Книга 1

Холод убил бы меня не завтра, так через день-другой. На данный факт недвусмысленно намекал закоченевших труп случайного знакомца, который я обнаружил справа от прогоревшего за ночь очага. А ведь вчера это был не труп, а живой человек по имени Бертольд, с которым мы разделили найденный тут же, в сторожке, кусок солонины, который запили растопленным снегом.

Мой предшественник, на предложенном месте, повесился только через месяца три. Столько в этом городе я не намеревался оставаться. Весна придёт я ноги в руки — только меня и видели. И подальше, подальше от этих холодов, а то этот непрекращающийся насморк меня скоро убьёт.

А что работа?

Работа, как работа. Даже лучше, чем рассчитывал.

Смотритель музея.

Музей, как музей. Два этажа да чердак. Барахла всякого, привезённого непонятно откуда, хватает: скелеты какие-то, книги, совсем немного оружия, доспехов, пара щитов, дюжина чучел каких-то мохнатых чудиков, мебель, предметы быта и два зала с картинами. Вот за залами этими, что располагались на втором этаже, и закрепилась дурная слава, а точнее не за самими залами, а за одной из картин.

Тихое место, но не слишком тёплое. Посетителей практически нет.

Фактически, работа моя сводится к уборке помещений. В свободное время беру книги из библиотеки, читаю.

За пределы академии выходить мне не разрешается. Это и понятно: боятся, как бы я не сбежал с добром-то из музея. Но, честно говоря, я и пределы-то музея покидаю лишь когда в библиотеку хожу.

Питание трёхразовое. Еду приносят прямо ко мне, в музей, если вдруг не хватит, можно сходить за добавкой в общую столовую. Обычно, хватает.

По глазам вижу, что считают меня покойником.

Недавно узнал, что ставки делают: через сколько я руки на себя наложу. Хорошо посмеялся.

Старик Лоренцо — библиотекарь — похоже единственный, кого беспокоит моя судьба: уже дважды предлагал мне бежать. Дважды предлагал и дважды услышал мой отказ.

Возможно, я чрезмерно подозрителен, но даже старику Лоренцо я не говорил о своём намерении с приходом весны покинуть это место.

Мысли о самоубийстве, которым окончили жизнь четверо моих предшественников?

Так они всегда со мной были.

Бывало, сидишь в каком-нибудь трактире, смешишь своими сказками подвыпивших людей, а мысль-то мелькает: вот бы ножик со стола схватить да, чтоб не так весело было, прирезать пару-тройку хмельных кабанчиков. Потом, понятно дело, если прямо там не порешат, так после суда казнят.

Посмеёшься над глупой мыслью да и расскажешь ещё сказочку.

На связке ключей мой верный слушатель: Воронёнок, вырезанный из дерева. Практически всё свободное от сна время я разговариваю с ним, чем, видимо, убедил случайных свидетелей в том, что мне уже не так долго осталось.

Да, безумец — это моя лучшая роль, хотя от этого немного грустно. Но с другой-то стороны — не всем же принцами, переодетыми в бродягу, или героями, которые решили разобраться с проклятьем, не дающем покоя жителям города быть.

— Так ведь? — подмигнул я Воронёнку.

— Так. — молча согласился он.

Сегодня в городе какой-то праздник: толи день независимости от непонять-кого, толи ещё что в этом роде. Академия тоже празднует, поэтому обед могут и забыть принести, про завтрак-то забыли. Ну и пусть: в столовую за своей едой всё равно ходить не буду. Там люди, а там, где люди, всегда неприятности, для меня. Если бы не холод, чёрта б с два я в этот город заглянул... ладно, пустое, всё равно у меня кое-что на такой случай лежало, так сказать неприкосновенный запас. А завтра, если опять еду не принесут, пойду узнавать: в чём же дело.

До обеда пару щитов отполирую (больше всё равно нет), а то их, видно, с тех самых времён, как на стену повесили, не чистили.

