Водяной

Завершающий штрих — колющий удар под подбородок выхватившему саблю баю. И замереть так, на какое-то время, удерживая уже неживое тело клинком в вытянутой руке. Пусть публика полюбуется, проникнется, так сказать. Потом резко на себя, бай поломаной куклой рушится вниз. И где аплодисменты?

Но люди молча глазели на то, что еще недавно было довольно приличным отрядом кочевников. Причем стояли и глазели все — и работорговцы, и рабы. Мне это не очень понравилось, ибо вместо восхищения смертоносным мной некоторое оцепеневшее ошаление имеет место быть. Судя по всему, никто толком не понял, что именно стряслось. И потому я психанул, рявкнул на своих новых подчиненных мужского пола, заставив их собирать трофеи, а сам отправился в лагерь этих недоумков.

Пара сторожей, оставленая при двух юртах, большой арбе и коновязи, сейчас наметом уносились на север. Достать их в принципе можно, но зачем? Попрошу пустынницу, она или меня к ним выведет, или их выбеленные черепушки с красивым орнаментом принесет. Второе предпочтительней, вряд ли чего-то стоящее знают пара молодых парней. И напевая "Уно моменто", я откинул полог первой юрты, байской. В которой, как я понял, сидят три невольницы-наложницы. Юрту личного байского состава потом гляну, вряд ли там есть что-то стоящее.

— Вот вам и ответ, Зуфар-бек, для чего этот громила здесь ошивался, почему без коня или лодки, и кто он такой. Ассасин это, и был он здесь по душу этого сопляка. Слышали, песенку напевал? Итальянская песенка, между прочим, а прошлым летом этот кайсак продал здесь молоденькую неаполитанку. Вот и прилетела ответка, судя по всему, девчонка говорила правду и ее отец один из "теневых хозяев". — Пожилой, но крепкий турок поглядел на невозмутимо перезаряжающего пистолеты натворившего дел бойца. Которого все было похоронили, ибо в одиночку справится с полуторами дюжинами крепких вооруженных парней считалось невозможным. До этого момента. Турок вспомнил размытый силуэт громилы, распадающиеся на половинки тела кайсаков, слитный треск выстрелов, и сглотнул ставшую вязкой слюну. — Скажу честно — рассказы про ассасинов я считал сказками и вымыслом. Но в этих сказках все именно так и есть.

-Страшные сказки у вас, в Истамбуле, уважаемый Мустафа-бей. — Седой узбек передернул плечами, сбрасывая с них изморозь вечной владычицы, повелительницы Азраила. — Пойдемте, мне совершенно неинтересно, что будет дальше. У нас с вами и своих дел вдоволь.

Публика скромно разошлась, так и не одарив меня аплодисментами. Несколько уныло и обидно, я даже захотел грохнуть еще бая-другого, чтобы такой игнор компенсировать... но решил оставить это на позднее время. Куда мне торопиться? Тем более, все челны и каюки помечены, уж повеселюсь от души. В этот раз всех порешу, до кого за первую ночь дотянусь, никого на реке в живых не оставлю, и на перерождение не отпущу. Ибо нефиг.

За время моего злобного и нервного пыхтения мои закупы прошерстили трофеи, разоблачили и сбросили тела битых мною кайсаков в Сырдарью ( а в этот раз я схавал только душу байчонка. Даже не схавал, а ради эксперимента сохранил в большой жемчужине, потом сожру, медленно и со вкусом. Остальных подарил реке, ибо чем я хужее Стеньки Разина?), и сейчас мне докладывал однорукий казак, избраный старшим.

И кстати — он уже оружный. Сабля, и три пистолета за кушаком, плюс здоровенный нож-пичок за голенищем трофейного сапога. Путевый дядька, мне точно пригодится, по крайней мере до русских.

— Итого, боярин, две дюжины боевых коней, шесть верблюдов, две юрты, десять ослов, большая арба. Шестнадцать разных ружей, две дюжины пистолетов, три лука, десяток сабель, топоры, кинжалы и ножи. Деньгу, товар и невольников-невольниц я не считал, боярин, не мое это. — Казачина отошел в сторону, давая мне проход до уже моего лагеря.

