Орбита для Сталинских соколов

— "Сытое брюхо к учению глухо"!

— А вот что вы имеете в виду. Тогда уж следует обозначить такое противостояние как "головы и желудки"

— Головы и желудки? А что... Хороший термин! Я воспользуюсь им с вашего разрешения. Итак головы станут собирать знания, а желудки — пить есть и совокупляться...

— Сегодня, я думаю, именно этим путем с большим удовольствием и пошла бы большая часть человечества.

— В том-то его беда! Они бы действительно пошли бы, но только, слава Богу, правительства стран понимают, что без науки, без "голов", как вы выразились, накормить всех не удастся. Но у меня отчего-то есть уверенность, что совсем скоро мы подойдем к этому барьеру вплотную. И тогда...

— Тогда?

— И тогда "головы", то есть те, кто станет заниматься наукой, из интеллектуального баловства превратят её в производительную силу, поставят законы мира себе на службу и...

— И?

— Наберутся смелости решить вопрос с "желудками".

В голосе его летчик различил торжество. Торжество человека заранее причислившего себя к категории "умных".

— Надеюсь, что у умных хватит сообразительности не истребить тех, кто не может жить как они? — Почтительно спросил Линдберг. — В конце концов, они и сами зависят от них.

— Как?

— Воспроизводство, разумеется. Умные появляются из среды глупых. "Головы" растут из "желудков"! Возьмите СССР. Там не редкость, что в родне известного ученого отец рабочий или крестьянин!

Миллионер небрежно махнул рукой.

— Это у них. А у нас все будет иначе! Занятие наукой требует образования, а значит денег. Мы не социалисты и не станем тратить деньги на образование масс. Нам хватит ученых из своего класса!

— А Мечта!? Великая Американская Мечта? Мы общество равных возможностей!

— Мечта пусть и останется мечтой. А если Америке не хватит собственных ученых гораздо проще найти их в Европе. В бедной, нищей Европе! Мы будем брать их оттуда, словно ангелы, забирающие праведных в небесный рай!

Ему понравилось это выражение, и он повторил его еще раз.

— Именно как праведников в рай! А в нашей стране ученые должны стать новой кастой, воспроизводящей самих себя.

— В любом случае нам понадобятся рабочие...

— Разумеется, понадобятся! Конечно! Для этого нам должно хватить американских "желудков". Вы видели фордовский конвейер? О! Это гениально! Колоссальный рост производительности труда! Другие "желудки" будут только путаться под ногами и потреблять ресурсы. Очевидно, что деление на головы и желудки пройдут не только внутри общества. Граница пройдет и между нациями мира. Персы, китайцы, японцы, арабы... Подумайте, что они сейчас дают науке? Ни-че-го! От них только революции и беспокойство.

Летчик представил всею ту массу "лишних" людей и содрогнулся. Размах мыслей у миллионера был воистину миллионерский.

— И что с ними станет?

— Сберегая жизненное пространство Земли, "мозги" вряд ли уничтожат "желудки". Я думаю, что гении ближайшего будущего придумают какой-нибудь гуманный выход. Например мистер Годдарт построит побольше своих ракет и отправит всех этих непутевых обживать соседние планеты. Может быть, хоть там из них чего-нибудь и выйдет!

Великий летчик облегченно засмеялся. Все-таки это оказалось шуткой...

— Вы, однако, оказывается, весельчак, мистер Вандербильт!

— Это верно... Поездка доставила мне истинное удовольствие... А что, позвольте спросить так веселит вас? Может быть за ту неделю, что я отсутствовал, вы установили еще один рекорд?

Линдберг, продолжая улыбаться, кивнул.

— И какой же?

Знаменитый летчик достал из кармана сложенную вдвое бумажку и тряхнул ей.

— Я установил... Точнее прямо сейчас установлю рекорд по передаче хороших новостей

— Англичане! — ахнул миллионер, отставляя в сторону всю фантастику и забывая о ракетах.

