Зона захвата

Липатов внезапно почувствовал жажду и голод. Горстями запихивая мягкие сладкие ягоды в рот, он никак не мог насытиться. И лишь понимание о идущих по пятам преследователях заставило его идти дальше.

Высоких деревьев по-прежнему на пути не попадалось. Не было ни холмов, ни возвышенностей, ни хотя бы кочек, чтобы как-то с них осмотреться и наметить дальнейший маршрут. Только раскрашенный осенними красками частокол деревьев с подлеском и кустарником, а вверху барашки облаков на синем небе — погода опять разгулялась.

Ближе к вечеру краски потускнели, тени сгустились.

Андрей начал настраиваться на очередную ночь в лесу, кишащем голодными комарами. В этот раз он решил присмотреть ночлег загодя, наломать веток, подстелить их под себя, чтобы не чувствовать холод от земли, набрать листьев, чтобы зарыться в них и спокойно поспать.

Очень хотелось пить и есть.

Кроме малинника, за весь день попадались кусты каких-то незнакомых Липатову ягод. Он, сугубо городской житель, почти не разбирался ни в грибах, ни в ягодах, поэтому попробовать не рискнул. Только под самый вечер набрёл на дикую смородину и набросился на нее, набирая полные горсти ягод и громко чавкая. Но смородина не заглушила жажду и голод, который только усилился.

Потом до Андрея дошло, какими проблемами это чревато. Вдруг прихватит живот, да так, что и шагу ступить не удастся. Его же тогда в два счёта изловят.

Он дожевал остаток "ужина" и с тоской отошёл от смородины.

Возле этих кустов Андрей решил устроить ночлег. Идти дальше было бессмысленно. Ноги от усталости гудели, темнело всё сильней, а нужно ещё позаботиться о "постели".

20

Староста Никодимов спал отдельно от остальных рабов, за деревянной перегородкой, выстроенной с личного разрешения Маги. На этом почти все его привилегии исчерпывались. Питался он из общего котла, разве что зачерпывал баланду погуще, да работы получал сравнительно лёгкие. Потому и остался одним из немногочисленных старожилов. Редко кто мог протянуть в рабстве больше года. Никодимов превысил этот срок в три раза.

Вымоленный кусок личного пространства был его единственной отрадой в жизни. Бандиты неохотно шли на послабления даже для тех, кому они доверяли.

Старостой он стал совершенно случайно — предшественник чем-то провинился, и выбор Маги пал на Никодимова, сохранившего ясность ума и твёрдость характера, несмотря на все испытания. Главарь боевиков умел подбирать людей.

Обязанностей у старосты было немного: вводить новичков в курс дела, следить за числом невольников, доносить, если кто-то готовился к побегу. Поначалу было противно, потом Никодимов втянулся. Его отношения с другими невольниками совсем не походили на отношения пастыря и паствы. Он скорее был тем вожаком, который с гордо вскинутой головой ведёт стадо на убой.

Его неоднократно пытались убить. Душили ночью, устраивали тёмную, едва не проткнули вилами. Но он всё равно выживал, а раны на теле затягивались как на собаке. Если сегодня казалось, будто староста отходил в мир иной, то на следующий день Никодимов уже бегал, как ни в чём не бывало.

На заре его разбудил грубый толчок в спину.

— Вставай! — грозно велел кто-то.

Староста соскочил с грубо сколоченной из досок лежанки, покрытой набитым соломой матрасом.

В его закутке стояло двое бородачей, во главе с Меджидовым. Выглядели они странно, можно даже сказать пугающе странно. На лицах одновременно отражалось сразу несколько желаний, и одно из них Никодимов безошибочно угадал. Боевики пришли убивать.

Нельзя сказать, чтобы это было впервые. Бандиты и раньше устраивали себе подобные развлечения, отбирая пару-тройку рабов, которых либо расстреливали как в тире, либо зверски избивали до смерти. Однажды среди невольников устроили что-то вроде гладиаторских боёв с обещанным призом в виде свободы. На самом деле (Никодимов знал это из рассказов устроителей) победителя отвезли подальше от фермы и там задушили.

