Небесное Притяжение

Разговор показался интересным.

— Нет, Сан Саныч, ну почему все-таки лепрозорий? — глубокое женское контральто.

— Ниночка, это не вопрос, — густой, рокочущий бас.

— Лепрозорий, потому что раньше, мы чаще имели дело с бактериологическими, — жизнерадостный тенор. — Теперь ими занимается третий блок.

— Это связано с химическим оружием? — Ниночка.

— Не прикидывайся дурой, — тенор.

— А вы, Мишаня, не хамите, я здесь третий день и дурой не прикидываюсь.

— Я не хамлю, а называю вещи своими именами. Дураку ясно, что оружие испытывать надо.

— И сейчас, Сан Саныч, я убирала в комнате у новеньких?

— Сейчас мы специализируемся по лучевым болезням. Исследуем влияние излучений на организм человека, — бас. — Ниночка, у нас не принято задавать вопросы. Если хотите утолить женское любопытство — задавайте старшим по званию: Никанору Аверьяновичу и Ишиму Ниязовичу.

— Кстати, "дракон" — их разработка? — тенор.

— Их.

— Какой "дракон"? — Ниночка.

— Узнаешь.

— Доктор, про "Дракона" ей не полагается знать.

— Мишаня, вы употребили это слово дважды, посему это уже не военная тайна. И мне, если честно — плевать, я штатский.

— Это секретный объект...

— Несущий функции больницы. Сегодня я провел всю ночь за операцией. Парень был весь покромсан ножом. Не хочу ничего гарантировать: тридцать четыре раны и большая потеря крови.

— Все знают, что вы прекрасный хирург, — тенор. — Я просто хотел сказать, что вы работаете не в простой больнице.

— Я знаю.

— Но почему лепрозорий? — Ниночка.

— Ну и дуру прислали, — вздох Мишани.

— Я не дура. Я с отличием окончила университет и...

— Ну, хорошо, не дура. После всяких бактерий и вирусов, знаешь, какие больные по коридорам ходили? Как инопланетяне, — Мишаня рассмеялся. — Мутанты хреновы. Надо будет тебя на экскурсию, в третий блок сводить. Там осталась парочка уродов.

— Хорошо. — Ниночка.

— Что хорошо? — Мишаня. — Ты случайно ни в каком родстве с Никанором Аверьяновичем не состоишь?

— Не ваше дело.

— Вот, что сестра, сходите с Мишаней в палату, проверьте новеньких и состояние раненного. Они скоро проснутся.

— Не проснутся, их под завязку, транквилизаторами накачали, — смех Мишани.

Отлипнув от двери, я побежал в сторону палаты. Закрыл дверь. Юркнул в кровать. Сердце колотилось словно бешенное. В голове не укладывалось услышанное. Разве такое может быть правдой? Конечно, все это бред. БРЕД!!

"Сволочи, что же вы с нами сделали? Невероятно! Черта с два — очень даже вероятно. Специальные Военные Войска для этого и существуют. Вот их назначение — убойное мясо, для экспериментов. Нас все время удивляло незнание того, для чего готовят. Теперь знаешь? Знаю!".

Никто не шел, тогда я поднялся с кровати и подошел к Рыжкову. "Интересно, а ты знал? Чему вас учили в школе сержантов? Почему вы вернулись такие странные и загадочные, мать вашу?"

Он лежал с открытыми глазами. Я склонился, вглядываясь в бледное лицо.

— Привет, — прохрипел Рыжков и улыбнулся. Где?

— В госпитале. — Взял с тумбочки салфетку, промокнул лицо Леонида.

— Что случи...— он тяжело и прерывисто дышал. В его груди что-то свистело и клокотало.

— Несчастный случай, на учениях.

— Со всеми?

— Со всеми, — подтвердил я и почему-то добавил:

— Сергей Губов погиб.

Рыжков закрыл глаза. — Дракон?

— Ты знал? Знал об этом?

— Маркулис говорил... он сделал укол...сказал, что этого достаточно... — едва слышно шептал Леонид.

— Сволочи вы. Козлы.

Рыжков закрыл глаза.

— Бежать, — прошептал он.

— Что?

