— Мы сильные. Помогают слабым. А сказал, что вопрос один, лживый Яков. — Пацан придвинул сверток с порошками. — Тебя навели те, кто пасет нас. Они видели Хому. Пожалуй, записали в отчете, что болен: его крепко рвало. И ты принес порошки.

— Я взял заранее, самые полезные по сезону. Осенью всегда или жар, или живот прихватывает, или то и другое. Отправь Хому в аптеку. Там хороший врач. Опасно наугад пить порошки, если совсем болен. Он в сознании?

— Третий вопрос, — пацан даже нагнулся, чтобы увидеть глаза Якова, упрямо изучавшего столешницу. — Ты что творишь, наглый дядя? Ты вообще чей? Страх иметь надо, всем надо, даже мне!

— Тебе особенно. Младшие — камни на твоей шее и хуже, на душе. Каждый, кто умрет — твоя гнойная язва. Он не станет взрослым. Не выучится, не женится, не купит дом, не заведет детей. Он будет мертв, а ты выживешь, чтобы корчиться: "Я не помню его лицо. Уже не помню. Я не знаю, каким он стал бы теперь". — Яков повозился, устраиваясь на шатком табурете. Улыбнулся. — Я с утра был в дурном настроении. Мол, ничего не меняется, мир черный, нет просвета. Но к ночи встретил одного из своих. Он стал почти старым, у него три внука. Знаешь, полегчало. Многие мои умерли старыми, в кругу семьи. У них выросли домашние дети, сытые и непуганые.

— Ты вообще... о чем? — насторожился пацан. — Бред же.

— Предлагаю сделку. Так будет просто и удобно. До рассвета никто не сунется сюда, слово. Твои успеют уйти. Тем временем мы двое съездим на прогулку. Жизнью клянусь, своей и всех своих гнезд: высажу тебя в городе и позволю затеряться. Управимся часа за три-четыре. Если сам ты не решишь иначе.

— Условия?

— Только одно. Не убивай никого там, куда отвезу. Если невмоготу, я рядом, меня режь. Других не трогай. Тебя там никто не тронет. Слово.

— Ты на голову насквозь больной, дядя?

— Мне уже говорили. Но, думаю, я здоров. Кое-кто нашел годное определение для меня. Я дэв-котенок. Знаешь, кто такие дэвы?

— Нет. И я не давал согласия.

— Ты согласился. Ты любишь новое. Это — совсем новое.

В подполе зашуршало. Снизу пискнули: на перекрестке машина. Здоровенная! И никого в ней, пригнали и ушли. Забрать бы да покататься. Последние слова были сказаны громко, с явной надеждой.

— Пошли, — решил старший пацан. Оглянулся на люк подпола. — Всем сгинуть до утра. Новое место знаете. Меня не хвостить, сам управлюсь. Этого вы видели, если что...

Пацан не стал договаривать и обернулся к гостю.

— На машине покатаешь?

— Конечно. И звать тебя буду... Стариком, из вредности. Глупо, но хоть как-то. Ты не назвался, а нам еще говориться и говорить.

— Клим.

— Надо же, и ко мне прилетела птица-неслучайность! Вдруг попались два имени, одинаковые. Одному Климу я помог давным-давно, а другой — как раз ты. Что же делать? — Яков двумя пальцами оттопырил карман. — Деньги. Ты думал, сколько у меня и как умыкнуть. Я сам отдаю. Примета такая, недавно утвердилась в моей жизни: когда совпадают два имени, надо отдавать деньги. Да, я просил твоих купить еду. Пусть сами ее и скушают, ладно?

Клим тяжело вздохнул и покрутил пальцем у виска. Метнулся, изъял деньги точным коротким движением. Бросил в люк подпола и сразу пошел к двери. Первым! Поворотясь спиной к опасному гостю. Яков оценил и, чуть выждав, двинулся следом. Через незнакомый двор, за скрипучую калитку, на темную улицу — и к перекрестку. Машина тихо урчала и светила подслеповатыми карбидовыми фарами.

— На новых фары электрические, — Яков открыл дверь и жестом пригласил Клима на переднее сиденье. Подумал и добавил: — пустил бы порулить. Но тут город.