— Поднимай всех, — приказал Меджидов.

Его ноздри хищно раздувались.

— Женщин тоже? — спросил Никодимов, надеясь услышать отрицательный момент.

— Я же сказал — всех! — с кривой ухмылкой прорычал Вали и ударил старосту в живот.

Староста согнулся в три погибели, двое других бородачей со смешками пнули его в тощий зад.

— Шевелись, — велел Меджидов.

Содрогаясь от страха, Никодимов принялся будить людей. Многие и без того уже успели проснуться, ибо сон рабов чуток, и появление в бараке боевиков не прошло незамеченным.

— Чего они хотят? — спрашивали у Никодимова.

С надеждой, со страхом, иногда с отрешённостью обречённых.

Староста только кривился и зло покрикивал в ответ.

Ему нечего было сказать, тяжёлые предчувствия укреплялись в нём всё сильнее. Сердце сжималось от невыносимой тоски.

Через несколько минут невольники стояли на улице, поёживаясь на пронизывающем ветру. Осеннее утро обещало быть прохладным. После относительно тёплых бараков многих на свежем воздухе пробила дрожь.

Их выстроили в три шеренги, будто на армейском плаце. Напротив расположилась жиденькая цепочка боевиков, вооружённых автоматами. По центру и с боков на пленников глядели стволы сразу трёх станковых пулемётов, установленных на вращающихся турелях. "Дирижировал" всем этим оркестром Вали Меджидов.

От него явственно попахивало спиртным. Даже матёрому уголовнику и убийце было нелегко решиться на то, что должно было произойти в ближайшие минуты. Спасала распитая с особо приближёнными "братьями" огромная бутыль мутного деревенского самогона, ударявшего по башке круче любой дури. Тем не менее, чем ближе был час "икс", тем трезвее становился Вали. Он с ужасом понимал, что кураж покидает его, сменяясь на состояние, близкое к помешательству. Хотелось бросить всё, убежать как можно дальше, забиться в нору, спрятать голову, подобно страусу, в песок. Такой поступок его "братья" могли расценить только как слабость, а слабых уважать не принято. Меджидов особенно прочувствовал правоту этого принципа в зоне. Но там он показал себя мужчиной, остался в авторитете.

Однако среди молодых и борзых щенков всегда найдутся ниспровергатели авторитетов. И уж им-то давать спуску нельзя. Вмиг растерзают.

"Маге хорошо, — думал он. — Отдал приказ, а другие за него отдуваются. Самого-то его даже не видно. Наверняка, не придёт. Жаль, что я так не могу. Не поймёт Мага. И другие не поймут. Скажут, что струсил".

Среди рабов сделали перекличку. Не было только одного — новичка по прозвищу Мажор, и это не стало ни для кого новостью.

О том, что он сбежал, бандиты узнали раньше старосты. В узком кругу новости распространяются быстро. Никодимов, до которого дошли все подробности дерзкого побега, был доволен, что Мажору удалось ускользнуть по вине охранников, и спрашивать со старосты было нечего.

По распоряжению Меджидова люди стали рассчитываться от одного до пяти. Каждого пятого заставили выйти из шеренги. Их отводили на пятачок, где постепенно накапливались встревоженные, ничего не понимающие мужчины и женщины.

Никодимова, который был в школе круглым отличником и из всех предметов весьма жаловал историю, развернувшееся перед глазами действо вдруг навело на мысли о принятой в римской армии "децимации" — когда в провинившихся легионах казнили каждого десятого солдата. Он не догадывался, что древние римляне были в два раза гуманнее Маги и его приспешников.

Некоторые боевики зачем-то принялись вглядываться в отобранных для казни рабов.

— Ты, — схватил за руку девушку, почти ребёнка, боевик, в котором Вали признал Мансура Махадова, — возвращайся к остальным.

— Зачем она тебе? — спросил, ухмыляясь, кто-то из его молодых приятелей.

