Война Войной, А Деткам -- Кашу

У меньшей девочки из носу тянули две полоски зелёных сопелек.

— Ты бы нос ребёнку утёрла, мать называется.

Манька нагнулась и фартуком закрутила нос ребёнку так, что из ноздрей выступила кровь.

— Я не мать клятым кацаплятам!

Пётр так и не понял, что с ним случилось. Даже не заметил, как он левым кулаком врезал в ухо наклонившейся Маньке. Та всей девяностокилограммовой тушей рухнула на пол. Пётр проклял себя, когда ударил Маньку сапогом в живот и ещё раз дал пинка по толстой заднице. Потом сел за стол для записок о здравии или вечной памяти, облокотился и обхватил лицо руками.

— Боже, согреших пред лицем Твоим! И это я в церкви под крестом... При детях.

Дети смотрели и не плакали. Когда Манька отдышалась, она подползла к Петру, обняла сапог и прижалась щекой к голенищу.

— Петрику, я тебе так кохаты буду, куды скажешь.

— Встань, не срамись перед детьми!.. Господи, прости и помилуй мя грешного! После этого мне и перекреститься зазорно. Таким, как я, надо месяц на ступеньках церкви выстоять, чтобы получить искупление... Лютый зверь я, Господи, а не человек после этого... Ну, встань, Маня!

Он обнял её за спину и за задницу, причём её ягодицы сжимались и разжимались, как под действием тока, когда он крепко и долго целовал её. От его поцелуя она чуть не задохнулась и долго не могла отдышаться.

Поп обвенчал сам себя с Манькой беглой скороговоркой. Новобрачная спросила:

— Что мне делать, Петро?

— Свари детям кашу, а я пойду дров нарублю. А потом перенеси все свои вещи из твоей хаты в нашу поповку.

— А кто в моей хате будет жить?

— Варька с Тишкой.

— Сцыкуха и сопляк?

— Маня, не доводи меня до греха снова.

— А мы с тобой где будем жить? Куда вещи таскать?

— Сбоку от церкви есть пристройка.

— Так то же три кладовки и коридор с кухонькой!

— Зато светлые и с целыми стёклами. И печка там голландская.

8

Шли дни и годы в трудах и заботах о простом выживании. И изматывающей учёбе в школе Жизни. Всё держалось на жестокой воле безжалостного батюшки Петра и палочной дисциплине. Бывшие горожане научились молоть зерно и выпекать хлеб. Ржаного хлеба через тридцать лет уже хватало всем на круглый год. Пшеничная булочка и манка — только детям. Про голод забыли, но курочка осталось вожделенным лакомством на столе. У воды выгодней водить уток и гусей. Зато промышленное рыбоводство поставляло до 70 процентов белка в рацион полешука. Пушное звероводство добавляло на стол мясо бобров и нутрий. Охотничьи угодья давали колбасу и консервы. Не бог весть какой деликатес, но пеллагры и белкового голодания больше не было. Нескладных лошадок и маленьких коровёнок берегли как зеницу ока. Под нож на мясо не пускали. Свиней откармливали только на сало. Лишь баранины и козлятины было вдосталь.

Вода с каждым годом спадала помаленьку. Из-под водной глади появлялись новые острова, а старые сливались в единую земную твердь. К иным дальним островам уже добирались посуху в засушливое лето. Зимой между деревушками на островах прокладывали санный путь. Приплывали на грубых барках-плоскодонках гости из далёких уголков Полесья. Братались, заводили обмен жалкими излишками. Делились семенами, картошкой, репой и скотом с почти вымершими деревушками на сухой земле. Лет через десять после появления церковной общины батюшки Петра стали устраивать первые ярмарки. Торговля шла на медные грошики-шелеги из "монетного двора" мастера Артёма.