Яков обошел капот, занял место водителя и повел автомобиль небыстро, плавно. Заговорил снова о фарах, обсуждая с самим собой старые и новые. Клим настороженно озирался, щупал кожаное кресло, трогал стекло, прикасался к рычагу передач и сразу отдергивал руку, как от горячего. Закончив с фарами, Яков завел речь о переключении передач и работе педалями. Сам с собой обсудил ранние ременные приводы и нынешние, весьма удобные и прогрессивные — с шестернями и сцеплением. Вот на этом автомобиле коробка трехскоростная. Вполне неплохо, но бывает и получше. Числа подобраны так себе. Инженер, видно, был самоучка или ленивый ремесленник...

— Когда мне было пятнадцать, — вздохнул Яков, выруливая из тесноты улочек на широкую дорогу, — я отчаянно хотел поделить золото по справедливости. Но я рос и думал все чаще, как именно стану делить. Еще хотел понять, насколько злые и жадные те, кто копит золото. Ведь было бы так просто — если б они не упирались. Ну, поделить.

— Знамо дело, кто ж отдаст, — буркнул Клим. Вдруг рассмеялся сухо, неумело. — Ты отдал! Ты отдал мне деньги... сам. Или ты дурак, или меня видишь дураком. Ясно же, что меня. Типа купил задешево, а?

— Разве это деньги? Это мелочь, разок поесть досыта. Деньги — когда много, когда можно делить на всех до самой взрослости... В общем, я думал-думал и не нашел ответа. Решил спросить напрямую. У того, кто с золотой кровью. — Яков мечтательно улыбнулся. — Никому в гнезде не сказал, что затеваю, кроме Кабана. Он был старший. И он не стал удерживать меня. В тот же день я встретил золотого человека.

— Врешь. Тебя сразу пришибли б. Видел я охрану у этих, золотых.

— Меня пришибли, но гораздо позже. Заказчиком был не он.

— Ну-ну, ври дальше.

— Когда убивают старшего, гнездо мстит. Нет, не так говорю. Важно другое: гнезда, как и люди, взрослеют. Или научаются ценить деньги и власть, или их старшего убивают, чтобы втравить прочих в слепую месть. А дальше сплошная кровь. Младшие гибнут... и губят. Раньше не было бомб и ружей, а теперь дети страшнее взрослых в причинении смерти. Всем нормальным людям жаль их. А им не жаль никого. Особенно если их старший подло убит. Ты — их отец и мать, их закон... их солнце.

— Куда мы едем?

— Сейчас деньгами ведает Николо Ин Тарри. Ему и отвечать на твои вопросы.

— Микаэле. Я знаю имя. Знаю, что он такой один. Очень ловкий, змеюка.

— Микаэле вне игры. Артель вышвырнула его из его собственного тела. Сейчас в этом теле обитает майстер. Вы все еще зовёте его майстером?

— По разному... глупый вопрос. Ты же врешь.

— Он надел золотую шкуру десять дней назад. Старик, которого велено искать, и есть прежнее тело майстера, связанное теперь с личностью Микаэле. Так я думаю.

— Врешь.

— Мне не веришь, спроси у Николо. Отправь своих к имению Микаэле, пусть потрутся и поспрашивают. Газеты почитай. Ты умный. Сам реши, где заканчивается мое вранье и начинается общее безумие. Десять дней все золото Микаэле, вся его власть — в руках артели. Для меня это неоспоримая правда.

— Врешь, — еще тише выдохнул Клим.

— Если вру, убей меня за мою подлость. Могу дать адрес и пообещать, что не съеду оттуда неделю. Тебе хватит недели, чтобы разобраться?

— Врешь в каждом слове! — пацан закричал, срывая голос и дергаясь, чтобы достать нож, и останавливая себя. — Как можно увидеть, что твои младшие из гнезда стали старыми? Кто второй Клим? Откуда бы тебе знать про майстера? Его так не зовут, давно не зовут... Артель не может предать меня. Никогда. Я служу делу, живу для дела, я и мое гнездо...

— Твое. Вот главное слово. Береги их. Ради них ищи правду. Даже если больно. И ты обещал, что никого не убьешь там, на месте.

— Никого, окромя тебя, придурошного, — пацан взял себя в руки и снова заговорил ровным тоном. Откинулся на сиденье, надолго притих. Наконец, что-то решил и нехотя добавил: — Допустим, обещал. И недели мне хватит.