— Нет, мсье. Французы!

Авиатор развернул бланк телеграммы.

— Петен на свой страх и риск дал санкцию на использование аппарата мсье Лауни..

Миллионер привстал.

— И? Говорите! Говорите быстрее!

— Могу только сказать, что они его использовали.

Он развел руки в стороны.

— К сожалению фотографий нет. Французский аппарат слабее нашего и сам Арарат, скорее всего, уцелел, но они обрабатывали склоны не менее двух минут!

— Когда?

— Два дня назад.

От переполнивших его чувств миллионер подошел к кабинетному роялю и сыграл первые такты "Марсельезы".

— А не выпить ли нам по этому поводу, мсье Чарльз? По-моему повод есть!

— С удовольствием, — засмеялся Линдберг. — Вы прямо расцвели!

— Шампанского! — крикнул миллионер и его голос, улетевший анфиладой комнат, через мгновение вернулся камердинером и бутылкой "Вдовы Клико".

Когда благородная пена престала стрелять пузырьками, миллионер поднял свой бокал и воодушевленно произнес:

— Я хочу выпить это вино не за французов. И даже не за вас, хотя вы, Чарльз, без сомнения, заслуживаете отдельного тоста. Но хочу поднять бокал за вашу новость. Как ничто другое она говорит мне о том, что большевизм обречён!

С легким звоном его бокал коснулся бокала в руках знаменитого авиатора.

— Если б вы знали, Чарльз, какое радостное чувство вздымается в моей груди, глядя на это единство наций! Французы, американцы, англичане! Все встали плечом к плечу! Это поток! Это лавина, которая сметет большевизм на свалку истории!

— В таком случае нужно пить за вас, мистер Вандербильт, — в свою очередь, касаясь тонкого стекла, возразил Линдберг. — Это ваша заслуга. Вы первым увидели опасность и ударили в колокол... Точнее как тот ангел из библии. Вы первым вострубили. Если б не вы...

— Если б не мы, Чарльз, если б не мы...

Вандербильт стал серьезным.

— А что большевики?

— Молчат.

— А турки?

Задав вопрос, он тут же перебил сам себя.

— Впрочем, кого интересует их мнение...

Турецкая республика. Гора Большой Арарат.

Август 1929 года.

— Смотрите, господа! Снимайте на ваши камеры и записывайте в блокноты, что видите! Аллах велик и он не даст мне обмануть вас, а вам — ошибиться, приняв ложь за правду!

Юсуф-бей, личный представитель генерала Кемаля горестно разводил руки, желая объять бедную турецкую землю и прижать её к сердцу.

На лице его застыло такое выражение, словно ему страшно хотелось начать причитать знаменитое восточное "вай-вай-вай", но он не решался ввиду почтенного общества, собравшегося у него за спиной. А там стояло действительно почтенное общество.

Турция не представляла особого интереса в глазах мирового сообщества, но все-таки оставлять такую страну без корреспондентов никак нельзя и самые крупные газеты держали там по одному-двум сотрудникам.

К этой минуте все они стояли рядом с ним и смотрели на горы, а Юсуф-бей обводил их рукой, жестом обиженного, но все еще гостеприимного хозяина.

— Мы всегда считали наших западных друзей цивилизованными нациями, способными понять значимость символов в жизни народов и цивилизаций. Но мы ошиблись....

Да, я мусульманин, но я цивилизованный человек. Мне, как представителю иной, не Европейской культуры, воспитывавшемуся на иных ценностях никогда бы не пришло в голову разрушать Кёльнский собор или базилику Святого Стефана или Египетские пирамиды. Но тут... Это ведь варварство в чистом виде! Вы понимаете, что это не просто гора, не просто камень. Это— Арарат. Место священное для трех религий! Именно там праотец Ной высадился на землю после потопа. Именно там голубь принес ему оливковую ветвь. Это то место, где Создатель заключил новый завет с человеком! Смотрите! Смотрите!