— Добро. Кто там по хозяйству старший? Посчитаете с ним прибыль опосля, а сейчас всех на срочные сборы. Держи десяток червонцев, купи пару каюков... коней, верблюдов и ослов, коль не уверен, что вплавь через Дарью смогут, продай. Время — час. Лови, твои будут. — Я перекинул казаку бронзовый "Дтиндуф", часы одной из здешних фирм, которые забрал с одного из людоловов. — Не спи, замерзнешь. И да, ту, из юрты, которая голышом и в колодках... на мой челн, и ту которую я купил тоже. И девочек-китаянок тоже туда. И шевелись, козачина, очухаются нехристи, будем рубиться со всем торжищем.

-Слушаюсь, боярин!— Вот как мало человеку надо для счастья. Хватает намека на хорошую драку, и шуршит как электровеник. Да и прочие с ним пенсионеры шевелятся. И слава всем богам.

Пара часов ушла на утрясание и погрузку на свежекупленные каюки-плоскодонки, и я развалился на корме переднего. Усе, мы прем вперед, пофиг мне охренение моих закупов и невольниц, ибо я уже, сразу отвел глаза всем на торжище. Лодочки не разгоняю, а то животинок на буксире погублю, но прём по речной глади ну очень душевно. Мои пенсионеры, усевшиеся было за весла, испуганно смотрят на проносящуюся под бортом воду.

— Боярин, позволь спросить? Ты характерник? — Однорукий казачина, уже где-то надыбавший трубку, и сейчас дымящий как паровоз, протиснулся ко мне, краем глаза глянув на обнаженную даму годов двадцати пяти, закованную в колодки и сейчас сидящую неподалеку от меня, в обществе надутой ведьмочки и пары китаяночек, медленно, но врено перестающих быть человечками.

— Водяной я, казак. Хозяин здешних вод. Надоел мне этот сброд, право слово. Чернота прет с этого угла, козачина, буду чистить его до белой кости. Покараулишь мой дом, покамест меня нет? — И я с усмешкой поглядел на сорокалетнего бойца, чуть было не булькнувшего в Сырдарью с перерезанным горлом.

Тот молча кивнул, и сел где стоял. Ну а я встал, и прошелся до дамы в колодках. Интересная штуковина, эти колодки, я сразу даже резать не решился. И сейчас никак не соображу, как к ним подойти, чтоб эту очень даже красивую шатенку освободить. Смотрится она, конечно, очень даже ничего, но вот ломают ее эти деревяшки, душу девушке корежат. Любая тряпка, на нее накинутая, дикую боль причиняет. Где надыбал тот людолов этот клятый артефакт? Смыл бы эту мастерскую, а еще лучше спалил бы ко всем чертям.

Обнаженная в колодках приняла вид гордый, типа принцесса в руках у пирата. Но видно, что держится уже еле-еле.

-Терпи, я постараюсь снять эту дрянь. — Барышня из наших, поданная Российской Империи. Из чешских дворян, по ее словам, Анна Ловчая. Так что и с ней по-русски говорю, пытаюсь успокоить. Но вижу — дело дрянь. Коль эту деревяху снимать без слова-кода, то она убьет девушку. И оставить нельзя, еще ночь-другая, и эти колодки тоже просто удавят Анну. И не просто убьют, еще и душу повредят.

— Отойди в сторону, Захар. — Мне на плечо легла изящная женская ладонь, с парой крупных перстней на пальцах, с кроваво-красным рубином и почти черным гранатом. Чуть удивленно (ибо никого вообще лишних не чуял на каюках), я оглянулся.

Хозяйка изящной ладони, красавица-брюнетка в сложном, но при этом красивом и вроде как невесомом наряде черно-красного цвета, невозмутимо стояла за моим правым плечом, взявшись из непонятно откуда. Вроде как вокруг жара азиатская. Только вокруг очень элегантной дамы легкая метель из крохотных снежинок вьется.

— Мара?!! — Я встал, и вежливо опустился на колено. — Здравствуйте, государыня.

— И тебе поздорову, водяной. Отойди, я ж ясно сказала. — Легким движением кисти богиня отодвинула меня, брезгливо ткнула пальцем в силовые узлы колодок, и отошла в сторону. — Можешь снять эту дрянь, Захарий. И надо поговорить.