— Микаэле дал много золота тем, кто строит самолеты, — выруливая на широкую аллею, сообщил Яков. И добавил, ведь похвастаться желал давно, но, увы, не перед кем было: — Я недавно летал. Ночью. Кромешно страшно. Облака — кисель. Фар нет никаких, и воздушные ямы, скажу я тебе, душу наизнанку выверчивают... Бесы-беси, как же я орал. Но мне даже не было стыдно... почти.

— Врешь, — шепнул Клим, отчаянно завидуя.

— Сам почти не верю, что остался жив. Ну, мы на месте. Тряпку размотаешь? Или конспирация превыше искренности?

— Конспи...

— Скрытность. Секретность. Клим, у тебя очень чистая городская речь. Ты учился. Или сам по книгам, или в прежней жизни, дома. Тебе бы доучиться на адвоката. Для начала удачный выбор. Твои влипают каждый день. Ни тебя, ни их не узаконить, если не знать закон.

— Заткнись, а?

Пацан несколько раз вытер ладони о штаны, посопел, пожал плечами — и размотал тряпку. Покосился на Якова и поморщился, заметив наблюдение за собой. Клим был худой, с бледным скуластым лицом полукровки — от местного и южанки, так показалось Якову на первый взгляд. Волосы волнистые и черные, с ночью сливаются, а глаза зеленые, аж светятся. Бровные дуги выпирают, прячут глаза — в драке это важно.

Быть на виду Климу не нравилось. Он отвернулся. Стал с опаской изучать ворота роскошного особняка. Людей у ворот. Вжал голову в плечи, когда из парка бегом явился рослый южанин.

— Мы к Николо, — сказал ему Яков, так и не припомнив, видел ли этого юношу раньше. — Встреча вне его планов, но было бы кстати устроить поскорее.

— Он, — смуглый взглядом указал на Клима и не добавил в вопрос ни слова.

— Он обещал, что в дурном настроении будет убивать только меня. У него все нормально с самоконтролем. Умеет держать слово, ручаюсь.

— Вы странно шутите, господин. Пора привыкнуть, но никто не может привыкнуть, — посетовал южанин. — Я провожу в сад. Василий там. Он тоже странно шутит. Старается делать, как вы?

Яков выпрыгнул из машины и отметил: Клим сразу метнулся по сиденью и оказался рядом. Южанина он боялся так, что даже не прятал страх. Не иначе слышал о людях пустыни, убивающих на расстоянии — словом, взглядом... мало ли чуши намешано в сплетнях про чужаков?

В саду было темно и тихо. Лишь один фонарь горел — поставленный прямо на траву, маленький... Тени тянулись длинные, бархатные. По мере приближения Яков начинал разбирать голоса. Тихий детский всхлипывал и щебетал. Взрослый женский журчал и утешал. И это был голос Юны...

— Холатна. Нет: холод-но. Савсейм.

— Павлушка, как ты быстро учишься! Все слова знаешь. Говоришь все чище. Сов-сем.

— Сов. Птица. Тот дом, дом сов. Не хочу тот дом. Не надо.

— Какие совы? Мы сажаем сон-траву. Еще три росточка, и будет готова сказка. Сон-трава цветет перед рассветом. На ней роса сладкая. Дымка слизнет, меду из неё сделает и поделится с тобой.

— Дымка...

Паоло вздохнул, завозился и притих. Сразу стало видно, как разгибается кто-то рослый. Яков сообразил — Василий Норский, именно он. Держит малыша на руках. Глаза у Васи бешеные, таким взглядом убить можно, даже без пустынных премудростей. Вот и Клим почуял, сжался в комок. Расслабился, лишь когда Вася удалился, пропал в парке.

У фонаря снова шевельнулись тени.

— Я с ума сойду. Думала, разбудим и все наладится, — Юна чуть не плакала. — У него сам Васька брат! Ну какие кошмары с таким-то братом!

— У него идеальный слух. Кто мог подумать, что через две двери и коридор, — Яков удивился, ведь это был голос Николо. — Через две двери, да... он расслышал мои слова и решил, из-за него отец отказался от себя. Юна, я жаловался дядьке Яру. Раскис и жаловался... Мне не хватает опыта. Я не справляюсь. Надо быть гением, чтобы подбрасывать, как отец. Я правда не справляюсь. Мне стало жаль себя, я позорно расшумелся.

