Манящая корона часть2

Впоследствии, в сотый, в тысячный раз возвращаясь мыслями к случившемуся, он убедил себя: жена не отдавала отчета своим словам, ее рассудок помутился от стыда и страха. А тогда...

Тогда им овладело неописуемое бешенство, и кроваво-красная муть заволокла взор. С яростным, хриплым воплем он схватил ее, швырнул обратно на кровать, несколько раз изо всех сил ударил по лицу, а потом, навалившись сверху, вцепился в горло. Внезапно возникшее возбуждение только подхлестнуло его, он стискивал пальцы все крепче и крепче, со злобной ликующей радостью ощущая, как она, задыхаясь, делает инстинктивные, жалкие попытки вырваться. И когда тело жены, корчившееся в конвульсиях, вдруг бессильно обмякло, его потряс такой оргазм, какого он никогда еще не испытывал.

Может быть, это грех — получать наслаждение в момент смерти другого человека... Он не знает. Спросить можно было разве что у своего духовника, но он отказался от его услуг сразу после похорон графини.

Что толку в духовнике, постоянное присутствие которого не уберегло жену от столь позорного падения?! Много ли значат его слова и молитвы?

Конечно же, покойницу погребли со всеми подобающими почестями. Официальная версия гласила: графиня страдала головными болями, и медики предписали ей полную тишину, покой и лесной воздух. Поэтому она часто проводила время в уединенном домике, стоявшем посреди густого сосняка, который давным-давно построил один из предков графа, используя в качестве охотничьего (злые языки упорно утверждали, что "охотился" тогдашний Хольг главным образом на молоденьких красоток, скрываясь с ними в этом самом убежище от глаз ревнивой супруги)... И однажды ночью туда ворвались разбойники, увы, не встретив должного отпора: граф понадеялся, что его грозное имя послужит самой надежной защитой жене, а потому не дал ей вооруженную охрану. В роковой час, кроме личной камеристки графини и секретаря, приставленного к ней для услуг, в домике находились еще лишь трое мужчин — сторож, повар и лакей... Но трудно обвинять несчастного вдовца в легкомыслии: кто знал, что в Империи могут отыскаться настолько дерзкие и безрассудные злодеи! До сих пор никто из разбойников не смел даже подумать о том, чтобы нанести вред члену Тайного Совета или кому-то из его семьи.

К несчастью, они все же отыскались. Граф, каким-то образом заподозрив неладное, прискакал на рассвете к домику с десятком стражников, но злодеев и след простыл, и ему оставалось только рвать на себе волосы при виде того, что сотворили эти изверги рода человеческого. Слуг-мужчин и секретаря закололи, несчастную графиню задушили (злые языки шептались, что ее перед этим изнасиловали, причем неоднократно), а камеристку буквально изрезали на кусочки, видимо, допытываясь, не спрятаны ли в домике еще какие-то драгоценности госпожи, кроме тех, что стали их добычей.

Вся Империя ахнула, узнав о таком зверстве. Правитель Ригун лично выразил соболезнование несчастному графу, после чего вызвал начальника городской стражи и имел с ним долгий и неприятный разговор — неприятный для начальника, само собой. Тот, вытянувшись в струнку и непрерывно поминая всех святых, поклялся во что бы то ни стало отыскать преступников.

И сдержал слово! Правда, пойманные изуверы сначала яростно отрицали свою вину, точно так же клянясь всеми святыми, что никогда не видели ни графини, ни этого домика, и вообще понятия не имеют, где он находится. Но после допросов с пристрастием, проводимых под личным руководством начальника стражи, у них улучшилась память, и они все признали.

Суд без долгих проволочек вынес приговор, и при огромном стечении народа негодяев вздернули на Торговой площади...

Граф равнодушно пожал плечами. Что значила жизнь полудюжины простолюдинов по сравнению с честью члена Тайного Совета и судьбой Империи!

Несчастный вдовец может занять трон, опозоренный рогоносец — никогда.

К тому же, у них наверняка были грехи, даже немалые. Кто знает, может быть, они и впрямь заслуживали виселицы?

Во всяком случае, это не те люди, из-за которых надо терзаться сомнениями. Вот слуг — тех действительно жалко... Но после того, что случилось, он просто не мог оставить их в живых.

Грубо разбуженные, поднятые с постелей, слуги остолбенело таращились на мертвые тела и, крестясь, божились, что ни о чем подобном даже не подозревали, ведь спальня госпожи в другом крыле, да еще и отделена от холла комнатой, которую занимает камеристка! Боги свидетели, они ничего не видели и не слышали, никогда и ни за что не предали бы господина графа, не злоупотребили бы его доверием...

Он молча выслушал их, а потом убил, одного за другим. Оледеневшие от ужаса, они даже не пытались сопротивляться.

Будь жив его отец, наверняка снова сказал бы, что это не жестокость, а всего лишь необходимость. Разумная, хоть и неприятная.

Для успокоения совести, он устроил им похороны за свой счет, и назначил их семьям хорошую пенсию. Вдовы, заливаясь слезами, целовали ему руки и благословляли его имя...

