Продолжение 19

— И кого же капитан Гуров относит к белым?

— Регент, Наследник, Император, княжны, принц Ольденбургский... Возможно — вдовствующая императрица. Соответственно, чёрные — все остальные, кто что-нибудь вякнет против их единственно правильных решений.

— Мне бы Вашу уверенность, Денис Анатольевич. — Келлер тяжко вздыхает, но оживляется при виде Прохора с ароматно парящим кофейником на подносе. — Благодетель ты наш, Прохор, свет Иваныч! Спасибо!.. Давайте, господин капитан, по чашечке, и можете потом отдыхать. Предварительно уведомив дежурного о местонахождении и не далее, чем в трёх минутах ходьбы отсюда...

*

Выспаться всё равно не удалось, да и спать не очень-то и хотелось. Под утро вернулись Котяра и Стефанов со своими. Привели "пленных" и привезли четырёх "двухсотых". После чего возникло сильное желание не размещать пригнанных по камерам, а вывести к ближайшей проруби и поступить по законам военного времени...

— Вы ещё скажите, что всю раненую сволочь в госпиталь отправили! Теперь охрану к ним приставлять придётся! Добить надо было, — и всё!..

— Денис Анатольевич, в данном случае считаю это нецелесообразным! — Стефанов пытается сдержаться, но отвечает резко. — Мы не в германском тылу, а в Столице! Рядом — михайловские юнкера! При них надо было контроль проводить?

— ... Извините, Димитр Любомирович, погорячился... Среди этих есть что-нибудь, заслуживающее внимания?

— Несколько человек, как мне кажется, — басурмане, не имеют российского подданства. Слушаются, в основном, вон того финна. Он сдал нам бесчувственного полковника Энгельгардта, а после, воспользовавшись моментом, попытался бежать. Уходил грамотно, где-то его этому учили.

— Ну, давайте посмотрим, что за горячий финский парень попался... — Подходим ближе к предмету разговора. — Эй, ты! Имя, фамилия, звание, какого полка!..

— Й-а не-е солдат-т! Й-а ест Тойво Вялсяйнен! Й-а ест суомалайнен!.. Пот-танный Княшест-тва Финлянскоко!..

— Да вижу я, что чухня. И что с того? Одет в форму — значит, солдат. Погоны сорвал, так мы быстро узнаем, где служил. И за нарушение присяги — на ближайшую осину!

— Фы не имеет-те прафа! Перкеле рюсся-а-а!

Вот не ругался бы, и не получил бы "саечку" прикладом от конвойного. Финского он, конечно, не знает, а вот интонацию просчитал "на раз". Естественно, получив мой одобрительный кивок.

— Слушай ты, Вяйнемёйнен хренов!— Мобилизую свои очень небольшие знания о финнах. — Хочешь в Туонелу прогуляться? По чёрному лебедю соскучился?.. Ты ещё ничего не понял? Тебя взяли с оружием в руках на территории Российской империи, и судить будут по её законам!.. Так, этого — в одиночку. И тех, кто не по-русски "Отче наш" читать будет — тоже!..

От дальнейшего пути к нахождению взаимопонимания меня отвлекает посыльный, сообщающий, что Его Высокопревосходительство генерал от кавалерии Келлер жаждет видеть капитана Гурова прям-таки незамедлительно. Приходится отложить все дела и бежать к вышестоящему начальству...

Которое сообщило, что убывает на вокзал встречать Великого князя Михаила с эскортом в виде взвода штурмовиков, а на меня, как на единственного, кому можно доверить специфические поручения, возлагает обязанность поработать ещё немного "пожарной командой". То есть, все проявления мятежа в городе пресечены, но если в отсутствие Фёдора Артуровича где-то что-то полыхнёт, можно мчаться туда и "тушить", да "мочить" не стесняясь, в меру степени опасности для общественного порядка и фантазии господина капитана. И что оный господин капитан подчиняется только начальнику оперативного отдела штаба корпуса полковнику Бойко.

