Третья Сторона

Свалка повеселела и оттого, что все чаще тут появлялись беспризорники. Кондитерская фабрика втихаря скидывала сюда бракованные конфеты, иногда даже шоколадные. Пришлось Матери Анархии варить суп в баке-кастрюле, какие бывают в армейских кухнях и школьных столовых, чтобы накормить всю ораву.

Бомжам надоело ездить на "смену" из города. Постепенно на свалке вырос целый поселок из низеньких хибарок. Как раз в них летом переночевать — и с утреца за работу. Удобно.

Но веселье продолжалось недолго. В один прекрасный день заявились на трех машинах какие-то громилы.

— Чтоб через пять минут ни одного нищеброда тут не было! Теперь эта земля — частная собственность.

— Чья это?

— Перед вами еще не отчитывались! Решение горисполкома принято, а вас не спрашивают. Попрошу освободить участок от незаконных застройщиков.

Ну и бомжи, разумеется, сразу подняли свои лопаты и тяпки для защиты своих последних прав.

Мать Анархия была занята стряпней у себя в вагоне и всполошилась, лишь когда услышала крики и истошный вой. Взяла свою походную палку и потопала в обрезанных валенках туда, где голосили бомжи.

Беспризорник-семилетка прибежал ей навстречу:

— Не ходи туда, бабка! Там наняли нерусских, чтобы они нашим кишки повыпускали.

И, что называется, накаркал пацаненок.

Одному бомжу налетчики так вспороли живот, что вывалились кишки.

— Это вам наша метка на память.

И спокойно уехали. Поднялся дикий гам, от которого в небо взлетели вороны, чайки и грачи, бессрочно прописавшиеся на свалке.

— Отнесите его ко мне, — приказала Мать Анархия.

— На кой он тебе? Его не лечить, а могилу ему копать нужно. К вечеру уже откинется.

Мать Анархия все же заставила внести раненого в вагон, где было обустроено ее логовище. Уложили раненого на доски, служившие ей вместо разделочного стола.

— Мужики, вскипятите на костре ведро воды да поживей. Вода в криничке, сами знаете... Бабы, найдите мне цыганскую иголку и катушку шелковых ниток, можно даже из синтетики... И еще бутылку водки.

— Стеклоочиститель подойдет?

— Нет.

— А самогон?

— Подойдет.

Мужики привязали мечущегося от боли пострадавшего веревками к доскам, чтобы не мог пошевелиться.

— Терпи, миленький.

Мать Анархия обработала керосином и самогоном кожу около раны, зашила саму рану, как делала когда-то, будучи хирургической медсестрой.

Пострадавший наутро хоть и с трудом, но все же сам поднялся на ноги. После этого случая обитатели свалки стали как-то отчужденно посматривать на Мать Анархию.

— Я ж говорил, она с нечистой силой знается.

— Ворожит, наверное, ведьма старая.

— Ведьмы разные бывают.

— И чудеса тоже — есть от бога, а есть от нечистой силы.

Порешили на том, что Мать Анархия знает "доброе колдовство", то есть белую магию, а с нечистой силой не знается. На том и успокоились, что у них завелась своя знахарка и ворожея. Тем более что на переборке новой машины мусора одна молодая бомжиха перегнулась пополам, схватившись за живот.

— Ох, смерть за мной пришла!

Мать Анархия подошла и пристально осмотрела страдалицу. У той между ног на светлых брюках расползалось вишнево-красное пятно.

— Да у тебя внутриматочное кровотечение! Аборт сделала?

Молодая бомжиха только сдавленно промычала в ответ.

Мать Анархия насобирала ягод калины, сделала настой.

— Лежи неподвижно и пей, пока назад не полезет.

Три дня отпаивала страдалицу, пока той не полегчало. Заодно той же калиной избавила от колик в животе старого бомжа с острым колитом.

— Не жри всякую гадость.