— Почищу щиты и пойду обедать. Почищу и пойду. Всё просто и понятно. Я люблю, когда просто. Я люблю, когда понятно. Но иногда мне кажется, что нет таких вещей в мире, как просто и понятно. Есть лишь наши иллюзии, в которых всё просто и понятно.

А нос уже лучше. Выдох почти нормально идёт, а вот со вдохом хуже. Ну да ладно, всё равно он у меня никогда нормально и не дышал.

— Не смотри на меня с укоризной, мой немой слушатель, — улыбнулся я Воронёнку.

— Ну что ж пора и перерыв сделать. — легоньки стукнув Воронёнка по клюву, сказал я.

Отложив в сторону щит, полез в карман. Там у меня где-то жменька изюма оставалась.

За изюм спасибо старику Лоренцо надо сказать.

В принципе, я это спасибо и сказал.

-В сказке должна быть трагедия. Девушка, которая не может признаться в любви парню. Рыцарь, который не в силах защитить своего короля. Лютнист, потерявший голос. Путник, ищущий спутницу, которой, может, уже и в живых нет. В сказке должна быть трагедия, иначе мало кому она будет интересна? — решая сколько изюма съесть сейчас, а сколько ставить на потом, проговорил я.

Решил всё съесть прямо сейчас.

У людей праздник, так почему бы и мне не побаловать себя?

— В сказке должна быть завязка, прослушав которую становится ясно: кто за что сражается и на какой стороне стоит. Должно быть развитие сюжета. Кровь, предательства, честь и опять кровь. Должна быть и развязка, ставящая всё на свои места, а чаще просто заколачивающая гвозди в крышки гробов, в которых лежат герои. Трагическая развязка предпочтительней и для сказочника, и для слушателя, а мнение героев по этому поводу никому не интересно.

Хороший изюм. Давно я уже такого не ел.

— Автор, заставляющий своего героя страдать ничем не лучше, палача, пытающего беспомощную жертву. И пусть это спорное выражение. Я не буду ни с кем спорить, доказывая свою правоту. Я сказал своё слово и если всем на него наплевать: это их проблемы, а не мои. Мне не нужны чужие проблемы. Да, не нужны... мне вообще мало что нужно, но это "мало" почему-то иногда очень дорого стоит.

Пожалуй, немного изюма всё-таки оставлю, чтобы съесть его после обеда.

— Может показаться, что я люблю, когда у сказок счастливый конец. Нет, не люблю. Не люблю, потому что счастливый конец — это конец, пусть и счастливый.

Беру второй щит. До обеда надо и его отполировать.

— Какие сказки мне нравятся?

Почёсываю кончик носа. Нос — важная штука, почти такая же важная, как живот.

— Мне нравятся те сказки, которые я рассказываю, правда, если я не рассказываю сказку, это ещё не значит, что она мне не нравится.

Обед мне принесли, чем, честно говоря, несколько удивили. Хороший такой обед, праздничный. Приятно порадовали жаркое, добрый кусок сыра и картошка, запеченная вместе с какими-то овощами. Бутыль вина заставил кисло усмехнуться: любовью к спиртному я никогда не пылал. Любовью пылать я и не мог хотя бы потому, что пьяные чаще, чем трезвые, били меня.

Вот такой вот субъективный взгляд у меня на вещи.

— Нет, ну я признаю, что плохо думал о местных, — решив начать с картошки, сказал я Воронёнку, — но завтрак всё-таки могли и принести.

— Что ж ты опять ни крошки не съел? — с укором поглядел я на Воронёнка.

Он проигнорировал меня.

— Дурашка ты, дурашка. — почесал я ему клювик.

Хороший Воронёнок. Весна придёт — с собой возьму.

Нет, красть не буду. Не гоже товарища, как вещь какую-то, воровать. Выкуплю. Обязательно, а захотят просто так отдать — всё отплачу, оставив монеты лежать где-нибудь на территории академии.

