В последние месяцы у нее сильно раздулся живот и она ходила переваливаясь с ноги на ногу, как гусыня. Тхе-хте делали за нее почти всю домашнюю работу, следили чтоб она не поднимала тяжести, не ела мясо и не прикасалась к иголкам. Делали все, что велит обычай. И мать, и наши тхе-хте были счастливы. Они часто говорили, что у меня скоро появится маленький брат или сестренка. "Откуда?"— спрашивал я. Они указывали на мамин живот и начинали смеяться. Я и не верил по началу, а потом, когда мамин живот разбух как наполненный водой бурдюк, очень удивился. Неужели в маме растет другой человек? — не может быть! Но окружающие вели себя так, что вскоре мне пришлось в это поверить. "Как же он туда попал?" В ответ только смех, да слезы умиления на маминых щеках: "Глупыш",— повторяла она без конца и гладила мои перепутанные волосы.
День ото дня живот у нее все рос и вскоре она уже не могла натянуть свои старые платья и кто-то принес ей новое, большое и широкое. "Скоро, совсем скоро",— сказала как-то мама. Мы все вчетвером сидели в тхереме и ужинали. Услышав ее слова оба тхе-хте нахмурили брови. "Да помогут нам духи",— промолвил кто-то из них и сложил пальцы в охранительный знак. А я, точно чувствуя угрозу, пригнулся.
Так наступил этот день. Мать еще с вечера увели в лес, где уже был сооружен маленький родильный тхерем: здесь ей придется провести не один день, ведь после родов женщина должна очиститься прежде, чем сможет вернуться домой.
И вот я стою под жарким летним солнцем и кусаю кулаки. По небу плывут клубящиеся ослепительно белые облака, похожие на невиданных зверей, но сегодня я не обращаю на них никакого внимания. Что происходит там, в лесу, в родильном тхереме? — единственное, что занимает меня сегодня. Я даже от еды, предложенной мне кем-то из соседей, отказался. Над землей плыло прозрачное марево, лес точно дрожал. Все вокруг казалось нереальным, будто происходящим во сне. Существовало только одно место во всем мире — родильная хижина. И еще я, ждущий, надеющийся. И страх. Великий, сосущий, щекочущий внутренности.
Временами, когда отекшие ноги отказывались стоять, я садился. Но по-прежнему, всматривался под полог леса, надежно скрывающего маленькую крытую дублеными шкурами хижину. Была середина дня. Я находился под солнцем с самого рассвета и теперь сильно страдал от головной боли и жажды. Вода была рядом, стоило лишь зайти в тхерем, но я не решался сделать ни шагу, боясь, что пока я буду ходить, что-нибудь обязательно случится. И ждал, как страж стоял на посту и, когда становилось совсем плохо, тихо и жалобно скулил как щенок.
Только к вечеру, когда я уже совсем обессилел и без движения лежал на земле, издавая приглушенные хрипы и вздохи, ко мне подошла спешащая мимо женщина, ухаживавшая за мамой, взяла на руки и перенесла в тень. Потом принесла бурдюк с водой и стала поить; прохладная жидкость вливалась в рот и растекалась по телу, точно я был совсем пустой изнутри. Я почувствовал приступ тошноты и еле успел отвернуть голову в бок, как меня выполоскало. Женщина погладила меня по голове, потрогала разгоряченный лоб и заглянула в воспаленные глаза. Покачала головой. Я опять попил из бурдюка, только совсем немного, ожидая что меня опять вывернет, но ничего не произошло. Женщина смочила мои волосы водой и наказала держаться в тени. Затем ушла, и я опять остался совсем один.
Я вытер забрызганное лицо и почувствовал как силы покидают меня. Клонило в сон. Я попытался сесть, чтобы не дать дреме захватить меня, но из этого ничего не получилось: мне удалось лишь немного приподняться, после чего я снова упал на спину. По телу пробежала мелкая дрожь, отдаваясь в голове ноющей болью. Невольно я закрыл глаза и сразу душа оставила мое тело и умчалась в другой мир, где все было гораздо ярче, чем наяву, но в тоже время неясно и размыто. Я заснул.