За ранним утренним кофейком поговорили с Валерием Антоновичем "за жизнь", и, получив "добро", отправился в казематы помогать пародиям на карбонариев колоться по горячему. Местные господа из Отдельного корпуса не совсем хорошо знали английский, в ходу больше был французский и немецкий, поэтому всех плохо говорящих на языке Пушкина, Достоевского и родных берёзок я взял себе. Таковых оказалось семеро, не считая горячего финского парня, остужавшего сейчас свой пыл в карцере. Было очень смешно слушать "типичных русских парней" с наглыми мордами типичных ирландцев и прочих англосаксов и знанием русского языка на уровне "дуай уыпим уодки".

От сего увлекательного, хоть и однообразного занятия меня отвлекает Бессонов, зашедший узнать как идут дела. Послушав пару минут бесплодную полемику, он машет рукой и предлагает иное решение вопроса:

— Господин капитан, по-моему, это бесполезно. Оставьте этого бедолагу...

Вызванный конвой уводит очередного уроженца Белфастщины в камеру, а подполковник вдруг вспоминает:

— Ну-с, Денис Анатольевич, каковы впечатления?

— Очень хочется всех этих заламаншских и заокеанских радетелей о благе России обнять крепко-крепко. И держать так, пока не посинеют необратимо... Они же, твари, прейскурант сделали на убийство офицеров. Роялти — в зависимости от чина! И рода войск, мореманы идут с коэффициентом "полтора"!..

— Что ж Вы хотите? Ваша фраза, кажется, "Бизнес, ничего личного"... Денис Анатольевич, чуть не забыл! Его высокопревосходительство просил показать Вам одного арестанта. Интересно излагает, однако. Причём, полиграф гарантирует честные ответы... Заодно кое-что и про офицеров понятней станет...

Минут через семь в кабинет доставляют невысокого унтера. Утиный нос, затравленный взгляд, голова инстинктивно вжата в плечи...

— Вот, Денис Анатольевич, полюбуйтесь на красавца. — Бессонов театрально простирает руку в сторону арестанта. — Взят с оружием в руках при попытке захватить Финляндский вокзал. Помимо всего прочего обвиняется в убийстве своего ротного командира штабс-капитана Лашкевича.

— Ты кто таков будешь, красавец? — Пытаюсь завязать знакомство.

— Лейб-гвардии Волынского полку унтер-офицер Тимофей Кирпичников... — В голосе сквозит тоскливая и безнадёжная усталость.

— Ну, рассказывай, унтер-офицер.

— А чё рассказывать-то? Я уже всё порассказал.

— Господину капитану интересно, как на Знаменской дело было. — Приходит на помощь Бессонов.

— Ну, известно как. Выставили нас на площади этой, штоб мы шествия не пропускали. Так и стояли, не жрамши, не пимши, с семи утра до часу ночи... Сначала бабы шли, кричали "Солдатики, родные, не стреляйте!". Я тогда к Лашкевичу подошёл, говорю, мол, за хлебом же идут, чего стрелять-то. Он тогда ешо трезвый был, разрешил пропустить. Так и прошли они... А потом другие шли, в тех уже стрелять было приказано. А Лашкевич, да прапорщики наши, Воронцов-Вельяминов, да Ткачура кажную четверть часа в гостиницу бегали. Говорили, што, мол чаю попить. Тока водку оне там пили, по запаху слышно было... А пока оне грелися, я солдатам говорил, што, дескать, погибель со всех сторон. Будем стрелять — беда, не будем — тож беда, под суд пойдём. А потом решили целиться поверх людей. Тока не помогло это. Када залп дали, толпа вся не побегла, часть к парадным и воротам жаться начала. Воронцов снова командовал стрелять, а опосля, видя, што мы не попадаем, отобрал у Слескаухова винтовку и сам начал стрелять. Барышню ранил, в коленку попал ей, господина какого-то сбил на мостовую, потом дострелить хотел, всего троих убил и двоих ранил. Потом Ткачура прибёг, тож винтовку взял. Девчонку какую-то ранил, в бабку стрелял...

— Ну как Вам, Денис Анатольевич? — Бессонов вопросительно смотрит на меня.

— Очень интересно... Благородий этих нашли?

— Пока — нет, скрываются. Но волнения прекратились, должны вернуться в батальон. По ним Особый трибунал будет работать. Скорее всего — отправят, как Вы говорите, "груз двести" до ближайшего кладбища.

