Синдром Тотальной Аллергии

Я сел на куртку, чтобы меня не шатало под порывами ветра. Достал из рюкзака кроссовки. Они были похожи на резиновые теннисные тапочки, в них я чувствовал себя словно босиком.

Мне уже давно хотелось курить. Нужно было как-то умудриться уберечь огонёк зажигалки от ветра. Я скрючился в клубок и сложил руки домиком, чтобы поймать трепещущее пламя концом сигареты... Но порыв шквалистого ветра сначала повалил меня на спину, а потом заставил сделать кувырок с переворотом, как на уроке физкультуры в школе. Только вот школьники это упражнение делают на мягких спортивных матах, а тут я приземлился лопатками на отшлифованный за тысячелетия песчаными бурями плоский каменный массив, едва выступавший над поверхностью.

Были бы тут большие камни, я бы ещё мог придавить ими куртку, ружье и рюкзак, чтобы их не унесло ветром, но увы... духи ветров, прислужники Тенгри, взяли-таки свою дань.

И тут я увидел не просто духа, а настоящего джинна их бутылки, угрожающе расправившего передо мной свои объятия. Мне показалось, что я даже видел его злорадную ухмылку. Он подхватил меня и вознёс к небу. Как уж он меня шваркнул о каменную землю, я уже не помню, потому что сразу потерял сознание, едва лишь оторвался от земли.

Я и прежде видел, как вихревые столбы смерчей и смерчиков вертят зазевавшихся людей, но это были безобидные шалунишки, желавшие поиграть со своей жертвой, напугать, но тут же отпустить. Особенно забавно, когда он вертит женщину, а у той одна забота в голове — как бы попридержать задирающуюся юбку.

Этот смерч, подхвативший меня, был вовсе не настоящий торнадо, а среди круговых вихрей — что-то вроде уличной шпаны, вечно строящей из себя крутых на расправу суперменов. Но мне и этого хватило, чтобы проваляться без сознания более полусуток.

Не иначе как он был сынком распаскудной распутницы, этой проклятой небом пустынной земли, от её порочной связи с шайтаном. Жалко, что не расспросил Карлыгаш, как молиться к небу Тенгри во спасение от смерчей.

Сознание я потерял сразу, как только воздушный поток сбил мне дыхание. Не могу сказать, на сколько сот метров смерч перенёс меня, но когда все утихло, я не нашёл ни рюкзака, ни куртки, ни сапог. Даже часы с руки слетели. Навигатор был в кармане улетевшей куртки, а фляга с водой катилась куда-то вместе с рюкзаком.

ГЛАВА 15

Не знаю точно, сколько я пролежал без сознания. Когда очнулся, на меня пристально глядел чей-то мудрый глаз неведомого мне божества пустыни. Чёрт-те что придёт в голову после всех этих заморочек с шайтанами да аруахами.

Когда я со стоном приподнялся на руках, глаз исчез. Когда я стал хоть что-то соображать, то понял, что пристально рассматривавшая меня большая черепаха просто втянула голову в панцирь.

Башка гудела, как после беспробудной пьянки целую неделю. К лицу невозможно было прикоснуться, да и не лицо это было, а черная от налипшей грязи потная морда, вся посечённая щебнем.

Зато теперь я снова точно знал стороны света — солнце уже садилось почти над горизонтом. Я хорошо помнил карту местности. Мне нужно было идти строго на восток, чтобы хотя бы пересечь железную дорогу, если уж не удастся точно попасть на разъезд. Деньги и документы оставались при мне. Не пропаду без рюкзака, ружья и электронных прибамбасов. Без воды вот только трудно, но не смертельно.

* * *

Ветер не утихомирился, он просто перестал гулять по сторонам. Теперь он упорно дул мне навстречу.

Я нетвёрдо стал на ноги, и чуть не опрокинулся под давлением такого плотного воздуха, хоть ты рукой щупай эту невидимую стену. Шаг за шагом я медленно побрёл против ветра на восток, как мне казалось. Это потом я догадался, что топтался кругами на одном и том же месте.