— Так ведь что найдем, то и в рот тянем.

— Овсянку покупай. На овсянке не разоришься.

И потянулись к ней болящие и страждущие аж из пригородных деревень:

— Дай травки, знахарка! Животом маюсь.

— Голова болит, аж раскалывается! Заговори боль, шептуха.

— Отвадь пьяного беса от моего мужика, матушка святая страстотерпица!

И до того одолели со своими бредовыми приставаниями, что Матери Анархии пришлось на свалке макулатуры раскопать себе пару траволечебников с картинками, чтобы постичь секреты народной фитотерапии, о которой у нее, городской по рождению, было только смутное представление.

И пошло-поехало — вербейник для заживления ран, а также в качестве противовоспалительного, поливитаминного, противосудорожного, желчегонного, антисептического и противоаллергического средства.

Теперь она знала, что настои багульника оказывают спазмолитическое, отхаркивающее, потогонное, мочегонное, дезинфицирующее, раздражающее, успокаивающее и наркотическое действие, расширяют сосуды и снижают кровяное давление.

Душица — отхаркивающее средство при болезнях дыхательных путей.

От сердца — настой боярышника, шиповника, калины, корней валерианы и цикория, а еще пустырника.

От язвы — настой корневища аира.

От повышенного давления — настои сушеницы, пустырника, валерианы, адониса и много чего такого прочего.

Глистогонное средство для детишек делала из чеснока, тыквенных семечек, да еще ставила клизмы из отвара полыни.

С годами пришли знания и опыт. Очищают печень чаще всего одуванчиком. Болезни почек и мочевого пузыря лечит лист толокнянки. Чай для укрепления нервов делают из шишек хмеля, зверобоя и цветков липы.

И если бы только одна фитотерапия. Однажды два дюжих деревенских мужика принесли на руках бесноватую — едва удержали. Она плевалась, кусалась, царапалась и так сочно материлась, что бывалые матерщинники-бомжи только смущенно посмеивались и отводили глаза:

— Во загибает, стерва!

Мать Анархия положила ей на лоб затертую бумажную иконку и свои костлявые пальцы, которые бесноватая пыталась укусить:

— Не вынашивай в себе беса, тебе еще детей вынашивать!.. А ты, нечистый, выдь из нее и ступай, откуда пришел!

У больной приключилась истерика с фонтанирующей рвотой, от которой она задохнулась бы, если бы Мать Анархия не положила ее животом на свое костлявое колено, потом резко откинула навзничь. И так вот все-таки откачала бесноватую.

Мать Анархию стали сильней побаиваться, а затем и так бояться, что стали ею детей пугать.

* * *

Все бы хорошо, да отыскался православный изувер из расстриг-семинаристов, который сколотил на брэнде "Мать Анархия — целительница" не только деревянную часовенку с бумажными иконами, но и неплохой бизнес. Рекламными изданиями он не воспользовался, но через "калик перехожих", странников-бродяг, что кормятся по монастырям и храмам, запустил такую рекламу для Матери Анархии, что у часовенки рядом с ее помятым вагоном, всегда толпились с приношением суеверные почитатели чудес.

Поговаривали, что вся сила ее была в том, что у нее висела на гайтане иконка чудотворная, не гляди, что вся истертая, зато мироточит, почитай, каждый год. Вот эту-то то иконку чудотворную Мать Анархия прикладывала ко лбу всякого страждущего.

Но это были все еще лишь первые приступки к массивному фундаменту для устного памятника народной исцелительницы-заступницы, которая всю жизнь свою положила за здравие людское.

Славу целительницы она честно заработала трудом и учением, а вот слава заступницы народной пришла к ней неожиданно, как неожиданно появились бульдозеры для сноса бомжовских хибарок, которых понастроили тут уже изрядно. Только вместо громил на этот раз для боевого охранения бульдозера был придан настоящий спецназ в шлемах, бронежилетах, с щитами и дубинками.