— Нашел, к кому идти шуметь! Яркут человек душевный, но очень по-своему. Он или ехидствует, или надевает шкуру дурака-Яна. Иногда это полезно, а иногда наоборот, хочется... голову ему оторвать хочется!

Николо тихо рассмеялся. Вздохнул, сел удобнее.

— Все из-за верфей. Я ужасно распустился из-за этих самых верфей.

В парке на какое-то время стало тихо. Яков покосился на Клима: тот окаменел и весь обратился в слух. Впитывает новое, боясь упустить любую мелочь. Удачно. Можно пока не вмешиваться в общий разговор. Так даже лучше.

— Расскажи, — попросила Юна.

— Да что рассказывать. Вчера доставили конверт от этого... который в теле отца. Письмо в одну строку: "Твое упрямство станет пеплом". А после, днем, пришла срочная телеграмма. Сгорели верфи архипелага Мьерн.

— Они так важны тебе? Они особенные?

Снова стало тихо. Роса медленно остужала парк, садилась на кожу, серебрила волосы. Роса делала мир свежим и умаляла боль души...

— Когда пароходы победили парус, на Мьерне все стало вымирать, — мягким повествовательным тоном сообщил Николо. — Пять островов кромешной нищеты... В глобальном смысле — пустяк. Но это моя первая большая покупка, очень личное решение! Пять лет назад началось. Даже папа долго не знал. Было так интересно, я спать не мог, метался между биржей, телеграфом и поверенными. Опрашивал мнения, думал. Рядом нет торговых путей, так что через порт острова не оживить. Урожай с полей никого не прокормит, там все каменное. Бухты малы, строить океанские корабли нельзя, да и везти надо буквально все с большой земли, невыгодно. В общем, пока я метался, в азарте скупил десяток клиперов. Призовых! С чайных гонок прошлого века. Элита. Они красивые, как птицы, и они живые... Но их слава в прошлом. На них, бесполезных в новом веке, возили мазут, дублёную кожу и уголь. Богатый фрахт парусами не поймать, денежный ветер переменился. Было больно смотреть на их гибель, я перекупил — и поставил в мертвый порт. Загрузил верфи ремонтом. Стало лучше, задышали острова. Но это было временно и ненадежно. И вдруг — телеграмма от папы. "Фрахтую "Золотую лань", на пять дней для чаепития". И все перевернулось.

— Из-за нескольких слов?

— Папа волшебник. Он понимает, что деньги — всего лишь отражение людей. Кривое, очень часто ложное. У карликов случаются огромные денежные тени с кровавой оторочкой, а у гениев иной раз нет теней — они сияют... и гаснут голодной смертью. Папа всегда умел правильно двигать людей и обстоятельства, чтобы свет дела и тень денег стали соразмерны, чтобы не давили человека и не разрушали его. И еще он умел использовать репутацию, связи и слухи. После той телеграммы газеты будто взорвало! Все напечатали фото "Золотой лани" на первой полосе. И месяц несли чушь, расписывая всячески бриллиантовое чаепитие, примирение князя с первой женой и романтику морских прогулок. Мьерн стал самым модным местом отдыха... в мире, наверное. На меня насели все, кто прежде подшучивал и называл папиным нахлебником без чутья к золоту. Они хотели купить землю, зафрахтовать клипер для чаепития, построить яхту... Ты правда ничего не слышала?

— Нет. Вот если бы на островах, — Юна пожала плечами, тени шевельнулись: она наклонилась и шепнула на ухо Николо, — если бы там рос редкостный цветок, другое дело. Я в то время читала только про цветы. И не покупала газет, зачем тратить деньги? Но я рада, что острова ожили.

— Моя коллекция кораблей росла и росла. Вчера в ней было три десятка призовых клиперов... — Николо выдохнул со всхлипом. — Их сожгли. Вывести на большую воду успели с десяток, а прочие... Юна, ведь из злобы, даже без выгоды! Этот черный человек отнял у меня отца и захотел причинить новую боль. Пеплом развеять то, что я создавал. Он справился. Мне сообщили, и я ощутил себя ничтожным. Погибли люди. Газеты разразились заказной истерикой: от юного князя отвернулась удача... Мьерн снова под угрозой запустения и нищеты. А меня насмерть ссорят с Дюбо, пущен слух, будто я обещал разорить их в отместку за Мьерн, будто жгли они, будто я хочу ответно отжать у них новые верфи и строить танкеры. Но я не говорил подобного. А они — поверили...