Было невыносимо тяжело выносить их бестолковый лепет, сочувственно кивая. У этих глупых баб не возникло даже тени подозрения!

Впрочем, у мамаши секретаря, посчитавшей своим долгом рассказать ему во всех подробностях, каким замечательным был ее единственный сыночек — тоже.

Он только чудом смог сдержать клокочущую ярость, слушая ее всхлипы и глядя на безобразно распухшее от рыданий лицо. По справедливости, у этой жабы надо было отобрать все, до последней нитки, оставить без крыши над головой, раздетой и разутой — лишь за то, что родила и вскормила негодяя! А вместо этого и ей пришлось назначить пенсию, чтобы не вызвать удивленных пересудов...

Да, никто ничего не заподозрил. У них с Ральфом с лихвой хватило времени, чтобы сначала разнести трупы мужчин по разным углам дома, затем заняться допросом мерзавки камеристки, а под конец перевернуть все верх дном, создав весьма правдоподобную видимость разбойничьего налета.

Свою верхнюю одежду, забрызганную кровью, он оставил в потайном проходе. Серьги, кольца и ожерелья жены хотел бросить там же, но потом все-таки взял с собой, спрятал в секретном ящичке своего стола и иногда, тщательно заперев дверь кабинета, доставал и долго рассматривал, утирая набежавшие слезы и чувствуя острую, мучительную ненависть к их прежней владелице. И не только к ней одной... Да, именно с того дня, когда его богиня обернулась падшей шлюхой, он возненавидел женщин. Возненавидел искренне, всей душой и без разбору.

Слухи об этом мгновенно расползлись по Кольруду, дав пищу долгим и упорным пересудам. Одни считали, что у несчастного графа просто помутился разум от горя, другие утверждали, что он таким образом хранит верность покойной жене, борясь с естественными желаниями плоти, а иные, злорадно хихикая, шептались, будто граф теперь находит утешение в крепких и надежных мужских объятиях.

Самое невероятное, что нашлись кретины, всерьез поверившие, будто он и впрямь стал мужеложцем! Более того, посмевшие предложить свои кандидатуры для "утешения"... Что же, отповедь, полученная ими, запомнится надолго.

А естественные желания.... куда они денутся? И он уже давно не глупый подросток, чтобы заглушать их вульгарным онанизмом... К счастью, в Империи хватает женщин, готовых отдаться даже тому, кто их ненавидит и презирает, лишь бы ненавистник расплачивался звонкой монетой.

Этих продажных тварей было много за прошедший год, и все они оставались живыми, не подозревая, что ходили по краю бездны... Самые разные — высокие и низенькие, худые и в теле, брюнетки и шатенки. Но с одинаковой черной повязкой на глазах: он не хотел, чтобы они видели его лицо.

Вот только среди них не было ни одной блондинки, даже крашеной, — незачем лишний раз мучить душу воспоминаниями о ее волосах...

Но перед годовщиной предательства — по-другому он не мог назвать то, что совершила боготворимая женушка — ему стало ясно: очередная тварь должна умереть.

Более того, она должна была походить на жену так, как только возможно, — лицом, ростом, фигурой. И непременно — быть натуральной блондинкой, как и предательница.

Это стало навязчивой идеей, и он не смог (да и не захотел, если уж говорить откровенно) ее отбросить.

Ральф отправился на поиски жертвы с самыми точными указаниями, а также с приказом не жалеть денег. И все шло, как по маслу, и завершилось бы так, как он задумал! Если бы не Гумар...

Хольг поморщился, мысленно упрекая себя в неблагодарности. Если бы не Гумар, его сына не было бы в живых!

Едва только сотник поправится, он получит награду, о которой заговорит вся Империя. Всем станет ясно, что Хольги умеют ценить верность и преданность. И это будет только справедливо: как он старался, бедняга, спасти мальчика, напрягая последние силы, с такой-то раной в груди! Не мудрено, что стал бредить... Обращался к графскому сыну, будто к своему собственному, за что-то просил прощения...

Вода заметно остыла, и Хольг хлопнул в ладоши:

-Ральф, подайте полотенце!

К его немалому удивлению, дворецкий не поспешил на зов господина. Выждав время, граф снова окликнул его, повысив голос. И когда Ральф наконец-то переступил порог, у него был такой смущенный и растерянный вид, что Хольг тут же насторожился.

В сознании смутно забрезжило: когда дворецкий докладывал ему, что ванна готова, он вроде бы тоже выглядел как-то странно, необычно...

-В чем дело? Моему сыну стало хуже?! — испуганно спросил граф.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Правитель Ригун простер руку над только что утихшей толпой:

-Вы хотите, чтобы я назначил графа Хольга Наместником Империи?

Оглушительный, тысячеголосый вопль: "Да!!!", отразившись от дворцовой стены и мелко задребезжавших окон, пронесся над огромной площадью.

"Глас народа — глас божий!" — вспомнилось вдруг Правителю, и он расправил плечи, ощутив торжественность момента.