* * *

Прошёл, наверное, час, когда я увидел свой первый мираж. Вдалеке от меня вырос домик европейского типа и рядом с ним столб с проводами. В окнах уже горел свет, хотя ещё не совсем стемнело. Скорей всего из репродуктора на столбе раздавалась весёлая музыка. Кто-то забыл закрыть водопроводную колонку. Из неё журчала вода. Это журчание было куда как приятней любой музыки. Женский голос негромко напевал вслед за мелодией из громкоговорителя.

Забыв обо всём на свете, я кинулся к человеческому жилищу, где в холодильнике обязательно стоит трехлитровая банка с ледяной водой, которою я буду пить, пока не лопну.

* * *

Домик оказался на самом деле без окон и дверей. Половина шифера на крыше была сорвана сто лет тому назад. На наружных стенах облетела глиняная штукатурка, обнажив полоски деревянной драни, прихваченные проржавевшими гвоздиками.

На столбе болтались оборванные с одной стороны провода. С другой стороны провода тянулись к покосившемуся столбу, видневшемуся вдалеке. И то отрадно. Это был знак, что жильё недалеко.

Тут прежде, скорей всего, была какая-то времянка связистов или контора геологов. Ржавый бак для воды у входа был совершенно пустой.

Внутри домика нанесло песка и пыли. Деревянные полы были содраны мародёрами, которым также достались окна и двери.

Солнце село, и я не мог осмотреть, какая живность прячется в домике. Не знаю почему, но змеи, особенно безобидные стрелки, любят селиться в заброшенном жилье. Наверное, потому, что там любят устраивать гнезда мыши.

Я совершенно равнодушно к опасности плюхнулся в угол домика, прислонился взмокшей спиной в стене и наслаждался тишиной и покоем после изматывающего душу непрекращающегося свиста ветра в ушах, который ленился даже для разнообразия менять тональность.

Прикоснулся затылком к стене, прикрыл глаза, и спасительный сон милостиво отключил моё сознание.

* * *

Утром мне трудно было разлепить склеившиеся от гноя веки. Ещё не раскрывая глаз, я пожалел, что со мной больше нет фляги с водой.

Я судорожно сунул руку под ремень над пахом — секретное удостоверение, зашитое в майку, было на месте. Деньги и кредитные карточки тоже. Но тут на них не купишь и глотка воды. Ладно, тренированный человек не утратит без питья физической формы в течение суток.

Вот сейчас я всё-таки пальцами разлеплю веки, встану на ноги и пойду на восток. Скоро я должен буду услышать шум поездов. В пустыне его за десять километров различишь.

Какая-то букашка пощекотала мне руку, я небрежно смахнул её другой рукой, и у меня в глазах потемнело от жгучей боли. От меня, задрав хвост с острым крючочком на конце, убегал полупрозрачный жёлтый скорпион. Они здесь тоже маленькие по сравнению с египетскими, я уже не говорю про таиландских.

Обезручить мне только не хватало! Нужно прижечь рану. Для этого я специально держал в кармане брюк спички. Головку одной спички положить на рану, другую спичку зажечь и поднести к серной голове на ранке. Высокая температура воспламенения разрушит хотя бы часть яда.

Прижечь-то я прижёг, но рука распухла от яда и покраснела, как вязаная перчатка. Я со злобы швырнул горящую спичку на пол — да пусть горит всё синим пламенем, этот дом и эта пустыня!

Трудно мне сейчас поверить, как верно и безотказно сработало моё заклятье.

Даже не сухие листья или стебли, а нанесённая в домик растительная шелуха вспыхнула, как порох. Пустынная щитовая сторожка с вырванными дверями и окнами занялась огнём в один миг. Я еле успел выскочить наружу.