Научились выращивать не только коноплю, но и лён, прясть нить, ткать холсты и отбеливать их на солнце. Чесать шерсть и делать из неё вОлну оказалось всего трудней. Но справились. По старинным книжкам научились вязать носки и свитера, а также пуховые платки из вычесов пуха коз. Шерстобиты и шаповалы сбивали войлок на валенки. Тачать сапоги сумели только не сразу, а как только научились обрабатывать кожи.

В открывшихся после спада воды посёлках и городах нашлись цистерны с топливом, угольные склады, даже нетронутые баллоны с газом. Освобождали от метрового слоя ила станки старинных заводов. Подбирали каждый болт, каждую гайку и отмывали от грязи любой инструмент.

Вошли в возраст внуки и правнуки. Они уже не слышали рёв ракет и самолётов в небе, а сами самолёты знали только по картинкам. Учитель, преподаватель и мастер производственного обучения по наказу церкви оставались самыми уважаемыми людьми. Учиться и пополнять знания заставляли каждого до 60 лет, потом дед или бабка передавали знания внукам. Поиск знаний и умений оставался главнейшей целью для всех и каждого. Отовсюду поисковики в первую очередь приносили промокшие книги и альбомы. Их сушили и восстанавливали лист за листиком. Но в них всё больше было непонятного.

Разумеется, община батюшки Петра не могла бы так быстро подняться да и просто выжить, если бы не стратегический склад из древней советской эпохи. Бесценными оказались кирзовые сапоги с высокими голенищами. Совсем недавно научились из серы, угля от ивовых веточек и селитры делать дымный порох. А до этого охотников выручали старинные патроны, которые, правда, всё чаще давали осечку. Но как только химзаводы выдали первый аммиак и нитроцеллюлозу от дымного пороха отказались.

Полешуцкие деревни всё ещё напоминали поселения забытой эпохи царизма — крытые дранкой, тростником или даже соломой срубы с земляным полом. Но в посёлках на высоких сухих местах, уже ставили двухэтажные дома. Не везде было электрическое освещение, зато керосиновая лампа стояла в каждом доме. Монумент "Три сестры" давно смыло, так что о дружбе мертворождённых российского, белорусского и украинского народа юные полешуки уже не помнили.

Круторогих волов тут не заводили, потому что земли были бедные. Пройдись по ним поворотным плугом, так весь песок и глина выверзнутся наружу, а тонкий слой серозёма уйдёт вниз. Поэтому пахали на лошадках лёгкими плужками местной ковки, а кому повезет, тот и мини-трактором разживётся. Хотя древней техники оставалось всё меньше — не было запчастей.

Отстроили и города. Правда, деревянные. Брянск, Клинцы, Мозырь, Коростень, Овруч, Чернигов. Основным средством сообщения между городами оставались моторные, а чаще гребные лодки.

Народу с годами прибывало. Деревушки всё плотнее обжимали обсохшее Полесье. Пришлых чужаков с юга и востока было совсем мало. Всё больше свои полешуки. Дикие, вечно голодные лесовики из сухих мест тоже тянулись на довольно сытое Полесье.

Прежняя дикость землянок и нор у реки ушла. Не было уже деревни без школы, больницы, кузницы и церкви. Церквушки стояли друг от друга на расстоянии слышимости колокольного звона. Без золочённых куполов и икон в серебряных окладах. Внутри поставлены лавки, потому что в церкви не только служили обедни и читали проповеди, но и обсуждали дела местного жизнеустройства. Богослужебные книги были, а вот книг для святочтения на дому не хватало. Научились делать бумагу из тростника и чернолесья, но не хватало легкоплавкого металла для отливки литер и набора текстов. Молитвы переписывали на местной бумаге, которую сто лет назад назвали бы обёрточной.

В небе не видели самолетов, а на автомагистралях — ни грузовиков, ни легковушек. Зимние морозы и летняя жара привели автомагистрали с твёрдым покрытием в жалкое состояние. Железные дороги заросли, рельсы заржавели. Никаких тебе гостей из дальних волостей.