— Благодарю, государыня. — Я резво перерезал стягивающие колодки ремни шамширом, и поймал оседающую молодую женщину на руки. Аккуратно уложил на тюк с трофейным тряпьем, и накрыл Анну подвернувшимся пологом. После чего поспешил к богине на нос каюка. Надо сказать, что место ей освободили с изрядной быстротой, все и сразу. Подойдя, опустился на колено.

— Благодарю, государыня богиня. Чем отдариться могу за милость твою? — Вежливость, и еще раз вежливость. Ибо Мара это не Лада. Даже Лада может так приголубить — век рад не будешь. Что уж говорорить про Зимнюю Хозяйку, у которой юмор завораживает и замораживает?

— Сущий пустяк — душу того кайсака, что ты в жемчужину упрятал. — Мара требовательно протянула ладонь. Кто я такой, чтобы спорить с такими прекрасными и божественными дамами? И потому с поклоном вложил требуемое в прохладную ладонь богини.

— Молодец, водяной! Дай пять! — И развеселившаяся богиня шлепнула меня по подставленной руке. — Этот недоумок спалил мое капище. Так что я порезвлюсь с ним за речкой Смородиной ото всей своей широты воображения.

Я промолчал, вежливо наклонив голову. Не мое дело капища богинь смерти, даже если они каким-то образом сохранились здесь, в этом мире. Хотя, ничего удивительного в этом я не вижу. Молодым кочевникам пара тысяч верст мотануться туда-сюда ничего не стоит. А в Сибири-матушке чего только нет.

— Муриена, примите мой отдаток, милостивая пани. — Анна, которую я, было, уложил недавно почти бессознательную, сейчас стояла на коленях. И протягивала Маре свои волосы, которые обрезала почти по плечи, то есть немыслимо коротко и легкомысленно по нынешним временам.

— Умная девочка. — Богиня чуть усмехнулась, и кивнула. Бывшая гордость чешки осыпалась невесомым пеплом. — Кто научил?

— Бабушка. А ее прабабка. — Все так же обнаженная красавица стояла на коленях и глядела в глаза богини. У нее крышу от этого не снесет?

— Ведьминский род. — Кивнула каким-то своим мыслям Мара, и погладила молодую женщину по щеке. — Ты мне ничего не должна. Но волос далее расти не будет, таков и останется. И у твоих дочерей тоже. Косы только внучки отпустят, так и знай.

После чего богиня повернулась ко мне.

— Удачи тебе, водяной. Век у тебя будет долгий, может еще и свидимся. Да, еще одно. — Богиня танцующей невесомой походкой прошлась до девочек-китаянок, положила им ладони на макушки. — Спите.

И девочки легли, где стояли, свернулись клубочком и сладко засопели. А Мара повернулась к молоденькой ведьмочке, подмигнула ей, и растаяла в короткой снежной круговерти.

Я оглянулся, усмехнулся крестящимся людям, и снова накрыл плечи Анны пологом. И снова пришлось ловить теряющую сознание молодую женщину. Ну ничего, полежит, отдохнет.

Возвращение на базу прошло практически буднично. Разве удивишь русалкой тех, кто только что видел языческую богиню? Ну, возможно, немного. Но Хилолу я похвалил ото всей души, и подарил роскошное монисто, собранное из золотых монет украшение. Правда, оно довольно тяжелое, но девчонке понравилось. Пришлось ей зеркало делать, чтоб налюбоваться могла. Что интересно, спасенные ей девицы помогли надеть монисто, и с удовольствием сами участвовали в примерке оного. Похоже, успели сдружиться. Хотя, это неплохо. Мне минимум пару ночей на свободную охоту надо, пусть девушки здесь сидят со своей новой знакомой и не рыпаются.

Пока народ под руководством чуть ошалевшего дервиша выгружался из каюков, я подозвал Аяну.

— Твоя хвостатая сестра... она не сбежала?— Усевшись около самого среза воды на скамью под навесом, поинтересовался я у пустынницы.

— Нет, господин. Но она неблизко. — Поклонившись, ответила та, блеснув алыми глазами из-под челки.