И снилось мне, что я куда-то лечу, хочу дотянуться до чего-то родного и очень дорого мне, но не могу. Мешает ветер и мелькающие перед лицом темные расплывающиеся пятна. Я кричу на них, отмахиваюсь, но ничего не помогает: они смеются в ответ, их становится все больше. Они преграждают мне путь, отталкивают от того, к чему я спешу. И нет возможности справиться с ними, разогнать, обойти: они везде, повсюду. И впереди, и сзади, и сверху, и снизу. Серые, бурые, черные, лохматые клочья. "Духи!" — догадываюсь я и пытаясь разогнать их знаком. Но они хватают меня за руки и разжимают пальцы. Они глумятся надо мной и дико угрожающе хохочут. А ветер усиливается и относит меня назад. Злой холодный ветер. Но я продолжаю бороться. Собрав оставшиеся силы я кидаюсь в самую гущу духов и они разлетаются в стороны, что-то кричат и ругаются. Теперь я снова силен. Ветер меняет направление, становится жарким и несет меня вперед. Духи неистово воют и цепляются за руки и ноги. Но я легко стряхиваю их и лечу дальше все быстрее и быстрее. Снова чувствую близость чего-то родного и любимого, зовущего меня, хотя и голоса не слышно. И в этом зове я улавливаю страх. Что-то должно случиться, я опаздываю. Я мчусь по радужному пространству, обгоняя кучевые облака, но уже знаю, что не успею. Все вот-вот произойдет или уже произошло. Я не успел. Духи толпятся у меня за спиной и насмехаются, злорадствуют и дразнятся. Я бессилен. Мой полет замедляется, я начинаю проваливаться куда-то вниз. Я падаю, кричу, плачу. "Я опоздал!"— была последняя мысль, посетившая меня в видении.
Я открыл глаза. Солнце прячется за елками. На земле лежат тени, только кое-где прорезанные желтыми пятнами солнечного света. Прохладный ветер колышет траву. Я лежу на том же месте, где меня оставила повитуха. Слезы катятся из уголков глаз. Я всхлипываю. Начинаю подниматься. Голова кружится, но уже не болит. Тело плохо поддается, придавленное слабостью. Птицы громко щебечут, провожая огненный круг Осамина на ночь. Где-то за стойбищем лают собаки.
Я сел и положил голову на колени. Какой страшный сон я увидел... Я боролся с полчищами злых духов и проиграл... Так значит... Я испуганно вскинул голову и посмотрел в сторону родильного тхерема. Так значит... Я не успел помочь? Неужели... Позабыв про усталость я вскочил на ноги и, повинуясь порыву, пошел к кустам, медленно, шаг за шагом. Сзади послышались голоса: это сородичи, заметив, что я иду в запретное место, зашумели. Кто-то окликнул, но я не обернулся. Вот уже я раздвигаю склонившиеся над травой ветви.
-Стой! Нельзя туда!— послышался голос из зарослей и, преграждая мне дорогу, из чащобы выступила та самая женщина, что днем приводила меня в чувство. -Не ходи. Так нельзя. Там скверно, запачкаешься.
Сильные руки развернули меня и повели назад к тхерему. Я не мог сопротивляться, да и не хотел. Я уже знал наперед, что случилось. Рваться не было смысла. Она завела меня в наш тхерем, развела огонь и начала готовить. Скоро должны вернуться тхе-хте и негоже встречать их без еды. Я сел на свое ложе и уставился на пламя. Женщина суетилась вокруг, задевая меня бедрами, но я даже ни разу, как помню, не глянул на нее. И не плакал. Когда мясо поджарилось, она покормила меня. Дала хлебнуть веселящего напитка и ушла, осторожно расправив полог у себя за спиной.
Стало уже смеркаться, когда в херем вошли уставшие, нагруженные добычей тхе-хте. Они сбросили перед очагом несколько добытых зайцев, отложили оружие и сели к огню. Я сидел низко опустив голову. Они поерзали и принялись за еду.
-Как там?— спросил Мен"ыр и кивнул в сторону леса.
Я пожал плечами. Что я скажу? Поверят ли они, что я через свое видение уже все знал, хотя мне никто не говорил правды? Не дождавшись ответа Мен"ыр вздохнул, сдвинул брови.