— Груз двести — это про своих, а тут... В общем, понял.

— А теперь самое интересное... Рассказывай, как Лашкевича убил. — Подполковник вновь обращается к Кирпичникову.

— ... Не я это... — Унтер сразу становится угрюмее. — ... Када в казарму вернулись, все роптали, как это можно офицерам в баб, да стариков стрелять. Спать не ложились, думали-гадали, что назавтрева делать будем... А в роте у нас человек десять активных было... Ну, которые про политику говорили. От двое из них и привели его...

— Кого?

— Агитатора. Тож в шинели, штоб спрятаться удобнее было. До утра просидели, он всё нас уговаривал к демонстрантам присоединяться, штоб вместях, значит, быть. А утром на построении Лашкевич прибежал, скомандовал, штоб сызнова готовились и патронов поболе взяли. А мы и отказались идтить... Лашкевич из казармы выскочил, за подмогой побежал, да этый финн...

— Какой финн? — сразу интересуюсь, слишком часто о них слышу за последнее время.

— Да агитатор этый... Винтовку схватил и выстрелил из окошка. Сразу в затылок попал...

— С Литейного моста "пленных" недавно пригнали, среди них один финн есть. — Сообщаю новость Бессонову.

— У нас их уже четверо, всех ему показывали, пока что не признал. Покажем и новенького. — Успокаивает меня подполковник и обращается к арестанту. — А что ж ты убийцей назвался?

— Так я там самый старший был. Окромя их благородий...

— Вот так вот, Денис Анатольевич. — Бессонов дождался, когда уведут Кирпичникова. — Офицеры гвардии!.. Краса и цвет!.. Пусть даже ускоренных выпусков... Ночью все кошки серы. Будем разбираться...

*

Далее разговор не продолжился ввиду того, что одновременно со стуком в дверь появляется "Иван в квадрате", один из моих "призраков", прозванный так из-за ширины плеч, комплекции а-ля Поддубный и отчества "Иванович":

— Командир!.. Виноват, Вашскородие, дозвольте обратиться к батальонному!..

— Уже обратился. Продолжай. — Улыбается Бессонов.

— Его выскородие полковник Бойко к себе требует. Говорит — срочно...

Лицо непроницаемое, но в глазах чёртики прыгают. По тревоге так не оповещают, следовательно, сюрприз из приятных. Но срочно — значит срочно. Быстренько прощаюсь с подполковником, оставляя ему дальнейшие поиски ответа на вопрос "Who is who?" среди пойманных борцов за справедливость, и тороплюсь в штаб.

Захожу в кабинет, Валерий Антонович внимательно слушает кого-то, сидящего спиной ко мне... Нет! Не кого-то!.. А Его благородие хорунжий... Опаньки! И даже не хорунжий, а уже сотник Григорий Михайлович Митяев!..

Правые ладони встречаются со звуком почти пушечного выстрела, а потом мы с Гришей начинаем, довольно урча, тискать друг друга в объятиях.

— Ну-с, господа офицеры, вы тут пообщайтесь, только прошу мебель не ломать, а я пойду узнаю, что нового на телеграфе. — Валерий Антонович деликатно оставляет нас одних.

— Ну, здравствуй, Гриш! — Заканчиваю "поединок" ничьёй.

— Здоров будь, Денис! Давненько ж мы не виделись!.. — Михалыч довольно улыбается. — Навроде, в Первопрестольной рядышком квартировали, а не вырваться никак было... Как вы тут справились?

— Нормально. Только я самое интересное пропустил...

— Не, ну ничего себе, — пропустил! А Царское Село на уши кто поставил? — Митяев давно уже взял на вооружение мои словечки. — А главарей этих кто пеленал? Это называется — пропустил?.. Помнишь, ты как-то рассказывал про нонешнего кайзера, што он во все дела лез по делу и не по делу? Как ты там говорил?

— Он хотел быть младенцем на всех крестинах, невестой на всех свадьбах и покойником на всех похоронах. — Отвечаю по памяти вычитанное когда-то у Пикуля.

— Ну так это ж, прям, про тебя, брат, сказано. — Широко улыбается Михалыч.