Мать Анархия с походной палкой вышла на спецназ и только лишь глянула своим мертвящим взглядом на строй рыцарей в полицейских латах, не проронив ни слова. Великое стояние на свалке продолжалось всего пять минут. Потом спецназовцы лениво опустили щиты и дубинки, сняли шлемы и нестройной толпой побрели назад к своей машине.

— Чудо!

— Какое там чудо! Она их просто загипнотизировала.

Сколько ни кричал смуглый до черноты курчавый толстяк, очевидно, новый хозяин земельного участка за городом, омоновцы снялись и уехали восвояси. За ними потянулись назад и бульдозеры.

После этого случая за Матерью Анархией, стали заезжать какие-то леваки и "зеленые" активисты.

— Не поеду, — отказывалась бабка. — Умерла я для вашего мира.

Активисты витиевато разглагольствовали перед ней об активной жизненной позиции, борьбе за права и свободы, но Мать Анархия была непреклонна.

— И ваш мир умер для меня.

Все переговоры пошли бы на свалку, если бы один из бомжей не произнес заветную фразу, которая решила все:

— И че ломаться-то? Пострадала бы за народ, что ли.

Так Мать Анархия засветилась крупным планом в новостных роликах, когда показывали разгон протестных выступлений.

Худющая старуха с посохом, вся в черном, как смерть с косой, выступала вперед на цепь полицейских в полном боевом облачении и... цепь рассыпалась. Под жутким взглядом Матери Анархии ни один полицейский не посмел замахнуться дубинкой на протестанта. Вот вам и непреклонные омоновцы! Иногда она даже появлялась на экранах со знаменем в руках вместо посоха, хотя в цветах знамен совсем не разбиралась.

Распиарили Мать Анархию по всем приемам рекламного промоушнинга. Омоновцы ее бить не решались, боялись даже близко подойти. Мать Анархия соглашалась на "силовую" поддержку силовых акций лишь потому, что они в наше тихое и незлобивое время случались очень редко, и эти прогулки на свежем воздухе по городским улицам были ей не внапряг.

* * *

Вот мы наконец и подошли к той самой Ольке, золотой головке мать-и-мачехи на бледном стебельке, с которой началось повествование. Она появилась в житии Матери Анархии в ее предзакатные годы, когда старуху не на шутку обременило паломничество странных и юродивых, их многодневные стояния перед самопальной часовенкой в надежде на чудесное исцеление от недугов или разрешение житейских проблем. Семинарист-расстрига уже расхаживал в настоящем подряснике с кадилом и даже тайком исповедовал и благословлял страждущих и обремененных от имени блаженной страстотерпицы.

Может быть, на весь этот балаган власти, церковные и светские, не обратили бы внимания — мало ли что случается на свалке отходов человеческих? Но подвели сектанты-ивановцы, хлысты и еще какие-то негритянские проповедники чуть ли не из культа вуду, которые проповедовали через переводчика и приносили кровавые жертвоприношения голубями и курами прямо в часовенке с уставленными по всему полу круглыми свечками.

За много лет криничка за ее вагоном до того углубилась, что в нее можно было погрузиться почти с головой. Зимой она не замерзала, сектанты из культа матери-природы совершали там омовение с сакральными служениями зимой и летом.

Попы прикатили на свалку прямо в облачении, суровые и неподкупные. Никого под благословение не подпустили, провели службу для очищения нечистого места. Приехавшие с ними служки подпалили еретическую часовенку, а рабочие строители воткнули в криничку здоровенный деревянный крест, засыпали ее булыжниками, а подъехавший цементовоз выпустил на камни под крест пару кубов бетонного раствора.

Честно говоря, после этого Мать Анархия вздохнула с облечением. Семинарист-расстрига исчез навсегда, как и толпы суеверов после авторитетного заявления толстого и красивого, как с картинки, попа:

— Это порченная ведьма! Ее устами глаголет сам сатана!