— Бежать. Ты не знаешь, чем для нас была школа сержантов, — он улыбнулся, в груди засвистело громче, словно внутри, под сердцем, бегал маленький Маркулис и свистел в свиток, поднимая роту.

— И хорошо...что не знаешь...

— Ты не разговаривай и не волнуйся, все позади, — я поправил под ним подушку, вытер лицо, пузырящиеся розовой пеной губы. — Все закончилось.

— Начинается...

— Не болтай. Слышь, Леня, извини меня за тот... удар.

— Ага...Нас превращали в зомби...

Я отшатнулся. Двери в палату распахнулись, на пороге встали: высокая, с шикарным бюстом, блондинка, обладательница больших и глупых васильковых глаз — старшая медсестра Ниночка и старший медбрат, похожий на молодого Шварцнегера, в роли Терминатора — Мишаня.

— Это что такое? — строго вопросила Ниночка.

— Что?

— Почему босиком?

— А, это пустяки. — Я невинно улыбнулся и махнул рукой. Шлепанцы стояли под кроватью.

— Ты не отмахивайся, настоящий боец обязан соблюдать амбулаторный режим и дисциплину, — сказал тенор.

— Почему я должен соблюдать амбулаторный режим? Почему я в больнице, а не в роте?

— Боец не задает вопросы старшим по званию.

"Начинается", — мысленно простонал я.

— Я не знаю вашего звания, нашивок под халатом не видно.

— Старший медбрат. Марш в кровать!

— Есть кровать! — Я сел на свой одр. — И все-таки, товарищ старший медбрат, хотелось бы знать, что с нами случилось?

— Ниночка, сделайте больному укол, чтоб он не волновался и не задавал лишних вопросов.

— Уже не волнуюсь, — сказал я, ложась и накрываясь простынею.

Мишаня приблизился. Наклонился, тяжело дыша, словно обнюхивал. У него были, как Маркулиса, серые холодные, ничего не выражающие глаза, с пугающей, застывшей пустотой.

— Твое имя, боец?

— Максим.

— Фамилия?

— Клон.

— Ясненько, — лицо отодвинулось.

— Если ясно, скажите, что с нами случилось? Отделение было на учениях, на особом посту, собирало цветочки, потом бац...

— Что бац? — Лицо Мишани стало приближаться.

— Открываю глаза — медпалата. — Я улыбался и думал с каким удовольствием, лягнул бы пяткой в квадратную прыщавую челюсть.

— Нет, ты мне ответь, то ты про бац помнишь?

— Про который? В моей жизни столько бацов было.

Мишаня продемонстрировал кулак, размером с мою голову.

— Запомни, боец, в этой больнице не шутят.

— Я вижу, только не шучу, — я перестал улыбаться и с нескрываемой ненавистью заглянул в серые, пустые глаза.

— Так-то лучше, — пробурчал Мишаня выпрямляясь.

Тем временем Нина, проверив спящих больных: пощупав пульс и почему-то заглядывая под простыни, задержалась перед кроватью Рыжкова. Бросила взгляд на осциллограф и испуганно закудахтала:

— Мишаня, его надо срочно к Сан Санычу. У него раны открылись, падает артериальное давление. Совсем белый. Белее мела.

— Вот задохлик, — Мишаня оставил меня в покое, выскочил в коридор и заорал:

— Сан Саныч! Срочно в палату! У нас порезанный сдыхает!

— Не орите, — в палату вкатился пухлый белый колобок — Сан Саныч. Голова лысая, похожая на бильярдный шар, на который неизвестно как закрепили большие роговые очки.

— Там! — Мишаня ткнул пальцем в сторону кровати Рыжкова, — кажется карачун ловит.

— Идиот, — вздохнул доктор. Он увидел меня. — Спать! — пророкотал он. Я откинулся на подушку, полуприкрыл ресницы.

Леонида Рыжкова отключили от аппаратов, кровать покатили в коридор. Больше я его не видел...

Едва закрылись двери за Мишаней, который выкатил столик с аппаратурой и капельницу, я бросился к кровати Хвалея.

— Димыч! Димка! — стал трясти за плечи.

— У-у-ууу? — он с трудом разлепил глаза, осоловело посмотрел.

— Живой, дуралей, — я щелкнул его по носу. — Хватит спать, мы в госпитале, еще выспишься.

