуровывать целые этажи в ключевых зданиях, отчего они превращались в неприступные крепости.

Нам выдали ранцевые огнемёты. Под прикрытием стрелков мы ходили по переулкам и дворам, поливая всё вокруг струями огня. Когда удавалось, подпаливали верхние этажи и крыши удерживаемых врагом строений, а после того как они прогорали, перебирались туда по шатким мосткам из соседних зданий и начинали штурм. Медленно, шаг за шагом, неся несусветные потери, но мы всё-таки сжимали кольцо.

Спустя месяц, а может, и больше — я потерял счёт дням в этом аду — этот трижды проклятый Нотгем всё-таки капитулировал, выговорив у нашего ко-мандования жизнь для оставшихся своих обитателей. Обошёлся он нам безумно дорого: от первоначального состава новобранческих войск машинной пехоты (хотя теперь мы можем с полным правом зваться ветеранами) осталось чуть более трети. Оно и понятно: мы были для военачальников чем-то вроде медной разменной монеты.

Погиб Дубарь, сорвавшись с мостков в проём между домами. Чернявому задело дротом левое предплечье, но его оставили в строю, сочтя ранение лёгким. Торбе обожгло лицо. Его полечили недолго, кое-как поставили на ноги и с незажившими ещё рубцами определили годным к дальнейшей службе. Стал он страшен, как демон, но в лазарете ему сказали, что так даже лучше: враги будут пугаться. Сморчку в одной из рукопашных схваток напрочь выбили передние зубы. У него, и раньше-то гугнявого, стало вовсе не разобрать ни слова.

В награду мы получили трёхдневный отдых и позволение брать в это время, что захотим в городе. Но только в тех домах, что не опечатаны командованием. Само собой, нам достались лишь развалины и трущобы, которые и грабить-то лень.

А через трое суток нас, потрёпанных и похмельных после разгульных дней отдыха, собрали для нового похода. Командование армии северо-западного фронта торопилось. Надо было двигаться на север.

Наш путь теперь лежал на столицу этой страны.

Великое Мировое Древо простирает свои могучие ветви в бесконечность, позволяя проявиться бесчисленным мирам, что на них произрастают. Великий Змий обвивается вокруг всего сущего. Его гибкое тело скользит по широкой ветви передо мной, преграждая дорогу. Шипя, он протягивает свою лапку к сияющей впереди сфере реальности. После чего, там их можно различить уже несколько.

— Где она? — спрашиваю я его.

— Уже вкусила свой выбор и ждёт тебя.

— Ты можешь показать мне точное место?

— Не стоит в этом деле со мною советоваться. Ты же знаешь, что логика лукава. — Он ехидно подмигивает мне. — Ты сам справишься. Ведь я — это ты, только призванный разделять. Вот потому и существует такое многообразие.

— Хорошо, поищу сам.

Я прислушиваюсь к своему наболевшему сердцу, стараясь ощутить ту тончайшую нить, связующую нас через вечность. Мне чудится её зов, поначалу слабый, как нежный росток, пробивающийся к свету сквозь толщу земли, но с каждым мгновением делающийся всё громче и отчётливее. Теперь я явственно ощущаю зов всем своим существом, и не только ощущаю, но и понимаю, от какой сферы он исходит.

— Я выбрал, Великий Дух Разделения.

— Что ж, приятного тебе познания, — шипит он, пропуская меня.

ЧАСТЬ II: ПЕРЕПУТЬЕ

Время медленно, тягуче течёт в заснеженном мире, подобно кисельной реке. Тракт широкой полосой тянется вдаль за горизонт. Лязгающим потоком движутся по нему железные колонны, каждым своим шагом приближая конец здешнего королевства.

Изредка попадаются городки и селенья, чаще всего оставленные обитателями, хотя порой окрестности и оглашаются набатным звоном. Заглядывать туда нет ни времени, ни охоты, ни приказа. Думается, успеем ещё и провиантом разжиться, и привести к покорности местные власти.