— Знаешь, тяжело спасти героя, которого автор решил убить ну или покалечить там... — проговорил я, направляясь в картинную галерею, — любого от его автора тяжело спасти, не только героя, но и второстепенных персонажей, которые и на людей иногда не похожи, так картонки, заполняющие вакуум. О фоне в лице живых и не живых существ, которые упоминаются, но не конкретизируется, я вообще не говорю. И выглядит это не лучшим образом: пришёл дурачок да и плачется, просит не мучить то, чего вроде бы и нет. И вообще какое право он, дурачок тот, имеет? Идея-то автора, мир его, со всем, что там есть. Это его собственность. Его. А тут дурачок.

Воронёнок молчит с одобрением.

— Что тот дурачок может? Попросит прекратить — плюнет ему в лицо автор и будет прав. Сам начнёт писать о том, что всё мол хорошо у героев— сотворит он новый мирок, а старый лучше не станет. Убьёт автора — умрёт следом за творцом своим и мир его. Но дурачок он-то на то и дурачок, что может позволить себе то, что иные позволить не могут.

Понимаю, конечно, что в галерее всё в порядке (на этой неделе уже убирался там), но всё же решил заглянуть. Так, на всякий случай.

Оно ведь так бывает. Идёшь, а пистолет в кобуре. И деваться ему вроде из той кобуры некуда, а всё равно нет-нет, да и коснёшься его рукой или глаза скосишь, проверишь. В кобуре он, как и предполагалось.

— Дурачок он на то и дурачок, чтобы всех своими поступками удивлять, поэтому становится он частью истории, что автор пишет. А там, глядишь, и пара-тройка героев к автору наведается да и объяснит, что к чему. Правда, про героев это я, так, к слову. Не в том дело, кто там к кому будет в гости ходить, а дело в том, что мирок-то авторский с дурачком схарчил и часть реальности, к которой и сам автор принадлежит, оттого и потерять свою власть автор может... а может даже совсем наоборот... это уж от дурачка зависит...

Как и предполагалось, галерея радовала образцовым порядком. Даже пыли на рамах было чуть меньше, чем предполагалось. Так, местами едва заметный налёт: дунешь, и не станет его. Дуть не хотелось.

— Вот чьему бы автору я бы руки-то поломал да кисти в одно место запихал. Вместе с мольбертом.

Печально известная картина. Та самая, что дурной славой пользуется.

Каждый раз я у неё останавливаюсь. Каждый раз изгаляюсь, выдумывая: что бы с автором сделал, попадись он мне.

С автором непревзойдённой по детализации картины. Картины, смотря на которую, ты видишь реальности застывшее мгновение. Отчаяние в глазах поверженных воинов почти материально. Реальность оторванных конечностей и разорванных грудных клеток ужасает, побуждая найти хоть кого-то способного выжить, если время вновь обретёт власть над этим полотном. Безошибочно выбранный ракурс: ты стоишь перед картиной, а взгляды умирающих героев направлены на тебя, будто бы и ты часть реальности, сотворённой на полотне. Нет, не часть... больше... будто бы ты и есть то чудовище, что разверзло перед ними бездну абсолютного отчаяния.

Кстати, об абсолютном отчаянии. Картина так и называется: Абсолютное Отчаяние. Авторство приписывают Анатолю Винчи, который якобы за возможность сотворить этот шедевр продал Дьяволу душу и, как говорят, только свою. Вполне возможно, что оно так и было, ведь в документах, которые мне попадались, упоминалось, что Анатоль Винчи отравил больше полусотни гостей, приглашённых к нему на день рождение, а последние штрихи на картине он сделал на рассвете, прямо перед казнью.

— Я опять отошёл от темы... — легко хлопнул я себя по лбу.

Мне нет никакого дела до того, кто эту картину рисовал. Меня вообще не волнует, кому и что он продал за возможность нарисовать эту картину. И уж тем более мне безразлично мнение других людей, видевших эту картину. Возможно дело в том, что я слишком много в жизни этой видел. А может, наоборот, всё дело в том, что я ещё ничего в этой жизни не видел. Может, но и это меня не очень-то заботит.