Он отступил, словно освобождал сцену главному герою.

Снег уже прикрыл грязь каменного крошева, но и того, что осталось, хватило бы, чтоб увидеть и оценить размер разрушений. Легендарная гора перестала быть частью природного хаоса. Беспорядочные разрезы и трещины делали её похожей на сахарную голову, неаккуратно обколотую ножом. В горе не осталось грозной красоты природы, а осталось грязь неубранной стройплощадки. Неуют и неудобство витали над ней, словно запах.

— Почему вы считаете, что это сделали европейцы? — поморщился корреспондент "Таймс". — Это больше похоже на большевиков. Это у них нет ничего святого. Атеисты, отрицающие самую идею Бога, могли приложить руку к разрушению святыни.

— Большевики сами пострадали от этого оружия, — возразил турок. — Они строили нам железную дорогу и...

— Может быть Создатель так покарал их? — предложил свою версию корреспондент "Оссерваторе Романо" -Господь не выдержал их разнузданного безбожия и...

Юсуф-бей не дал ему договорить.

— Вряд ли Аллах стал бы пользоваться для этого силами британской авиации.

Корреспонденты почуяли сенсацию, сгрудились вокруг турка.

— Что вы говорите, уважаемый Юсуф-бей?

— Только то, что вы слышите. Русские передали нам двух британских летчиков, принимавших участие в этом мерзком деле...

Великобритания. Лондон.

Август 1929 года.

... В этом месте Гайд-парка обычно собирались политики, то есть те, кого интересовала политическая составляющая человеческой жизни, поэтому странно было видеть тут проповедников. Рядом, плечом к плечу, с озабоченным видом стояли англиканский священник, упитанный православный батюшка и индиец в оранжевом саронге. Мистер Герберт Уэллс замедлил шаг в некотором недоумении, но Мария, точно знавшая, куда надо вести великого писателя, потянула его за собой.

— Сюда, сюда...

— Но, дорогая...

— Сюда, — голос стал жестче, рука — тверже.

"И что в ней такого? — подумал в который уж раз автор "Войны миров" — но ведь есть что-то..."

Он любил эту таинственную женщину, а она... Она вела себя так, словно жила в другом мире — со своей логикой, своей моралью и своими собственными ценностями. И сегодня он оказался тут только потому, что его привела сюда она. Какое ему дело до бродячих проповедников? Мало ли их в Лондоне? Наверное, нет.. А тут, похоже, собралась большая их часть.

Компания собиралась странная. Помимо лондонцев в кепи и котелках тут обретались какие-то африканцы, несколько ярких азиатов — японцев или китайцев — и с десяток смуглых сикхов.

Рука любимой направляла его именно к ним.

Они приближались, и с каждым шагом становилось слышнее выкрикивание маленького человека в мусульманской чалме, совершившего хадж.

— Пора прекратить религиозные распри! Когда уничтожаются наши общие святыни время ли думать о том, что нас разъединяет? Нужно объединяться и спасать то, что осталось от новых варваров!

Слушатели зашумели. Сенегальцы загремели навешенными на себя погремушками, но ходжа поднял руку, и они смолкли.

— Мы — члены "Общества Праотца Ноя" призываем всех верующих задуматься о том, почему Британское правительство отдало приказ разрушить священную для всех религий гору Арарат? Неужели пришли времена, когда Священные места трех религий можно безнаказанно подвергнуть поруганию? Сколько можно терпеть надругательство над святынями? Наши братья в Нью-Йорке и Париже...

Уэллс слушал, гадая что все это значит. Не зря же они пришли именно сюда.

Французская республика. Париж.

Август 1929 года.

...Леон Блюм, лидер социалистической фракции республиканского парламента, эффектным жестом отбросил назад волосы со лба и обратился к залу.