Двухсоттысячная армия, оставившая Нотгем, спешит, чтобы вовремя со-единиться с войсками северо-восточного фронта. Предполагается великое сражение с наспех собранными ордами северян, наконец-то осмелившихся на полноценный бой. Поговаривают, что их войско намного превосходит наше численностью, но сколочено из цивильного сброда, почти необученного и вооружённого чем попало.

Наш десяток хоть и поредел в нотгемских баталиях, но всё равно считается образцовым: в строю осталось более половины солдат. Не то, что прочие. Сохранили мы и номерной знак, поскольку боевая машина уцелела. Нас даже отметили за успешное взятие неприятельских укреплений в числе первых. Сейчас десяток пополнился пятью воинами из других ущербных единиц, оставшихся без командиров.

Весельчак, Рукоблуд и Циклоп с чёрной повязкой на правом глазу когда-то состояли в одном десятке и теперь держатся несколько особняком от нас, о чём-то между собой переговариваясь. Ближе к нам пристроились Тёртый и Перекошенный — уже из разных единиц с незавидной судьбой. Левая сторона лица у Перекошенного изуродована длинным шрамом, идущим от виска через всю щёку. В результате внешний угол левого глаза опустился, да и рот стянут в какой-то вечной жуткой ухмылке. Он старается не поворачивать к собеседникам дефектную щеку и говорит, что шрам, полученный ещё в юные годы, изрядно испоганил ему жизнь.

Остаются позади снежные холмы и равнины под низким белёсым небом. В пути мы уже без малого три дня. Ещё два раза по столько таким же маршем, и откроется вид на здешнюю столицу. А пока, переняв у самоходов их механическое упорство, идём и идём навстречу неведомой судьбе.

* * *

Утром четвёртого дня армии северо-западного и северо-восточного фронтов встретились и слились в единое воинство. Теперь полмиллиона солдат Империи будут противостоять превосходящим силам северян, которые быстро к нам приближаются.

На пятые сутки показались войска противника. Имперские армады, заранее рассредоточившись, поджидали их, выбрав удобную позицию среди холмов.

Мы со своими машинами стояли в самом центре авангарда, так что могли без помех наблюдать всё самое важное. Я видел, как горизонт впереди весь почернел: почти миллионная людская масса медленно двигалась в нашу сторону. Казалось, что скорлупа мира вдруг прохудилась там, где небо сходится с землёй на севере, и теперь сама тьма извергается из неведомых пределов, растекаясь по белому полю, грозя захлестнуть нас и утопить.

— Экая силища собралась! — послышался голос Циклопа, беспокойно взирающего на всё это единственным глазом. — Сколько же их прёт, а?

— Большую часть сакского авангарда составляет ополчение из местных, — поспешил сообщить десятник.

— И что это значит? — спросил я.

— А то, что они вооружены по-мужицки: топорами и вилами. И очень сомневаюсь, что у них много стрелкового оружия. — Он чуть помолчал и добавил: — Я, конечно, не говорю о пращах, излюбленном оружии туземных пахарей. Тем более, если начнут их раскручивать в такой тесноте, то быстрее своим же головы порасшибают.

— Ничего, прорвемся! — весело сказал Тёртый. — Нам ли каких-то мужиков бояться?

— Численное превосходство и толковая тактика тоже немало значат, — возразил командир. — А уж если их успели чему-то обучить...

Северяне встали от нас на расстоянии примерно двух выстрелов дально-бойных катапульт. Сплошная стена неприятельских солдат, казавшихся издали совсем мелкими, застыла, чего-то ожидая. Началось томительное противостояние враждующих сил под свинцовым небом, простёршим от горизонта и до горизонта мохнатое покрывало размахрившихся туч.

* * *

Я стоял на вершине холма. Белый жеребец нетерпеливо поигрывал подо мной, готовый по первому намёку галопом пуститься вниз, в гущу событий. А пока я наблюдал их в зрительную трубу. Полоса неутоптанного снега шириною почти в две тысячи шагов разделяла армии. Вполне достаточно, чтобы вражеская артиллерия не достала до наших передовых шеренг. К намеченным местам быстро подвозились наши стрелковые механизмы. Большинство катапульт было прэндийского производства, их дальнобойность не намного уступала имперским.