Долго мы сидели в молчании. Потом мне велели ложиться спать. Я не— хотя залез под одеяло и отвернулся к стенке. Тхе-хте лениво доедали остатки трапезы и пили хмельное зелье. Вдруг полог откинулся и в тхерем вошли обе повитухи. Их лица были серьезны и бесстрастны. Они встали у входа, и оба тхе-хте повскакивали со своих мест и остановились напротив женщин.
-Что? Как там?— перебивая друг дружку, спрашивали они.
Одна из женщин выступила вперед, сцепила руки и помотала головой. Тхе-хте замерли. Я подскочил на ложе и следил за происходящим. Я уже знал ответ.
-Человек пришел мертвым... — сказала повитуха.— Мы уже отправили его в Страну Мертвых... — Она замолчала и опустила глаза.
Больше не было сказано ни слова. Женщины развернулись и вышли, растворившись во мраке, а тхе-хте вернулись к очагу. Я опять улегся в постель. Я не смел разговаривать о своем видении с ними, так как боялся. Боялся, что во всем виноват я: не смог разогнать духов и откликнуться на зов. Боялся, что видение вообще посетило меня, маленького мальчика, который еще даже имя настоящее не заслужил. И я промолчал тогда, когда мои тхе-хте горевали сидя у огня, а мать глотала слезы в родильной хижине; молчал и впоследствии, чтобы не навлечь на себя их гнев и немилость.
Но говорит ли этот сон, который я тогда видел, о присутствии во мне Силы? Был ли я избран уже тогда? Сны, подобные этому, снятся многим. Иногда, как и мой собственный, они опережают события. Но, возможно, снится нам такое потому, что мы поглощены этим, думаем об этом, а то, что случается именно то, что нам привиделось — быть может это... случайность?.. Одни духи ведают. Я не знаю. Так или иначе, такой сон я видел. Я увидел во сне смерть своего маленького брата и, возможно, он действительно был послан мне свыше. Ясно только одно: вещий сон был, это правда.
Я мог бы рассказать гораздо больше о счастливых днях моего раннего детства, но, пожалуй, это будет лишним, так как всё это дорого мне, но мало занимает тебя. Старикам всегда приятно вспоминать о былом, тем более о первых годах своей жизни, но это редко бывает интересно кому-то еще. Поэтому мне придётся отмести всё лишнее и сосредоточиться на том, что важно, что развеет туман и откроет тебе недосказанное в предании. То, что я тебе рассказал — лишь крошечная толика того, что скрывается под пологом моего сердца, но, в то-же время, эти воспоминания содержат не так уж мало, если, конечно, уметь находить хотя бы крохотный росток истины там, где другие не видят ничего.
Как видишь, я не отличался от других детей, по крайней мере, пока мне не исполнилось семь. Но и потом... Разве видение может служить доказательством того, что во мне присутствует Сила? — вот вопрос, на который невозможно ответить. Но это, по-моему, единственное, что отличало меня от сверстников, в остальном я был простым мальчиком: рос вместе со всеми, играл, учился у старших, дразнил девчонок. Да, видение... Может, оно-то и было тем Знаком, что посылают духи, когда хотят отметить человека, но только я этого не знаю наверняка. Никто не знает.
А может, рассказывать тебе об этом и вовсе не стоило... Прости старика, слишком силён был соблазн ещё раз вернуться туда, в прошлое, ещё раз увидеть время, когда Мой мир был юн и светел.
С тех пор, как всё началось, Мир переменился: на смену спокойствию и порядку, пришли хаос, суета и жестокость, пошатнувшие незыблемость всего сущего. Привычный ход жизни был нарушен, законы утратили свою былую силу и были втоптаны в грязь, а люди утратили разум и потеряли своих Покровителей. С тех пор всё пошло не так.