Просто я не люблю... просто не люблю, когда вытаскивают на свет одни из самых отвратительных аспектов бытия и ставят его в рамку, называя произведением искусства. Не люблю, когда смертные восхищённо цокают языками, искренне наслаждаясь видом умирающих в агонии воинов. Почему-то сразу вспоминается круг арены, подобный адской сковороде. Песок, чёрный от пролитой крови. И горожане, орущие с трибун. Им хорошо. Они смотрят представленье. Посмотрят и пойдут домой. А ты маленький и жалкий стоишь на раскалённом песке. Стираешь пот тыльной стороной ладони со лба и прикидываешь: как бы так извернуться, чтобы вперёд ногами не тебя сегодня вынесли, а кого-то другого.

— Нет, я не беглый гладиатор, который решил скрыться в северных снегах. — поймав взгляд Воронёнка, решил немного прояснить ситуацию я. — Я просто бродяга, у которого волей случая в кармане оказалась история о песке арены и безразличном солнце, висящем высоко в небе. Но не о них речь.

— Говорят, что люди, которым нечего рассказать о себе, рассказываю о других. Наверное, так оно и есть.

Воронёнок молча согласился. Впрочем, не соглашался он со мной тоже молча.

— А ещё говорят, что нет в этом Мире такой вещи, как Случай. Наверное, так оно и есть.

С укоризной поглядел на меня Вороненок:

— К чему это ты клонишь?

— Задай тот же вопрос свежим всходам. — улыбнулся я.

Всходы... золотые поля пшеницы... дорога великих ветров... голубая планета...

— Спроси, а я потом добавлю: наверное, так оно и есть.

— Скучаешь? — входя в зал, поинтересовался Лоренцо.

О том, что у меня гости я понял секунд тридцать назад, когда стали слышны шаги. Недели две назад о приближении людей можно было узнать минуты за три: некоторые из ступеней лестницы, ведущей ко мне, на второй этаж, невозможно громко скрипели. Скрипели — прошедшее время. Теперь не скрипят. Повозиться, правда, пришлось изрядно, ведь плотник из меня аховый.

— Наверное. — пожал я плечами.

Пузатый бутыль вина в руках библиотекаря говорил о том, что старик, видимо, тоже "наверное" скучавший, нашёл способ развеять скуку.

— Я так и думал, — кивнул старик, — ты ведь, скорее всего, даже не удосужился узнать, что сегодня за праздник такой. Так ведь?

— Так. — соглашаюсь я и откладываю в сторону книгу, которую незадолго до прихода Лоренцо, решил полистать.

— Откровения Паука?.. — бросив взгляд на обложку, улыбается старик. — Хорошая книга.

— Откровения Паука? — переспросил я, ведь заглавие у книги было совсем другое.

— Пауль Карта, — проводя свободной рукой по обложке книги, пояснил библиотекарь, — ПАУль Карта... хотя даже зовись он не Карта, а Джофсон, всё равно был бы Пауком.

Паук... хорошее прозвище. Как раз для человека, заметившего, что верёвка, цепь, либо же обыкновенная нить определённым образом сплетённая и наброшенная на представителя потустороннего мира, сковывает его движения не столько благодаря физическим своим свойствам, сколько из-за возникновения сложного комплекса связей, приводящих к формированию заклинания.

-Паук был гений,— продолжает Лоренцо, опускаясь на кресло, что стоит здесь именно для него,— книга, что ты сейчас читал, перевернула этот мир, дав всем людям, а не только избранным представителям знати, оружие с которым они могли противостоять чудовищам. Паук переломил ход истории и теперь чудовищ, которые когда-то уничтожали целые города, а иногда и страны, можно найти лишь в самых отдалённых частях этого мира.

— Это я знаю, поэтому и решил заглянуть в оригинальные "Основы теории сетей". — улыбаюсь я.

— И что же ты там хотел найти? — тоже улыбается, хитро. — Современные справочники куда более простым языком написаны да и узлы там намного проще.

Всегда он так: каждую мелочь пытается выяснить.