Если кто знает, что такое игривый круговой ветер в пустыне, тому не надо объяснять, как я оказался в огненной ловушке. Нанесённые вчерашним бурьяном шары перекати-поля вспыхивали и с громким треском рассыпались искрами. В воздухе надо мной вертелись догорающие ошмётки пепла и обугленные веточки. Я сорвал с себя тлеющую рубашку, затем майку и побежал напролом через стену огня, чтобы выскочить на безопасное место, но огонь бежал быстрее меня.

Как на грех, впереди пошла полоса суглинка, поросшего не только шарами типа перекати-поля, но и высохшей осокой, а ещё дальше были видны купины очень низкого высохшего тростника, над которым торчали высокие ветки-стрелы тамариска с листьями в виде сетчатых метёлочек.

Дело дрянь, вся эта сухая пакость будет гореть, как порох. Но не всё так безнадёжно — тамариск и тростник растут там, где осталась хоть лужица воды... Воды, вот чего мне так хотелось сейчас! Даже не пить, а омыться от прилипшей к потному телу гари и сажи. И смочить воспалённые ожоги.

С каждым броском вперёд казалось, что вот-вот я окажусь на чистой от огня земле. Но подо мной сейчас был не плоский скальный массив истёртых до основания древних гор, а суглинистая почва, покрытая редкой щетиной сухой растительности, по которой вольно гулял огонь, подгоняемый весёлым ветерком.

Нестерпимое жжение в паху я ощутил, когда от моих брюк остались одни шорты, а кроссовки превратились в шлёпанцы. Но я всё же нашёл силы на последний рывок — и очутился на чистом от огня пространстве.

За стреловидными ветками тамариска с уже покрасневшими полупрозрачными сеточками-мочалками листвы я увидел воду. За берегами, обложенными черными многогранниками плиток такыра было озерцо, скорее большая лужа, или даже болотце. Я с разбегу плюхнулся в воду и взвыл от нестерпимого жжения. Почти испарившееся озерцо оставило в себе всю соль, а то, куда я плюхнулся, была не вода, и рапа — солёный ил, который, как щёлочью, разъедал мою обожжённую кожу. Я выскочил из болотца быстрей, чем плюхнулся туда. Но нет худа без добра. Хоть я уже и остался босой, но остатки моих брюк перестали тлеть.

Волосы мои осмалились, как на забитом кабане под паяльной лампой, и высохшая кожа на голом черепе стянулась под проступившей солью, готовая вот-вот лопнуть.

Часов при мне уже не было, но и без того понятно, что солнце в самом зените — полдень.

С ума сходишь не тогда, когда зелёные человечки из летающей тарелки с тобой в контакт вступают, а когда всё тело саднит, горит и чешется. Вот тогда перестаёшь быть человеком, и всё человеческое тебе становится чуждо. Впору волком выть, где же та волчица с волчатами, чтобы составить мне компанию?

Я уже не знал, куда и зачем я иду. Мною владела одна навязчивая идея — если тут есть вода, солёная из-за просоленной за века почвы, то должен быть и чистый источник пресной воды, увлажняющий всю окрестность.

По неукоснительной логике, он должен находиться в самом центре этого скопища луж и лужиц, впитавших из почвы древнюю соль, оставшуюся от доисторического тёплого моря, где когда-то водились трилобиты.

Я положился на древний инстинкт, который никогда не обманет, в отличие от современных знаний. Тот инстинкт, который заставил меня не раздумывая выстрелить в кабанчика и свернуть к змеиной норе, которую моё сверхсовременное и модернизированное сознание не успело зафиксировать. И древний инстинкт меня не подвёл.

Правда, мои босые ноги уже начинали заплетаться. Икры скручивала судорога, как от холодной воды. Но я вышел-таки к зеркалу чистой, прозрачной и глубокой воды. Вне всякого сомнения, это и был главный источник. Наверняка на дне ключом била пресная вода. Подтверждала мою догадку и идеально круглая форма водоёма, характерная для места выхода подземных вод под давлением вмещающих пород на поверхность.