После того, как я посетил восточного соседа, и моя помолвка с Глэфири-ей всё же состоялась (свет не видывал более чопорной и циничной девицы), монарх Прэндии пообещал предоставить до ста тысяч отборных солдат в самое ближайшее время. Мне пришлось заверить его, что брак будет заклю-чен сразу же после победы. Его войск мне сейчас как раз и не хватало.

В составе моей армии было тридцать тысяч пехотинцев и пятнадцать ты-сяч конников из Гэллтонии. И мой кузен готовил ещё столько же к отправке. Что же до собственных регулярных войск, их удалось наскрести по стране свыше полутора сотен тысяч, из которых треть приходилась на кавалерию. Так что имперская конница раза в три превосходила нашу числом.

Я никогда бы не решился выйти с такими силами против хорошо обученной имперской армии, если бы не семьсот с лишним тысяч ополченцев. Они в спешном порядке собирались под знамёна Сэксондии для борьбы с вражескими ордами. Толком такое войско королевство не в силах было вооружить. Слава Единому, многие пришли со своим оружием или с подходящим вместо него инструментом. Обучить их как следует не было времени. Самое главное было, чтобы они вовремя подчинялись приказам, не нарушали строй и не мешали тактическому замыслу. Если такое случится — всё, конец. А так, в массе, они представляли собой огромную силу. Её только надо умело направить, и она сомнёт врага мощным напором.

За передовыми рядами, состоящими из ополченцев, выстраивалась регу-лярная пехота, в арьергарде рассредоточивалась артиллерия. Авангард должен был накатить на вражеские позиции, а затем нарочно отступить, выманивая неприятеля под обстрел. После этого с флангов выдвинется пехота и при поддержке конницы возьмёт противника в клещи.

Этот план довольно тщательно проработали в штабе нашей армии, где было немало опытных тактиков. Главная опасность виделась в самоходных машинах врага, почти неуязвимых для пехоты или конницы. Следовательно, их надо, во что бы то ни стало заманить под огонь нашей артиллерии.

С холма хорошо были видны самоходы южан, более всего похожие на гигантских уродливых жуков. Окованные стальной бронёй, они стояли через равные промежутки впереди неприятельского авангарда. Напротив них за широким полем глухой стеной выстроилось наше ополчение. Знамёна враждующих сторон трепетали на ветру над противостоянием двух армий. Имперцев на вид было значительно меньше, чем защитников королевства. Казалось, ничего не стоит раздавить их нашей людской массой. Но это была только видимость. Я знал, что бабиллские военачальники опытны и искусны, а солдаты превосходно обучены.

* * *

Шло время над Стэновскими Дубравами. Так назывался этот округ при городке Стэн, славившийся некогда дубовыми лесами, ныне вырубленными под корень и вывезенными в метрополию. Зима, в этом году особенно суровая и снежная, спрятала под белым покровом оставшиеся местами пни и колоды — жалкие останки некогда величественных дубрав. Лишь изредка встречались одинокие деревья, сделавшиеся гнездовьями ворон.

Издалека, с северо-востока, ветер донёс отзвук набатов. Наступал час полуденной службы, час молитвы и хвалы Единого. Народ не оставлял упований на помощь Всевышнего в борьбе против нечестивых язычников.

Мне вспомнилась последняя встреча с Его Святейшеством. Он был очень опечален тем, что разбушевавшееся толпы разнесли в столице и нескольких других городах Сэксондии храмы приверженцев южной религии.

'Империя нам это не простит', — тихо сказал он мне.

'Империя много чего нам не простит, — отвечал я с деланным равнодушием. — Стоит ли так переживать из-за этого?'

Он взглянул на меня и сокрушённо покачал головой.

'Из-за этого боюсь, стоит. Язычники терпимы ко многим верованиям. Но это даст имперцам повод провозгласить войну священной'.

Я пожал плечами.

'Какая теперь разница, как войну назовут? Они от своего всё равно не отступятся'.

'Ты не представляешь, чем это всё может обернуться. Это ведь не за се-верным морем капища дикарей разрушать, чем часто тешились слишком ретивые служители Единого'.

Он ненадолго замолчал, как бы собираясь с мыслями, затем продолжил: