Там тебя никто не ждёт

За что ж такая честь?

Впрочем, это всё пришло в голову много позже — сначала я просто дрожала в уголке и рыдала от страха.

Но больше ко мне никто не лез. Долго.

А в принципе — было кому. Маленькая, грязная камера, полная мышей (такие, серые, пушистые и быстрые. Вроде не крысы) и жуков, больших и малых, вмещала кроме этой живности ещё и с десяток людей — в основном мужчин. Была, правда, парочка женщин — древние старухи. Одна точно слепая. Другая не шевельнулась ни разу. Может, уже того?

Эда не было.

А ещё тут имелось окно. И слава богу, потому что уборной как раз не было. Если бы не ветер снаружи (внутренний двор, как я потом разглядела), вонь бы стояла адская.

А так она была просто терпимой.

А порядки, скажу я вам... Кормили меня почему-то отдельно. И, поили. Остальным просто швыряли тазик — а мне кружку. Сколько капель на донышке осталось, после того, как она в пределы досягаемости цепи докатится — все мои.

А кухня тут... Мда, и ведь ели. И я тоже. А что? Голод не тётка, несмотря на вонь и жажду.

Я вообще много нового о себе узнала за это время.

Например, поняла, что все мои принципы, типа "со мной ничего не случится" конкретно тут не стоят ничего. Особенно представление день, кажется, на третий очень сильно вправило мозги.

Я смотрела в окно — насколько цепь позволила. Там кого-то казнили — женщину вроде. Я видела только, как ей последовательно отрубили руку и ногу. И так оставили.

Не сожгли. Я даже радовалась за неё сначала — жива.

Ага.

Она умерла дня через три. На помосте. Под дождём. От потери крови или голода, или холода — не знаю.

И ей никто не помог. Альтруистов вроде Эда не нашлось.

* * *

Где-то в промежутке — уже после этой казни, но ещё до смерти несчастной — меня вызвали на допрос.

По крайней мере, так это у них называлось.

Сама процедура допроса меня к тому времени уже не волновала. Просто я очень хотела есть, помыться и узнать, что с Эдвардом. Примерно в таком порядке.

Меня накормили. Помыли — бадья с лягушками впечатлила. Выдали новую рубаху. Слава богу!

А разговаривать — слишком большая честь, оказывается.

Вот так, босиком, мокрую, жалкую впихнули в допросную — совершенно нестрашную комнатку, чем-то напомнившую небольшую университетскую аудиторию.

Картина маслом — сидит за столом дяденька благообразного вида. Точь-в-точь наш завкаф. Смотрит на меня — устало и с привычкой. А потом этак лениво — и тоже устало да с привычкой — не то диктует, не то спрашивает:

— Знаете ли вы, за что вас арестовали?

Я тупо на него уставилась. И не поняла сначала, чего он от меня хочет.

Дяденька подождал с минуту. Вздохнул. И заговорил — уже внятнее и намного медленнее.

— Вас обвиняют в том, что вы еретичка, что ваша вера противна учению святой Церкви и Его Величества Дерика Дебуа.

Чё?

И снова минута ожидания. Потом (очень грустно):

— Веруете ли вы в Господа нашего Его Величество короля Дерика VII, Повелителя-на земле-и-на-небе?

Э-э-э... Не-а.

Я моргнула.

Они что здесь, свихнулись все?

А "завкаф" продолжает:

— ...Заступника нашего и Благодетеля, Вседержителя и Пастыря ныне и во веки веков... Веруете?

Чего ради я должна верить в какого-то короля?

— Э-э-э...

Взгляд дяденьки стал почти просящим.

— Признаёте ли вы, что не молились, не исповедовались...

— Э-э-э...

Типа "ingnoratia non est argumentum" — незнание законов не освобождает от ответственности?

А секретарь тем временем строчил, кажется, что-то вроде: "Обвиняемая упорствует во грехе". Своими глазами видела!

Дурдом.

Наконец:

— Поклянитесь, что веруете. Веруете в Господа нашего Его Величество короля Дерика VII, Повелителя-на земле-и-на-небе...

— Клянусь, — послушно отозвалась я, когда он закончил, — что верую в... э-э-э... а можно ещё раз — в кого я должна верить?

Дяденька вздохнул и постучал пером по виску.

Секретарь подчеркнул фразу "упорствует" два раза.

— Я вас не принуждаю давать присягу, — как-то заученно забормотал дяденька, — ибо вы, веря, что клясться запрещено, перенесёте грех на меня и...

— Да-да, — закивала я, — понятно. Я просто имя короля забыла. Как там его?

В общем, экзамен я провалила.

Блин, они тут в короля веруют! Ну не чокнутые?!

* * *

Ещё три дня — медленное, пустое ожидание.

Сырые стены — хоть облизывай, кошмар, так пить хочется!

Взгляды искоса — меня сторонились, точно чумной. И почему?

По ночам, дрожа от холода (босиком да в одной рубашке... даже клока сена никто не дал, сволочи!) я злилась на весь мир, тщательно представляла, как и мне отрубают руку, боялась до колик (хотя последние были, скорее, от голода или от местных "блюд") и видела в кошмарах, как там, за решёткой, во внутреннем дворе сжигают Эдварда.

В общем, незабываемо проводила время!

А потом меня снова вызвали. Выволокли, если быть точной. Цепь не позволяла встать, и ноги онемели до бесчувственности. Или замёрзли. Фиг знает, но ходить не могли.

Мыть и кормить на этот раз не стали. Просто втолкнули в какую-то очень светлую комнату. Не привязали и не прицепили, так что я тотчас метнулась в первый же тёмный угол.

Привычка.

— Катрин?

Звякнула цепь.

Я повернула голову, всё ещё обнимая себя за плечи.

Эд оказался рядом — через мгновение.

И вдруг всё стало на свои места. Хорошо и безопасно. Снова. Тоже на мгновение.

Не слушая, что он там бормочет, я рассматривала его лицо — как и у меня, наверное, с синяками. Глядела на рубашку — такую же, как моя, только порванную. На потёки крови в уголке рта.

И всерьёз думала, что если кто-нибудь хотя бы посмеет тронуть его при мне — я за себя не отвечаю!

А ещё мне почему-то очень хотелось его поцеловать. Совсем озверела с этими... мышами.

Скрипнула, открываясь, дверь.

Эдвард вскочил, потянув меня наверх и вбок — и себе за спину.

А я вцепилась мёртвой хваткой в его руку и замерла.

За громадный письменный стол вслед за секретарём проплыла (именно так) девица в чёрном платье. И чёрной остроконечной шляпе.

Я окончательно впала в ступор.

Для полного образа дамочке не хватало только метлы. И тыквы с рожицей.

Ведьма в роли инквизитора... Этот мир окончательно сбрендил. Точно.

Девица уселась за стол, подняла голову. И встретилась взглядом с Эдвардом (я из-за спины только выглядывала)

Замерла.

Минуту эти двое переглядывались.

Потом девица этак царственно махнула рукой, без слов отсылая секретаря. И, когда за ним скрипнула дверь, выдохнула:

— Эдвард?

— Здравствуй, Камилла, — напряжённо откликнулся Эд.

И тишина...

— Значит, ты снова попался, — констатировала очевидное дамочка, удобнее устраиваясь в кресле. — И кто это с тобой?

Эдвард повернулся, потянул меня за руку — подойти ближе.

— Катрин. Это Камилла — моя должница, — напряжённо сказал он.

Девица поморщилась, точно лимон проглотила. Целиком.

— Милый, не жди, что я тебя вытащу, — проворковала она. — И эту красавицу тоже.

— Вытащи только её, — ровным голосом откликнулся Эд.

Брови девицы взлетели вверх — прямо под полы шляпы.

Я вздрогнула.

— Нет!

Девица... Камилла хмыкнула. И, снова обращаясь к Эду, пропела:

— Ты же понимаешь, милый, что в противном случае я потеряю это место... и это звание.

— Ты получила его благодаря мне, — парировал Эд.

Снова усмешка.

— И мне здесь нравится, хороший мой. Я не собираюсь ради тебя рисковать будущим.

Очередная дуэль взглядов.