* * *

Тридцать лет медленно и трудно продвигался технический прогресс. Электрификацию сдерживало штучное производство турбин для малых гидроэлектростанций. Керосиновые лампы уступили место шаровым. Появились наручные телефоны, но только с чёрно-белыми экранами. В глубинке они были только у деревенских старост и председателей сельсоветов. Зато интерактивные экраны висели на стене в каждой хате. Они показывали выступление художественной самодеятельности, передавали новости любого земства. До художественного кино полешуки ещё не дошли, но пьесы на экранах разыгрывали. По этим же экранам можно было дозвониться до родственников и переговорить с ними. Правда, изображение на них было нечёткое.

Многое и многое не нравилось полешукам. Свирепый митрополит Полесский по-прежнему заставлял учиться старого и малого, проповедуя, что постижение новых знаний — залог выживания народа. Неграмотных давным-давно не осталось. Не очень нравилось и обязательная военная подготовка для мужчин с ежегодными учебными сборами зимой. Армии не было, но каждый военнообязанный держал в доме оружие и боеприпасы. Знал место сбора на случай мобилизации, свой взвод, роту, батальон. Попечителем военной академии был сам митрополит. Офицеры-выпускники сразу уходили в запас, но военное дело им не давали забывать ежегодные сборы и учения.

Военной угрозы не было ни с какой стороны, но всё же вахтовики на угольных копях пустынного Донбасса и Харьковского газового месторождения изредка сообщали о попытках грабительских налётов неизвестных всадников "кызылбашей" — бородачей в красных фесках. Бороды они красили хной. Приходилось обучать военному делу горняков, чтобы каждая вахта могла в случае опасности превратиться в боевую группу быстрого развёртывания.

Полиции на Полесье как таковой не было, но суровый суд общин приговаривал к телесным наказаниям за малейшее нарушение общественного порядка, семейный скандал и тем более за пьянку с дракой. Все понимали, что угроза голода не ушла. Перегонять зерно, картошку или свеклу на самогонку — страшное преступление. Полешуки позволяли себе только бражку и самодельное пиво на праздничных столах.

9

В этом году в начале октября выпали погожие деньки без дождей и ветра с температурой за плюс двадцать в полдень. Настоящий подарок для сельскохозяйственных общин, где из-за недостатка сельхозтехники вечно не хватало рабочих рук, отчего часть урожая уходила под снег.

Совсем старенький и ссохшийся митрополит всего Полесья Пётр в подряснике и чёрном колпачке вместе с мироуладчиком самоуправляемых общин Полесского края Павлом стояли в парке на кованом мостике, перекинутым через декоративный пруд, и любовались радужными карпами и сине-красными вуалехвостыми толстолобиками, выловленными у наполовину затопленного ещё Чернобыля. Павел в чёрном костюме-тройке остался статным седым красавцем даже в преклонных летах. Рядом с ним митрополит в льняном подряснике казался древним старцем, хотя был его сверстником.

— Петька, как другу тебе говорю: у нас тебя не любят. Особенно раздражает твой наказ всем учиться до шестидесяти лет и по телевидению распространять в первую очередь не развлекуху, а новшества вплоть до удобного устройства компостной ямы для органических удобрений. Мало развлечений и удовольствий для населения.

— Нашими удовольствиями нечистый питается.

— Люди хотят видеть скоморохов, хотят почаще смеяться и дурачиться.

— У нас не теократия, а я не папа римский, чтобы самодержавно править прихожанами. Не я определяю политику телевидения. Миром правят советы общин. Но тут я останусь безжалостным и жестоким — без знаний мы вернёмся сначала в античный разврат, потом в каменный век и выродимся в матриархате вплоть до людоедства. Пляски полуголых девок на экране придумали американцы в Великую Депрессию, когда люди мёрли с голоду миллионами. Старались отучить их задумываться над причинами всех бед. И чтобы не догадались, что любой финансовый кризис — верный способ опустошить карманы бедняков и превратить их в нищих. У нас, слава богу, все сыты, хоть и без роскошества.