Я с блаженной улыбкой опустился на колени на берегу озерка и с наслаждением всмотрелся в прозрачную до самого дна воду, а не в мутно-коричневую жижу, как в окружающих лужах. Ключевая вода обещала прохладу. Мне показалось, что на дне источника ещё остался прошлогодний лёд. Прекрасные светло-радужные водоросли тянулись к поверхности.

Я с шумом выпустил воздух из обожжённых пустынным пожаром лёгких, чтобы вобрать в себя как можно больше живительной влаги и... поперхнулся так, что чуть ли не ожёг бронхи невероятно горько-солёным раствором чего-то едкого и жгучего.

Спазма перехватила горло и брюшную диафрагму. Сбой механизма дыхания был такой, что все мои мучительные попытки втянуть в себя хоть глоток воздуха заканчивались предсмертным мычанием раненого зверя, бьющегося в последней агонии. Меня спасло от удушья только то, что я упал навзничь, ударился затылком о чуть припудренный пылью камень и прикусил язык. Непроизвольный вопль от нестерпимой боли прорвал блокаду дыхания, и мой организм вспомнил, что он запрограммирован с неукоснительной регулярностью переключать дыхание с вдоха на выдох до моего самого последнего смертного часа.

Ещё минут пять я раздирал себе бронхи судорожными попытки втянуть в себя побольше воздуха, сопровождаемые утробным мычанием, пока дыхание моё наконец стало более ровным, без всхлипов и стонов.

Сознание я не потерял, но горизонт несколько раз качнулся у меня перед глазами, как у пилота самолёта, попавшего в турбулентный поток, когда кажется, что машина по своей воле машет крыльями.

На коленках я снова подполз к воде и только сейчас заметил, что берега озерца были окаймлены как бы инеем. Я тронул веточку какого-то засохшего суккулента, и с неё осыпались белоснежные хлопья, выросшие из кристаллов соли. Лёд на дне прозрачного озера оказался отложениями соли, а "водоросли" — ажурные кристаллические конструкции, построенные выпавшими из перенасыщенного солевого раствора кристаллами.

Я распластался по земле под палящим солнцем и чувствовал, что закипаю.

Мне уже стало как-то все равно, найду ли я пресную воду или нет, после того, как я познал на собственной грудной клетке, раздираемой спазмами, что воздух дороже воды, без которой можно прожить несколько дней, а без воздуха — считанные минуты.

Когда решил встать, я с удивлением узнал, что я теперь больше не могу с прежней лёгкостью вскочить на ноги и вообще не могу подняться. Не девять секунд, как на ринге после нокаута, а добрых десять минут я, пошатываясь и ловя равновесие, поднимался на сведённые судорогой ноги и наконец-то сделал первый шаг.

Перед глазами уже не стояла воображаемая карта, где было чётко обозначена цель — железнодорожный разъезд. У меня оставалось единственное побуждение — идти, чтобы не упасть и больше не встать. Если упаду — достанусь корсакам и каскырам на ужин.

Поначалу шагать было не так уж трудно. Под ногами был твёрдый такыр, я шёл как бы по плацу, вымощенному многоугольными плитами. Но чуть позже чёрные лепёхи такыра стали крошиться, истончаться, и вот через некоторое время я уже брёл по щиколотку в вонючей грязи солёного болота, припорошенной пустынным "инеем" — пушистым слоем кристаллов соли.

Когда болотная грязь дошла до колен, я начал менять направление в поисках выхода на мелкое место, но всякий раз липкая маслянистая трясина всё глубже утягивала мои ноги. Уже и идти было нельзя — едва только с хлюпаньем вытащишь одну ногу, как другую болото затянет ещё глубже.

Когда я совсем выбился из сил, то заметил, что берег соленого болота совсем уже близко. До него оставалась каких-то пару метров. На берегу торчала сухая осока или остролист, мне в тот момент было не до ботаники, чтобы классифицировать растения. Но за эти два метра до берега пришлось расплачиваться с каждым шагом все более глубоким погружением в болото. Когда я судорожно ухватился за сухую поросль на прибрежной кочке, я уже был по шею в вонючей солёной жиже.