— Наша фракция спрашивает у правительства: почему аппарат, принадлежащий французской армии, использовали для нанесения удара по святыне трех религий, горе Арарат? Разве Республика объявила войну Турции? Разве уважаемый парламент обсуждал этот вопрос и одобрил нападение? Кто ответит?

Каждый следующий вопрос звучал громче предыдущего, но когда парламентарии приготовились услышать возмущенный крик, на них обрушилась тишина. Мсье Блюм выдержал драматическую паузу, оглядел зал. Что справа, что слева, лица коллег выглядели озабоченно. Ни один из них — это он знал точно — не знал как обстоят дела на самом деле.

— Господа народные избранники! У нас разные политические позиции. Нашими убеждениями мы разделены на правых и левых, но каждый из нас выражает волю своих избирателей и реализует их права на руководство страной...

Он потряс в воздухе воздетым пальцем.

— Поэтому никто из нас не может допустить, чтоб такие важные вопросы, как вопросы войны и мира решались помимо воли народных избранников! Именно через нас идет воля французского народа!

Голос его налился угрозой.

— От имени Парламента, от имени правых, левых и умеренных я требую объяснений у Французского правительства! Пусть оно объяснит нам свою позицию, и если мы не услышим разумных объяснений от руководителей наших вооруженных сил, то оно должно уйти в отставку! Нам не нужна еще одна Мировая война!

Последние его слова заглушили аплодисменты.

В ладоши хлопали и левые и правые.

СССР. Свердловск.

Сентябрь 1929 года.

С тележки, что катили перед ними двое лаборантов, стрекотал киноаппарат. Незнакомый мужик в черном берете, со странным именем Дзига крутил ручку, а они, словно не замечая его (такой вот приказ пришел от товарища комиссара пусковой площадки — не обращать внимания) шли вперед, разговаривая о материалах последнего пленума ЦК.

Позади, за спиной товарища комиссара и сопровождающих тоже трещал киноаппарат, и слышалось шарканье ног десятка корреспондентов, приглашенных, чтоб запечатлеть исторический момент — первый полет человека в космос.

Большая часть тех, кто сейчас шел по коридору, искренне считало, что все оно так и есть, однако все местные знали, что это далеко не так. Все исторически значимое уже произошло полгода назад и записано в бумаги под такими серьезными грифами, которые рядовым гражданам Союза знать было совершенно не обязательно.

Но если матери Истории нужно — то отчего бы не повторить?

Тележка с оператором уперлась в стену и Малюков с Дёгтем, пока техники разворачивались, обошли её и теперь, когда никто не мешать, заговорили о своем, точнее продолжили прерванный разговор.

— Ну и? — спросил Деготь.— Дальше-то что?

Федосей оглянулся. Техники ворочали телегу, а оператор, извернувшись нечеловечески, крутил ручку им в спину.

— Что "ну и"? Дальше все просто.... Законы физики пока еще никто не отменил. Самолет вниз, мы в обнимку следом. Вобщем, почти по Лермонтову — "Обнявшись крепче двух друзей...". Он орет, лягается, а у меня в башке пустота. Не рассчитывал я как-то, что этим все кончится. Глупости какие-то героические в голову лезут. И, главное, понимаю ведь, что конец пришел, а ничего с собой поделать не могу.

Федосей тряхнул головой, вспоминая.

— Да-а-а-а, — протянул Дёготь, — в такие минуты, говорят, вся жизнь перед глазами проносится...

В словах слышался вопрос.

— Не знаю... Я ж говорю, глупости разные.

Он смущенно ухмыльнулся.

— Летел и думал, засчитают мне этот аэроплан как сбитый или нет?

Деготь засмеялся — удивил товарищ.

— Засчитали?

— Тебе вот смешно, а я вцепился в него как в родную маму — одной рукой за шиворот, второй — за пояс. Он-то тоже ополоумел. Ему б наган схватить, а он как мальчишка — лягаться начал. И так мне, понимаешь, ботинком врезал, что я сразу в разум вошел.