— Не хочу становиться таким же, как Ахмед, и трахать мужиков, — ответил Мансур. — Эта бабёнка ещё ничего. Можно попользоваться.

— Э, Мансур, я её имел, Исмаил имел, Гога имел. Все, кто хотел, отымели. После нас у неё там теперь ведро со свистом пролетает. Куда ты сунешься со своим стручком?

Шутка удалась. Боевики дружно загоготали. Но на покрасневшего Махадова издёвки товарищей подействовали слабо. Он упрямо тащил перепуганную женщину к тем, кто вытянул более счастливый жребий.

— Прекрати! Верни её обратно, — накинулся на него Меджидов.

Он вдруг понял, что поможет ему разрядиться и отдать непростой приказ.

Молодой человек замер, с полумольбой — полупросьбой обратился к начальнику на своём, непонятном для рабов, чужестранном наречии:

— Вали, что тебе стоит? Зачем её убивать?! Посмотри на неё. Она ещё красивая. Может много работать и в постели пригодится. Пусть живёт.

— Я же сказал — верни её обратно, — сквозь зубы процедил Вали почему-то на русском.

Мансур упрямо дёрнул плечом, снова взмолился:

— Вали ...

Но договорить не успел. Меджидов рывком выдернул из кобуры пистолет и выстрелил в голову невольницы, даже не целясь. Та рухнула, как подкошенная.

Мансур вскинул налитые кровью глаза.

Люди испуганно закричали, кто-то стал биться в истерике. Строй начал рассыпаться. Но грозный вид наставленных пулемётов быстро всех усмирил.

Подобные сцены одиночных расправ были не редкостью. Невольники успели свыкнуться с ними. Слишком часто их жизнь зависела от чужого каприза.

На короткое мгновение, когда все успокоились, наступила тягостная тишина.

Часы многих отбивали последние секунды столь бренного существования.

— Хватить столбом стоять! Всё, мочите их! — рявкнул на боевиков Вали и столкнул мешавшего ему стрелять Махадова с дистанции огня.

Теперь Рубикон пройдён, моральные препоны отброшены и растоптаны.

Меджидов снова почувствовал себя человеком, который может всё. Голова была восхитительно пустой, а люди казались просто мишенями. И он с наслаждением принялся их убивать, не осознавая, что с каждым выстрелом всё больше превращается в нелюдя, которому нет места ни на этом, ни на любом другом свете.

Никодимов никогда не был храбрецом. По правде говоря — скорее, с точностью до наоборот: праздновал труса чаще положенного. Когда-то это его спасало. Собственно, и в плен к Маге он угодил по трусости. Была возможность отстреливаться до последнего патрона, однако Никодимов ею не воспользовался. Испугался того неведанного, на пороге которого очутился. Покорно поднял руки и бросил "калаш" на холодную землю.

А чуть позже проклинал себя за тот поступок.

Но даже трусливый заяц иногда способен яростно броситься на гнавшегося за ним волка, прекрасно зная, что эта драка будет последней.

В голове старосты что-то щёлкнуло. Хоть он и стоял среди тех счастливчиков, кому сегодня повезло — его порядковый номер был первым — Никодимов вдруг выяснил для себя очень простой момент. Смерть перестала быть жупелом, который заставлял старосту лебезить перед бородачами, едва ли не целовать им ноги, униженно просить и умолять.

Волна ярости подхватила его и понесла вперёд, прямо под кинжальный огонь автоматов и пулемётов. И он бежал на него, яростно вопя: "Будьте вы прокляты, гады!", пока сразу несколько очередей не прошили его насквозь.

Бывший трус умирал почти героем. Человеком, которого так и не удалось сломить.

Когда упали последние из несчастных, собранных на пятачке, стрельба стихла. От пулемётных стволов струился лёгкий дымок, тишина была бы оглушительной, если бы не стоны многочисленных раненых. Бандиты застыли, находясь под впечатлением содеянного, осознавая последствия того, что только что произошло. Сжавшись в плотную толпу, боязливо стояли "счастливчики", на кого в этот раз не пал выбор беспощадной Судьбы.