— Ладно, хорош наезжать... Рассказывай, как вы там справились?..

— Ну, скажу сразу — твои барышни живы и здоровы. Так же, как и все остальные у академика. Там Анатоль Иваныч комедь крутил. — Михалыч сбивается с "приличного" русского языка, которым пришлось овладеть, будучи постоянно рядом с Регентом, на свой нормальный. — За што купил, за то продаю, он сам рассказывал... В Институт толпа двинула где-то с роту, человек двести. Сброд всякий, половина — гопота Хитровская. Только командовали ими пополам урки с горе-вояками какими-то. На пяти грузовиках, промежду прочим! А сзаду ешо парочка порожних. Для хабару, видать...

Только вот в незнанках были, што за орешек их поджидает. А у Дольского в кентаврах хоть и не Вильхельмы Телиевые, но стреляют — дай Бог каждому. С двух засад по дороге повыбили почти всех главарей. От и осталась парочка, которая всю чесну компанию и подвела... Под самые ворота... Помнишь последний поворот? От как раз за им Анатоль Иваныч и поставил два бронехода, сразу всю дорогу перекрыл...

— Погоди, что за бронеходы?

— А это тебе лучше знать, твой же тестюшка на том заводе у Павлова командует.

Не понял!.. Это что, "Алис Чалмерс ин Раша" уже МС-1 слепила, или что-то в стиле Т-34-85? До Т-72, ясное дело, пока не дотянули, но надо будет глянуть обязательно...

— На что они похожи?

— Да как броневики, тока сзаду замест одного колеса несколько стоит. И этой... О, гусянкой обмотаны... — Михалыч щеголяет новомодным словечком. — Сверху — башня... Так шофер говорил... А в ней — пушка... Как же его... Маклинка, што ль... И льюйс рядышком.

Стоп! Павлов же когда-то показывал подобное... Несущий бронекорпус ему делали на Ижорском... А сборку, значит, у себя под боком наладил! Молодца, однако!

— И что?

— А за бронеходами наш господин ротмистр через жестяной рупор у них и спрашивает, мол, пожить ещё немного хотите? Тогда кидайте оружие. Ну, а те пока совещались, один из пушкарей под передний грузовик снарядик-то и положил. Анатоль Иваныч за это про него так сказал, я аж умилился!.. Мы, мол, эти автомобили от самой Москвы берегли, штобы потом кататься, а энтый... Ну ты знаешь, как он умеет!..

— Гриш, не томи!

— Да всё уже и рассказал, вроде... Те винтовки покидали, да кто в лес, кто по дрова. А там уже Дольского ребятки их встречают. Ну и как всегда, лапы в гору, мордой в снег. А потом обратно их пёхом гнали до самой Первопрестольной.

— А в самой Москве как всё прошло?

— Ну, у нас же голодных очередей не было, народ поспокойней был. То, што баранки с кренделями, да булки с маком запретили — невелика беда. А обычного хлеба хватало, хоть и собирались с марта карточки вводить. Фабриканты хотели на отсутствии сахара у народа сыграть, мол, угля не подвезли, стоять рафинадные заводы будут. Да промашка вышла, нашёлся уголёк-то... Но всё равно, не их, так других подбили, с Гужона, с АМО, с "Динамо". Те понаобъявляли забастовки, на улицы вышли. Песни поют, красные флаги тащуть... Сунулись было солдат агитировать, в Спасские казармы, на Покровку, в Хамовники, да получили от ворот поворот. Тогда пошагали к городской Думе рассказать властям про свои хотелки. Там уже этот... Комитет общес-твен-ных организаций какой-то успели создать, КООМом назвали. Пришли, рассказали, ещё песенок попели, вечером по домам разбрелись, штоб назавтра вновь там собраться. Даже полицейских не трогали, те им спокойный проход обратно сделали.

А назавтрева на всех углах конные разъезды, улицы перекрыты. Генерал Мрозовский, Москвою командовавший, по пожеланию Регента и телеграмме из Ставки осадное положение объявил. О чём листовками тут же все углы пообвешали. Запрет на сборища, шествия, комендантский час ввели. Хитровку аж всю окружили и облавой прошлись, такого страху нагнали!..