Митрополит брал из бумажного кулька пропаренные горошины и крошеные сухарики и кидал их здоровенным рыбинам.

— Наши старухи всем нашёптывают, что ты старый кровопийца, только притворяешься смиренником. Власовского капитана Кабанюка превратили чуть ли не в легендарного великомученика. Шепчут старухи, ты его специально взорвал в бункере, чтобы захватить власть над нами.

— Пусть думают что угодно обо мне, Павло. Думать полезно. И ещё полезней позабыть, кем эти почтенные матроны были в молодости. Кыш, бездельники! — крикнул митрополит высоким, чуть ли не детским голоском.

К мосту устремились дикие утки и отпугнули красивых рыб.

— Вот тебе, Павло, и опасный симптом — утки перестали улетать на юг. Этим попрошайкам еды и зимой хватает, их подкармливают до сытости. Значит, дожились мы до скромного достатка. Остался шаг до роскоши.

— Так радуйся, что ты землю русскую на Полесье из грязи болотной поднял, людей накормил и обустроил. Ты, Петька, смертную казнь и телесные наказания на лобном месте не думаешь отменять?

— Нет, такого не будет, пока я жив. И порку у позорного столба оставлю. С годами недовольство подавленных нашим мироустройством самоуправляемых общин лихих индивидУев будет только возрастать. Вплоть до захвата власти психокинестетиками и приматистами. Звериные инстинкты никуда не делись.

— Телесное наказание уже отжило, старо, раздражает людей.

— Зато жива генетическая память о первобытном зверстве. Только отвернись на минутку, вновь появятся рабовладение и прямой грабёж беззащитных, бабы захотят случаться с первым встречным-поперечным, с животным, а про извращенцев и маньяков я уже не говорю.

— Эх, Петя, оттого ты такой женоненавистник, что тебя в молодости девки не любили.

— Я для них был всегда зануда и праведник. Семинаристу и попу не пристало на женскую красу заглядываться.

— И ещё наши старухи тебе власовцев припоминают, которых ты спалил живьём на старом острове.

— Их и так натюги бросили подыхать голодной смертью, а что тех власовцев нашим старухам жаль, так то ещё Христос велел любить врага своего. Пусть их себе любят этих покойников-предателей.

— Твоя Манька тебя люто ненавидит, моя Полина мне сказала. Кабанюкову любовь, видно, не забыла. Она тебе перед смертью даже стакана воды не подаст.

— Знаю. Мы троих приёмных, её байстрюка да пятерых своих детей вырастили. Хорошими людьми стали. И на том ей спасибо. А сама она ветеринарную службу и зоологическую науку так поставила, что миллионы людей голода не знают. Культурное лосеводство — её заслуга. У нас котлеты каждый день на столе. Отдельное спасибо ей за рыбоводство. Десяток десятикилограммовых карпов выкормить дешевле, чем свинью весом за центнер. А питательные и вкусовые свойства у прудовой рыбы выше. И вообще из наших бывших власовок вышли достойные дамы. Кто нам школу, медицину и химию поднимал? По гроб жизни им благодарен буду. А вон и наши красавцы! Смотри, как величаво плывут.

Утки кинулись по сторонам кто куда, когда подплыла пара чёрных лебедей с двумя почти взрослыми, но ещё покрытых грязно-серым пухом птенцами.

— Вот уж точно самые настоящие гадкие утята, — улыбнулся Павел. — Это их родителей привезли из Харькова орнитологи, которых спасли от голода наши газодобытчики?

— Парочка совсем молоденькая. Это правнуки тех привезённых.

— Геройские ребята, эти харьковские орнитологи. Сохранить лебедей, когда на развалинах города даже людей жрут от голода!

10

Высокие берёзки по берегам пруда стояли ещё совсем зелёные, но по воде уже плыли первые жёлтые листики ольхи.