— Тогда, спроси у нее, возьмет ли она на обучение двух девочек? Тоже китаянки. Правда, не знаю, какого роду-племени. — Я показал на спящих на айване девчушек. — Они стронулись, начали перерождаться. И я точно знаю, что их дорога не в воде.

— Хорошо, господин, я сейчас же отправляюсь. Завтра утром я вернусь с ответом. — Аяна еще раз поклонилась, коротко и звонко свистнула, и вот белоснежный кулан уносит ее от моего лагеря.

А меня закрутила суматоха. Те же отхожие места для дюжины мужиков и баб устроить — пришлось командовать и показывать, где и как. Опять же, спальные места, где и что приготовить пожрать. Ладно, хоть малость припасов захватили трофейных, на неделю хватит, да Хилола рыбки наловит.

Народ, мною спасенный, хоть и ошалевший малость, но работящий. Успели до темна сделать многое, с утра займутся остальным. Тем более, что долго у себя я эту толпу держать не собираюсь, только этого мне не хватало. Устрою сейчас, сегодня и завтра ночью, погром на реке для работорговцев, и потом спокойно провожу моих закупов до русских постов на севере Арала. И уж там пускай сами разбираются.

А покамест народ засыпает на ходу. Мужики еще держатся, зевают, но под командованием однорукого казачины, коего зовут Михаилом, устраивают скотину, а бабы и девчонки уже спят. Даже Анна спит, свернувшись клубком около девочек-китаянок.

— Учитель, возьмете меня с собой? — Около моего сапога вынырнула Хилола.

— А Ёркин один тут справится? Сама видишь, Аяну я отослал, мало ли что в голову взбредет закупам? — Я поглядел на русалочку, которая высунулась из воды по пояс, и сейчас расчесывает волосы. Вот уж действительно, погибель для мужиков. Те аж зевать перестали, пялятся на русалку. Но после моего сурового взгляда опомнились и забегали пошустрее.

— А ты их усыпи, учитель. Всего-то для тебя дел — туман на них наслать, а в туман вытяжку из головок мака добавить, у тебя же два кувшина стоит в кладовой под стазисом. — Хилола неожиданно проказливо улыбнулась. — И нам спокойствие, и они выспятся добротно. Ну, пожалуйста, я тоже поохотиться хочу.

— Это хорошая идея.— Кивнул я, и оглядел свою базу. Мужики закончили сооружать корявый, но прочный кораль, или загон, короче, ограду для коней и верблюдов. Женщины спали, молодые на айнаве наверху, постарше уснули ниже, на циновках под камышовым навесом. Дервиш невозмутимо изображал из себя изваяние, лишь изредка перелистывая страницы Корана. А солнышко тем временем садилось за заросшие тугаем холмы. — Пожалуй, одна из лучших.

И от речной глади медленно стал подниматься туман. Густой, непрозрачный, окутывающий словно ватой предметы, пряча их в своем пухлом одеяле. В этом тумане невозможно было заметить, что одна отдельная полоса словно живая, струилась под навес кладовой и выходила через окошко. И эта струя тумана не пропускала ни единое живое существо, кроме дервиша. Уснули лошади и верблюды, заснули мужики, женщины и девушки тоже не избежали нескольких вздохов этой смеси водного пара и макового молочка. Ничего, за пару ночей наркошами не станут, да и я помогу прочистить легкие и мозги, есть такие травки. А так хоть отоспятся.

Солнце подмигнуло мне своим последним лучом этого дня, и скрылось. С востока накатывалась тьма, на небе замигали звезды.

— Пора. Доброй нам охоты. Ёркин, пригляди тут! — На причал посыпалась моя одежда и оружие, а я уже мчался в воде рядом со своей ученицей, радуясь свободе и скорости. Иногда я или Хилола вылетали из воды, и с со звонким плюхом падали обратно. Или напротив, практически бесшумно ныряли в воду. Шалая девчонка смеялась, далеко над водой рассыпая звонкий серебристый смех.

А на приближающемся каюке работорговцев началась суета и суматоха, забегали с фонарями и факелами вдоль бортов люди. Ух какие активные, аж душа радуется. Вон какой-то хлыщ, весь из себя нарядный, в дорогущем шелковом, шитым золотой нитью халате, с револьвером и фонарем пытается рассмотреть, что творится над водой.