Первым опомнился Меджидов. Он быстро подошёл к лежащим вповалку мертвым и раненым и выстрелил в голову громко стонавшей женщине. Та дёрнулась и затихла.

— Что стоите?! — крикнул Вали своим. — Добивайте остальных! Тут ещё многие шевелятся.

Его голос словно подтолкнул бандитов. Они принялись выполнять приказ Меджидова. Защёлкали выстрелы. Кое-кто нарочито изгалялся, стараясь угодить либо ровно в середину лба, либо в одну из глазниц, шумно комментируя свои действия.

Всё закончилось быстро. И теперь действительно наступила тишина.

Меджидов опять заставил своих подручных действовать.

— Отправьте этих за тачками! — распорядился он.

Пара бородачей подошла к отпрянувшей от них толпе рабов. Люди в ужасе сжались, пытались закрыться руками, прятались за соседями. Невольники снова ожидали чего-то страшного.

— Ты! — крикнул один из кавказцев, обращаясь к пленнику, дёрнув его за отворот грязного пиджака. — Бегом за тачкой! Бегом, я сказал! Ты и ты! Бегом за ним!

К этой троице присоединились ещё несколько невольников, побежавших туда, где велись работы по возведению укреплений.

Возвращались рабы тоже бегом, толкая перед собой деревянные тачки с одним колесом и двумя рукоятками. Люди торопились, тяжело дыша, тачки подпрыгивали на ямках и выбоинах.

— Загружайте трупы! — вразнобой командовали бандиты. — Везите их к тому ангару! Бегом! Назад тоже бегом!

Свои приказы они подкрепляли выстрелами в воздух и тычками прикладами автоматов.

Началась беготня с тачками, загруженными телами убитых. Их руки и ноги торчали в разные стороны и колыхались в такт движению. И было во всём этом нечто жуткое, когда душа пугливо сжимается от понимания чудовищности происходящего, от собственной беспомощности и ... трусости.

— Остальные, кто не работает — на землю! На землю, я вашу маму имел! — заорал кто-то из бородачей.

Вид у него был как у вконец обдолбанного наркомана.

Незадействованные в жуткой суете пленные попадали на холодную землю, закрыв головы руками, ужами пытаясь ввинтиться в лужи и грязь.

К ангару свезли половину расстрелянных. Другую партию было велено возить за периметр фермы, открыв для этой цели ворота. Туда же выгнали оставшихся в живых рабов с лопатами, заставив копать одну большую яму.

С пасмурного неба зарядил промозглый дождь. Частые капли сыпались на людей, на вывороченную кучу глины и в углубляющуюся яму. Вскоре всё раскисло. Намокшие люди продолжали работать, не останавливаясь. Когда их голов не стало видно из ямы, стоящие полукругом бородачи закричали:

— Эй! А ну, вылазь, давай, да! Хватит!

Помогая друг другу, пленные выбрались наверх. После этого они начали сбрасывать тела расстрелянных — кого просто сталкивали в могилу, а кого брали за руки и ноги и, раскачав, бросали.

Один из рабов поскользнулся на раскисшей глине и свалился в яму. Он отчаянно пытался выбраться, но раз за разом съезжал обратно, прямиком на трупы.

— Сиди уже там! — хохотнул кто-то из бандитов.

— Закапывайте его! — подхватили другие — А то сами окажетесь там же!

Приказывать дважды не пришлось. Замелькали лопаты.

Несчастный, видимо, решил выбираться по мере засыпания ямы. Наблюдавшим за ним боевикам, это не понравилось. Здоровенный лохматый кавказец вырвал лопату у раба и с размаху рубанул ею по голове попавшего в страшную западню. Тот упал и больше не показывался, но его отчаянный плач, прерываемый болезненными стонами и криками о пощаде, слышался, пока несчастного не закидали комками раскисшей глины.