— Не со-би-ра-юсь, — с нажимом повторила девица.

Эд отвернулся. И тихо что-то произнёс-пробормотал — сплошь из незнакомых мне слов.

Девица содрогнулась. И тут же завопила:

— Стража!

Короче, я ничего не поняла — нас быстро увели. Но, похоже, последняя дуэль взглядов девицы и Эда закончилось полной победой юноши.

Ведьма Камилла сидела белая, как мел, и что-то строчила — кажется в протоколе.

Эд сжал мне руку напоследок. Шепнул:

— Всё будет хорошо. Вот увидишь.

* * *

"Хорошо" запаздывало.

Я по-прежнему сидела в камере, где пол не мыли, наверное, с самой постройки, где дуло из каждой щели (а щелей там много), где никто и не знал о "Конвенции по правам человека" и где даже другие заключённые сторонились меня, как проклятую.

Прошла неделя. Меня ещё разок вызывали на допрос, но с тем же результатом.

Эда я больше не видела. Как и ту ведьму.

Дней через восемь некто умный додумался повесить у нас перед окнами какого-то несчастного. Смердел несчастный отвратно. А его перекошенная физиономия с высунутым синим языком до сих пор иногда снится мне кошмарах.

Интересно, он тоже в здешнего короля не верил?

Ещё денька через три моя психика из состояния постоянного шока перешла в апатию. Наверное, это какая-то форма защиты. Не знаю. Но жить стало ощутимо легче. Например, я перестала чувствовать голод. Только жажду — да и то потихонечку привыкала. Хотя выглядела я, наверное, совсем неважно. По крайней мере, волосы стали как-то активно выдираться, когда я всё-таки решалась расчесать их пятернёй. Да и ногти с кожей оставляли желать лучшего. Сейчас, наверное, даже мой любимый крем марки "Шисейдо" не помог бы.

Зато я вроде бы похудела до тех сорока пяти килограмм, о которых когда-то мечтала.

Похудеешь тут — на заплесневевшем-то хлебе и жуткой каше.

После них, кстати, живот болит. Сильно. Наверное, желудок не знает, что природный пенициллин — это жуть как круто.

Ещё денька через три (может, больше, может, меньше — сбилась со счёта) меня снова вызвали. И сунули в бадью с лягушками, но кормить, правда, не стали. Гады.

Дяденька допрашивающий был незнакомым, его секретарь — тоже, и огромная крестовина в их кабинете, формой напоминающая букву "Х" мне сильно не понравилась.

Секретарь — паренёк моего возраста, жутко смахивающий на крысу — ещё почему-то таращился на эту "конструкцию". И на меня. Будто сравнивал — подходим ли мы друг к друг.

А дяденька гипнотизировал взглядом только меня — босую, переминающуюся с ноги на ногу и периодически почёсывающуюся (блохи — они такие!).

— Итак, обвиняемая, признаётесь ли в ереси?

— Да! — прохрипела я.

Ну серьёзно, я при всём желании не смогу сказать, что верую — хотя бы потому, что не знаю, в кого!

— Чудесно, — отозвался дяденька тоном, в котором ничего чудесного не было. — А признаёте ли вы, что подстрекали народ к восстанию против Его Величества?

— Когда? — опешила я.

Дяденька почесал пером нос.

— Вы много раз подстрекали?

Прямо над ухом кто-то квакнул. Я порылась в волосах и с удивлением извлекла вместе с клоком лягушку.

— Ни разу.

— Упорствуем, значит.., — протянул дяденька.

Я закусила губу. Блин, как разговаривать с буйными сумасшедшими, а?

Скрипнула дверь.

— О, Гийом, ты занят! — проворковали вдруг с порога. — Жаль...

Дяденька встрепенулся.

— Камилла! Заходи, мы уже заканчиваем. Ты же не будешь против немного подождать?

— Нисколько, — улыбнулась ведьма, проходя мимо и не удостаивая меня даже взглядом.

Допрос продолжился в том же ключе. Секретарь скрипел пером, дяденька пытался просверлить во мне дырку, я пританцовывала на холодном каменном полу и чувствовала себя единственным нормальным человеком в этом дурдоме (только очень грязным).