— Где? — хрипло переспросил Димка. Взял с тумбочки очки, нацепил на нос.

— В госпитале, — повторил я.

— Как мы сюда попали?

— Ты что, не помнишь, что случилось на учениях?

— На каких учениях? — Димка тупо уставился.

— Наш Пикет? Нападение летающей тарелки? Помнишь, мы ночью говорили про НЛО? Как говорится, накаркали — утром прилетело. Ты в него стрелял, — перечислял я факты.

— Максим, какой Пикет? Какое НЛО? Какой госпиталь? — Он внимательно осмотрел палату.

Я начал волноваться и нервничать. Или я сумасшедший и мне все пригрезилось, или мы все, в этом мире, сумасшедшие? Что они сделали с нами? Ведь я помню! Я все видел отчетливо! Я видел как погиб Губов! Я видел, как только что вывезли из палаты Рыжкова. Я говорил с ним.

— Похоже на больничную палату, — согласился Хвалей. — Макс, что ты бормочешь? Как мы сюда попали?

Я посмотрел на приятеля. У него было спокойное выражение лица, в глазах ни тени тревоги.

— Как ты себя чувствуешь, голова болит?

— Нормально, — Хвалей зевнул, — а что, я головой ударился?

— Возможно. Что ты помнишь, о вчерашнем дне?

— День как день. Построения, уборка казармы, туалета, обед. Маршировали на плацу, под команды Аникина. Мыли окна. Ужин, чистка картофеля. Отбой. — Димка рассмеялся — Все как обычно. Но вот будишь и сообщаешь, что мы в больнице.

— Ты ничего не помнишь про учения? Не помнишь, как нас привезли на Пикет? О чем болтали ночью и нападение летающей сковородки не помнишь?

— Что значит учения? Термин летающей сковородки не верен, его заменили на летающую тарелку. Не помню, чтоб мы об этом разговаривали? И что ты заладил: Пикет-пикет?

— Так ты вспоминаешь?

— Что? Что я должен вспомнить? Кончай разыгрывать, Максим. Ты меня пугаешь. Несешь какой-то бред, честное слово.

— Ты что, совсем ничего не помнишь??!! — испуганно заорал я.

— Что я доложен помнить?! — прокричал в ответ Димка.

— Клон, — пропищал Дылдин, — можно не орать? Дай поспать.

— Эй, Дылдин, Ваня, ты помнишь про учения? — с надеждой спросил я.

— Какие учения? Клон, отстань, ничего не знаю и знать не хочу. — Дылдин перевернулся на другой бок. — Сегодня воскресение, мне в наряд после обеда заступать.

— А мне сон снился, — заговорил Хвостов, — такой дерьмовый, будто я Рыжего замочил. — Хвостов рассмеялся. Мерзавца замочил штык-ножом, всего исколол. Кошмар.

Я вытер со лба проступившую холодную испарину.

— Ты что? — С тревогой спросил Димка.

— Сергей Губов погиб, — ответил я. Показал на пустое пространство между кроватью Хвостова и окном. — Там только что стояла кровать с Рыжковым. У него было тридцать четыре раны нанесенные штык-ножом.

— Подожди, что ты про Губу говорил? Не понял?

— Я говорил: он погиб на учениях, — о том, что его застрелил Дылдин, говорить не стал. Похоже, никто в палате, исключая меня, не помнил о вчерашнем дне, и о Пикете. Два дня выпали из памяти. Почему остались у меня? Может быть потому, что я не находился так долго под фиолетовым куполом света, которым накрыла поляну летающая тарелка? Димка прав, все похоже на бред и я не случайно лежу в больничной палате.

— Максим, откуда ты знаешь про Сережку? Ты уверен?

— Я ни в чем не уверен, — простонал я. — Но хочу спросить, никого не удивляет, почему мы находимся в больнице, а не в роте?

— Объясняю, боец Клон, — на пороге стоял Мишаня, сжимая в лапе шприц, наполненный зеленой жидкостью. Он зашагал к моей кровати.