Почти сразу же в памяти всплыли слова лейб-медика, неоднократно и настойчиво намекавшего, что государственные дела и заботы в его возрасте очень утомительны, и самым негативным образом влияют на ре... Как там он ее называл, эту самую функцию? Репло... Репро... К демонам, и так понятно, о чем речь!

Он и сам уже подумывал, как было бы хорошо, если бы нашелся человек, взваливший на себя хоть часть этих дел и забот. И теперь его собственные подданные указывали на этого человека, ясно и недвусмысленно!

Граф Хольг — именно тот, кто сможет навести элементарный порядок, при этом не руководствуясь недостойными, корыстными мотивами. Остается лишь один вопрос: согласится ли на это граф, тем более, что его сын в столь тяжелом состоянии...

Должен согласиться! Для таких людей, как Хольг, интересы Империи на первом месте.

Ригун терпеливо дождался, когда собравшиеся под балконом горожане выдохнутся, устав кричать, и, набрав побольше воздуху в грудь, возгласил:

-Да будет так! Я призову к себе графа Хольга и предложу ему эту должность!

От восторженного, ликующего рева заболели уши. Но как приятно было слышать, что многие в толпе кричали: "Слава Правителю!!!" Громко и искренне, хоть и вразнобой.

"Все-таки мой народ любит меня!" — растроганно подумал Ригун.

А чуть позже на ум пришла мысль, что в эту минуту дед, пожалуй, был бы доволен внуком.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Он уже давно успокоился, но пальцы все-таки подрагивали — мелко, почти незаметно, и потому строчки не получались ровными и аккуратными, как обычно. Впрочем, жена от радости даже не обратит на это внимания!

А если и обратит, наверняка подумает, что у него дрожали руки от еще большей радости. Чтобы простой, ничем не примечательный священник стал личным исповедником такого человека, как граф Хольг — члена Тайного Совета, а главное, чего уж скрывать, сказочно богатого, да еще без всяких там протекций, — это граничит с чудом.

"Известно, что жернова божьи мелют не скоро, но верно. Обычно так говорят, намекая на возмездие, постигшее грешника, но в нашем случае, думаю, это является заслуженной наградой за терпение, смирение и честное служение Им..."

Отец Нор, отложив перо, скромно потупился. Не впадает ли он в грех гордыни, да еще и преждевременно? Конечно, граф обещал, но слова — это только слова, а у высокопоставленных особ столько причуд и капризов! Чего доброго, еще передумает...

Нет, невозможно! Граф так счастлив, он не возьмет своих слов назад.

Интересно, на какое жалованье можно рассчитывать?

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Как только Хольг выяснил главное — что с ребенком, хвала богам и всем святым, ничего дурного не произошло, — он с досадой выговорил дворецкому:

-Имейте совесть, Ральф! Видели бы вы свое лицо! Честное слово, после того, что я пережил, лишние волнения мне совсем без надобности!

-Простите, ваше сиятельство! Это моя вина, целиком и полностью. Я не должен был проявлять свои чувства, но...

-Но что? Говорите толком! Хотя нет, погодите, сначала я выйду.

Ральф помог господину выбраться из ванны и, обтерев большим полотенцем, подал купальный халат. Граф, одевая его, тут же обратил внимание, что руки верного дворецкого дрожали: всегда спокойный, невозмутимый, он был взволнован до глубины души.

-Так что, во имя всех демонов, случилось?! — с плохо скрытым нетерпением, к которому примешивалось любопытство, воскликнул он, прошлепав босыми ногами к креслу и устроившись поудобнее.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Тамира ободряюще улыбнулась:

-Ты правильно решил, дорогой. Пусть Хольг станет Наместником.

-Да, но Совет...

-Сделай так, чтобы он согласился.

-Легко сказать! Проклятый Леман скорее удавится, чем отдаст свой голос за Хольга. И Шруберт встанет на дыбы, он Хольга и без того терпеть не может... Пожалуй, это единственное, в чем они солидарны.

-О боги, неужели Шруберт до сих пор...

-Вот именно! Он считает, что это вина Хольга, и переубедить его невозможно.

-Ужас! Как же так, ведь справедливость — одна из главных добродетелей... Даже в горе нужно быть справедливым.

-Я несколько раз пытался ему это объяснить, но он словно обезумел! А без его согласия нечего и думать, что Хольг наберет больше половины голосов.

-Что же, тогда воспользуйся своим правом.

Наступила пауза.

-Ты слышишь меня, дорогой?

-Разумеется. Надеюсь, ты понимаешь, что предложила?..

-Поступить, как подобает Правителю.

-И ополчить на себя весь Совет, за исключением Хольга?!

-Рано или поздно, тебе все равно пришлось бы это сделать. Сколько можно терпеть их своеволие?

Ригун, не сдержавшись, тихо застонал:

-Я не просто так терплю! Ради тебя, ради нашего мальчика!

-Знаю, дорогой. Но не забывай, что ты все-таки Правитель, и что в тебе течет кровь Норманна...

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

-Едва только рассвело, я велел навести порядок: засыпать ров, выдернуть колья. А главное, убрать всю эту падаль! Вы уж простите, ваше сиятельство, что своевольничал, вас не спрашивая, но вам не до того было...