— В Мертеннесе случилась эпидемия лошадиного бешенства — признаёте ли, что наслали её, возвращаясь с мессы?

— В Антропе три дня шёл проливной дождь и размыло дороги — признаёте ли, что именно вы вызвали непогоду вашим неверием в Господа нашего короля-на-небе-и-на-земле?

— В Квертесе погибла любимая овчарка графа — признаёте, что наслали на неё чуму, дабы люди поверили вашей ереси?

И так далее. И всё абсурднее.

— Не признаю, — устало выдохнула я.

Дяденька в который раз приложился к стоящему перед ним кубку. Поболтал его, удивлённо посмотрел на секретаря. Тот быстренько наполнил кубок заново — и себе заодно.

Камилла сидела с другой стороны, увлечённо перелистывая какой-то фолиант.

— В таком случае, — вздохнул дяденька, — мы вынуждены применить божий суд.

Секретарь снова глянул на странную конструкцию.

— А может, мы лучше разум применим? — вырвалось у меня. — Ну вы же сами понимаете, что я никак не могла всё это совершить!

— Почему же? — изумился дяденька. — Если вы еретичка — а вы еретичка — то очень даже можете. Вера, как гласит трактат от .., — он закашлялся, аккуратно прикрываясь вышитым платочком, — от...

Теперь они кашляли с секретарём в унисон.

Камилла отложила книгу.

Дяденька покраснел, силясь вдохнуть. Вытаращился на ведьму — и ничком рухнул на стол. Секунду спустя к нему присоединился секретарь.

Ещё минуту в кабинете царила мёртвая тишина.

Потом Камилла поднялась, последовательно проверила у каждого пульс, оттянула веко. Выдохнула:

— Ну наконец-то! Я уж думала, они всё-таки тебя подвесят, — порылась где-то в ящике стола, нашла цепь — точь-в-точь мою. Быстро шагнула ко мне, клацнула замочком — и намотала свободный конец себе на руку.

— Ну, чего уставилась? Пошли.

* * *

— Дорогу леде-ведьме! — вопила Камилла, таща меня по бесконечным коридорам за цепочку — как какую-то собачонку! — Дорогу, я сказала!

— Куда ты меня ведёшь?! — прохрипела я, чуть-чуть придя в себя. — Где Эдвард?!

— Заткнись! — бросила ведьма, дёргая цепочку. — Дор-р-рогу!

И все быстренько шарахались в стороны, освобождая путь — словно подобное здесь было обычной процедурой.

А, может, и было.

— Я без Эдварда никуда не пойду!

Камилла молниеносно развернулась — и заехала мне по многострадальной щеке.

— Прекрати пищать!

Дальше я, слегка оглушённая, бежала за ней молча. До дворика — вроде бы внешнего (я краем глаза заметила ворота).

И по лужам, и по лужам... Камни были лучше.

— Шевелись! — подгоняла ведьма и так почти таща меня за собой.

Длинное одноэтажное помещение с конями — наверное, конюшня. Только я всё равно ничего рассмотреть не успела — Камилла уже метнулась к стойлам.

— Госпожа! Что вы здесь делаете?! — рявкнули вдруг от входа.

Я обернулась — на секунду всего, потом меня швырнули в сено.

Но этих, в касках, разглядеть успела.

— Зачем вы привели сюда заключённую?!

— Что, не видишь — сбегаем! — гаркнула в ответ ведьма, возясь с уздечкой.

— Сбе... Взять её! — быстро сориентировались "каски".

Свистнула стрела. Ещё одна. И ещё.

Последний в каске рухнул прямо у моих ног. Со стрелой в горле.

— Ты почему коня не приготовил? — прорычала Камилла, в который раз кое-как пытаясь приладить уздечку.

— Ну извини, — фыркнул Эдвард, опуская лук. — Не успел.

Я закрыла глаза и подумала, что сейчас самое время потерять сознание.

Но вот как раз времени хватило только на облегчённый вздох.

— Катрин! — возясь с конём (или лошадью?) ведьмы, позвал Эд. — Белый в яблоках — третий слева — твой.