Что-то надломилось в Мироздании, покачнулось: но что именно — никому неведомо, даже жрецам. Только теперь наш народ стал меньше, дети умирают чаще и живут люди недолго. Это то, что видно нам, людям, но кто знает какова причина всему этому: мы видим только расходящиеся по поверхности пруда круги, но не знаем, что пробудило их, так как тёмная вода надёжно скрывает от нас происходящее в её глубине. Что-то всколыхнулось в устоявшемся Мире, пришло в движение и вырвалось на свободу, разлились над землёй волнами страшные несчастья и напасти, беда заглянула в каждую хижину, и Дух Голода поселился у каждого очага. А началось всё внезапно: ни жрецы, ни даже Покровители не сумели предупредить народ о надвигающихся переменах, точно глаза их затмил блеск Осамина, а бурундуки набили их уши земляными орехами. Беда пришла нежданно— негаданно, как снег, застлавший землю в пору цветения.
Мне исполнилось десять. Стоял конец лета. Небесный Огонь уже почти не грел, стало прохладно. Трава увядала, но зато в лесу и на болотах было полным полно грибов и ягод. Олени и лоси нагуляли жир и с трудом преодолевали подъёмы, становясь лёгкой добычей наших охотников. Вешала в стойбище прогибались под тяжестью вяленого мяса и рыбы, тхеремы ломились от множества мешков и корзин с сушеными кореньями, грибами и ягодами; наш род был готов встретить суровую зиму. Все — мужчины и женщины, дети и старики — были сыты и довольны. Даже собаки, и те не могли пожаловаться на плохую кормежку.
Моя мать подготовила на всё семейство новую меховую одежду и заранее снесла её в зимнее стойбище, куда в скором времени нам предстояло переселиться. Не за горами уже были пышные осенние торжества, к которым готовились все обитатели тхе-ле: женщины шили красивые одежды, начищали костяные бусины, а мужчины заготавливали перья и чинили и правили оружие, пооббившиеся от частого употребления; для нас же, детей, приготовления ограничивались разучиванием движений танца и упражнениями в меткости стрельбы из лука, всё остальное легло на плечи наших матерей. Всё шло как положено, ничто не предвещало того, что вскоре должно было случиться.
В то лето, как и в предыдущие, наши люди не пошли на Сход: в наших лесах было много дичи и участвовать в большой охоте необходимости не было; кроме того, па-тхе родов Сау-кья и Кья-тхе рассорились с вождями Су-тхе и Генчжа и не желал встречи с ними а, как известно, люди идут за своим вожаком. Поэтому, вот уже как пару лет, или около того, мы не общались с другими родами (за исключением молодых охотников, отправляющихся посватать себе невесту) и уединенно жили в самом сердце Ге-эрын, среди дремучих лесов. Наше тхе-ле стояло на широкой луговине, подступавшей к берегу небольшого тихого озерка, затененной с другой стороны темной стеной старого елового леса. Родительский тхерем стоял на окраине стойбища, у начала узкой тропинки, спускавшейся к озеру. Место было веселое и спокойное, и уже который раз, мы ставили здесь свои хижины.
Однажды, уже на исходе этой чудной сытой поры, я проснулся на рассвете разбуженный тихими голосами и возней в тхереме. Выглянув из-под покрывавших меня шкур, я увидел шарящих по углам тхе-хте и что-то наставительно говорившую им маму. По обрывкам фраз, я понял что они собираются на охоту в горы. Сейчас они что-то искали и не могли найти, чем и вызвали возмущение матери. Я продолжал лежать, притворяясь спящим. Наконец старший тхе-хте отыскал потерянную вещь ( какой-то талисман, кажется ) и взмахом руки прервал все разговоры. Втроем они вышли из хижины и бледный свет на миг пробился в дверной проем и больно ударил по глазам. Я зажмурился и перевернулся на другой бок.
Снаружи брякнули стрелы, когда кто-то из тхе-хте закинул колчан на плечо; затем за стенкой прошуршали чьи-то шаги — охотники собираются. Тихие неразборчивые слова, ворчание собак. Снова шаги, но теперь уже удаляющиеся в обход озера, постепенно стихающие. Должно быть, и мама по привычке, выработанной годами, опять пошла провожать тхе-хте до леса. Вставать не хотелось, клонило в сон. Я зарылся в прелые влажноватые шкуры с головой, оставив лишь небольшое отверстие, через которое проникал свежий холодный воздух. Может к вечеру тхе-хте вернутся и принесут нам баранью ножку или оленьи ребрышки. Я сглотнул подступившую слюну и широко зевнул.