Паломников больше не было. Мать Анархия потихоньку пользовала травками только обитателей свалки, которые вместо хибарок и халабуд вырыли себе уже основательные землянки, в которых можно было и кое-как перезимовать.

Городские власти поставили тут наблюдательную вышку и вагончик для штатных сторожей, которые приезжали посменно из города. Порядка на старой свалке стало больше.

* * *

Как-то в погожий летний денек Мать Анархия привычным делом разбирала мусор на свалке, и рядом с ней зашевелилась коробка, и внутри нее кто-то пискнул. Крыс старуха не то чтобы сильно боялась, их на свалке было до чертовой погибели, но как-то не по душе ей были эти жадные хвостатые твари. Она хотела разбить коробку, но затем осторожно приоткрыла и ахнула — там лежала новорожденная девочка. Так у Матери Анархии появилась внучка Олька.

Девочка, просто на удивление, выжила. Бабка хоть на харчах со свалки, но подняла ее безо всяких прививок и поливитаминов из аптеки. Вот это уже было настоящее чудо. Расписывать все мытарства Матери Анархии с внучкой — сюжет для полновесного романа, а не для короткой повести. Главное, Олька выросла здоровенькой и довольно справной девочкой для старожилов общежития на свалке, где редкий ребенок выживал до года.

Когда внучке исполнилось семь лет, мать Анархия потеряла покой. Не то что ее пугали слова Достоевского о детях на Сенной площади, "где каждый семилетний развратен и вор". Вряд ли она Достоевского вообще читала, но категорически не пускала внучку играть с беспризорными сверстниками:

— Тебе учиться в школе надо, эти урки малолетние тебя не-таковскому научат.

— Другим девочкам можно, а мне нельзя?

— Пусть все хоть раком станут, а ты шалавой у меня не будешь!

На все скопленные деньги Мать Анархия приодела себя и внучку в долгополые платья, обе вымылись в городской дезстанции, повязались платочками и отправились пешком в ближайший Святомарфинский монастырь.

* * *

— Я долго не заживусь на этом свете, а девчонку поднимать некому.

— Без документов принять не имеем права, — уже в третий раз терпеливо втолковывала бабке игуменья Иулиания в строгих очках, какие обычно носят маститые профессора.

— Нету у нее документов и быть не может. Со свалки она.

— Тогда сдайте ее в милицию. Они помесят ее в детдом.

— Знаю я эти детдома. Сама детдомовка. К себе возьмите.

— Но она же некрещеная.

— Кому ее на свалке крестить-то?

— А если ребенок — криминальный?

— Криминальный и есть. Дитя порока. За это ее мать расстрелять мало.

— Ох и не знаю! — рассеянно бросила игуменья и заторопилась к воротам монастыря, куда въехала машина.

Из нее вышел архиерей в будничном подряснике и стал распоряжаться рабочими, которые выгружали какую-то мебель с грузовика. Игуменья присела под владычное благословение, потом стала что-то с жаром выговаривать владыке, показывая на старуху с девочкой. Довольно быстро она вернулась.

— Ступай-ступай, мать, отсюда подобру-поздорову — чую, у тебя за плечами нечистый стоит.

— Может, и стоит. Только не во мне вопрос.

— Не место вам в святом монастыре. Иди в милицию, они с вами быстрей общий язык найдут.

— Сама я в монастырь не напрашиваюсь. А у вас тут приют для девочек, вот и примите ее без документов и нательного крестика, а то душу загубите.

— Что ты глаголешь, богохульница?

— Душу загубишь, вот что!

Владыка в сопровождении монашек проходил мимо, на бабку с внучкой даже не глядел, а тут вдруг остановился и окинул беглым, но проницательным взором старуху и девочку.

Щеки у игуменьи раскраснелись.

— Не могу я благословить твою внучку на проживание при монастыре — нечестивый ребенок.