— В роте была эпидемия гриппа. Очень тяжелый случай. Сами знаете, что вирус гриппа ежегодно меняется. Последний, которым вы переболели, оказался мутантом, который негативно влияет на память. Вот почему, никто из вас не помнит последних двух-трех дней. Вы болели и находились в бредовых видениях. Но, как вижу, для волнений причин нет, с сегодняшнего дня все пошли на поправку. Скоро вас вылечат и выпишут. — Мишаня остановился перед моей кроватью.

— Проблемы только у рядового Клона.

— Еще бы, — ответил я, — случай тяжелый.

— Лечь, — приказал Мишаня.

— Да пошел ты на хутор, бабочек ловить.

— Сам иди, — он двинул в челюсть, я и отреагировать не успел, а ведь на реакцию не жаловался. Я откинулся на подушку и заснул без вакцины...

Прошло несколько часов и я проснулся. В голове звучали отголоски набатных колоколов. Я пошевелил челюстью — живая. Левая рука на локтевом сгибе раздраженна зудела. Все-таки уколол, ублюдок. В следующий раз буду осторожнее.

В палате никого не было, кроме Димки. Он лежал на кровати с раскрытой книгой. Почувствовав мой взгляд, поднял голову.

— Жив, скандалист, — он улыбнулся, захлопнул книгу.

— Жив, ловко он меня, — я дотронулся до подбородка.

— Ты всегда на скандалы нарываешься.

— Он уколол меня?

— Да, сказал, что успокаивающее.

— Где все?

Димка оживился:

— Это не санчасть, а почти санаторий.

— Санаторий, — хмыкнул я. — Лепрозорий.

— Что ты сказал?

— Ничего особенного.

— Здесь есть комната отдыха с телевизором и видиком. Ребята сейчас там, телевизор смотрят. На вечер, Мишаня обещал принести видеокассеты.

— Какой добрый.

— А я, в книжном шкафу нашел томик Евтушенко. Ты послушай:

Он раскрыл книгу:

— Страшно, если слушать не желают.

Страшно, если слушать начинают.

Вдруг вся песня, в целом-то, мелка,

Вдруг все в ней ничтожно будет, кроме

Этого мучительного с кровью:

"Граждане, послушайте меня..."?!

— Хорошие стихи, правда?

— Очень, — я вздохнул, внимательно посмотрел на Димку. Он ни в чем не изменился, и не изменится, — я улыбнулся. — Странно, что не помнит последние дни. Или это не его проблема, а моя? Что со мной случилось? Неужели грипп? Но я же слышал их разговор в кабинете? Или не слышал? Может меня накачали наркотиками? Не смешно. Почему только я видел и помню смерть Сергея? Что случилось с Леонидом Рыжковым? Ведь я видел его и разговаривал? Мой клоновый Бог! — Я схватился за голову, принялся массировать виски.

— Голова болит?

— Болит. Димка, ты что, действительно ничего не помнишь?

— Максим, ты опять?

— Расскажи, что с тобой было вчера, что ты помнишь? — потребовал я.

— Я тебе говорил — день как день.

— Хорошо, ты помнишь, чтобы в роте, кто-нибудь чувствовал себя плохо? Кто-нибудь заболел и его положили в санчасть?

— Нет, — нахмурившись ответил Хвалей. Я заставил его задуматься.

— И объясни мне, почему в этой палате лежит только наше отделение?

— Ну, отделение не полное...

— И я про что — не полное. Ты узнал, что-нибудь про Рыжкова?

— Мишаня сказал, что это игра твоего больного воображения.

Я показал на кровать Хвостова, её придвинута к окну.

— Ты помнишь, когда проснулся, там было пустое пространство?

— Помню.

— Кровать передвинули?

— Передвинули, — Димка пожал плечами.

— Ты не веришь мне?

Взгляд Димки устремился в окно.

— Димка!

Он вздрогнул, снял очки, растерянно протер стекла о полу полосатой пижамы.

— Ты обед пропустил. В конце коридора есть столовая. Здесь кормят отлично.

— Димка!?

— Сегодня был плов, настоящий и компот из сухофруктов. Нина сказала, что еду, каждый день привозят из городской столовой.

— Город? Какой город, она сказала?

— Нет, — Димка надел очки.

— Ладно, — я махнул рукой, — теперь знаем, что недалеко есть город. Почему ты не помнишь, как тебя сюда привезли?