Книга 2

Когда я впервые узнал об этом, я пошутил глупо и пошло, ещё не зная, что Он сотворил для своего Каравана артефакт, не позволяющий никому из Его воспитанниц умереть, пока Он жив.

"Один-для-Всех" — Троица сотворит данный артефакт только через тысячу лет, а сейчас Он целует Лютиэль в губы, раскрасневшиеся и пылающие огнём от того, что прикоснулись к вымоченной в святой воде розге.

Орн. Год 1237 после Падения Небес.

Сын стоял у кареты, и впервые с момента пробуждения на том поле, что зовётся полем Последней Битвы, Он не мог найти оружие для убийства существа, заточённого в карете, ведь во всём Лоскутном Мире не было оружия для убийства бедного Юлисина: в этом Корни не ошиблись. Ошиблись они в другом: ведьма-с-болот нашла-таки способ избавить последнего из своих рыцарей от страданий, на которые он, ради спасения своей царицы, сам себя обрёк. Ведьма-с-болот нашла Сына, чьи уста не вкушали никогда горечь поражений.

Не новое Семя, но Почка древа Иггдрасиль, давшая через смертную плоть рыцаря начало Побегу, больному, искажённому противоречием между желаниями Юлисина сотворить для его Царицы новый мир, в котором та забудет нужду и тревогу, и естественным стремлением Мирового Древа воспроизводить самого себя.

Бог мира перворождённый, первый встреченный Сыном в Лоскутном Мире Бог Сотворённый, через Побеги, Почки свои пробует почву чуждого ему Мира, привыкая, приспосабливаясь.

И настоящее бессильно отступает перед могуществом Бога Сотворённого, под чьей раскидистой кроной эльфы жили задолго до того, как Истинный сотворил первых ангелов своих.

Настоящее бессильно перед древом Иггдрасиль, растущим во все времена и пространства одновременно.

Будущее стыдливо разводит руками, оскорбляя обратившего на него взор Сына картинами Мира, живущего под сенью Мирового Древа.

Но есть ещё и прошлое, которому был Он полноправным хозяином.

Сын возвращается в момент гибели Своей на поле Последней Битвы, где под ударом печати Семипечатника оказался и я, и Он... где Он стал немного мной, а я просто перестал немного быть собой, так никем и не став...

И вот уже не Сын стоит во дворе, у кареты.

Бог стоит там.

Пока ещё просто бог, но совсем скоро там будет стоять Бог Сотворённый, власти которого хватит на то, чтобы стереть существование Иггдрасиля и всех Побегов его, и чтобы исправить этот Мир, дать ему заслуженную завершённость, исполнив мечту архангела Михаила и всех пернатых, пошедших за ним.

Один шаг остался до черты, из-за которой не будет возврата, ведь вновь станет Он тем, кем был до того, как, получив от меня в дар Смерть, умер в первый раз.

Сын замер.

Нет для него возврата за ту черту — крепко держит Молчунья Его, не даёт забыть Себя, обратившись в бездушного бога, бога для самого себя, бога в самом себе.

Но Сын всегда делает то, что должно, и вот из крови моей, из памяти извлекает Он единственное, что я смог противопоставить Богу Сотворённому, мою упрощённую теорию Пустоты, и Побег, перепутав время и место, оказывается в Пустоте. Не той домашней и уютной Пустоте, что плещется в Межреальности, а настоящей, первородной, что начинается во Фронтире.

Жадно всасывает Пустота память Побега, а через него и самого Мирового Древа, вновь делая его частью своей.

Длится это ту малую часть времени, которой, возможно, и нет вовсе.

Длится это вечность.

Взмах клинка проводит черту, разделяя время на до и после.

Взмах клинка в руке Сына, отсекает от Древа Побеги.

Все, что есть.

Не убивая части целого, переставшие быть частью, позволяя им стать новым целым.

Бесконечность Бога Сотворённого осталась таковой, даже утратив все выпущенные Побеги и ещё не проросшие Почки, рухнув, после соприкосновения с Пустотой, в саму себя.

Иггдрасиль стал и нем, и глух, ознаменовав тем самым начало второго, последнего, падения расы перворождённых, окончившегося тем, что во многих областях Лоскутного Мира, говоря об эльфах, говорящие, скорее всего, будут иметь в виду либо рабов и парий, либо мелких преступников.

Юлисин, избавленный от гнёта Мирового Древа, выполнил свой долг до конца, создав то, что назовут Чёрнозмейными Болотами.

Сотворил он твердыню, оберегавшую Царицу до того момента, как мной обращена была она в Большую Мать, лучшего из богов, которого тогда я мог вообразить.

Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.

Благоговея, трава стелется под ноги Его, а ветер подносит охапками ароматы цветов, сплетая из них замысловатые букеты.

Поступки, чья логика не ясна.

Действия, которые ничем иным, кроме капризов Его нельзя объяснить.

Настоящее... глупое, слепое, мимолётное...

Настоящее... слишком ненадёжный спутник для Него, поэтому Он и отбросил его тогда, на Орне... отбросил ради того, чтобы через триста сорок три года пёс по кличке Гурт погиб, но отомстил за гибель Никодима, оставив искалеченных Гадюк жаждать смерти... чтобы изуродованная, осквернённая Дюжина вернулась в Льюсальвхейм и дала рождение Семени...

Настоящее, куда ему разглядеть в простом псе того, кто, защищая тело уже умершего хозяина, отведает кровь Троицы, чтобы его потомок через семьсот девять лет, получив кровь Семипечатника, обратился в того, кого назовут Фенриром.

Настоящему невдомёк, что у убитого дракона, чьей манотворящей железой только что наслаждался Троица, был сын.

Настоящее... если хочешь кого-то спасти, чем-то нужно жертвовать...

Троица принёс в жертву настоящее, а вместе с ним и Себя...

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Улица маршала Багряного Тиона, дом 135. 3002 год после Падения Небес.

Большой Тесак Ардонт сидел в своём любимом кресле обтянутом шкурой короткошорстой серебристой тушанки. Дивный мех массировавший и расслаблявший мышцы, натружённые за день, обладал одним довольно неприятным свойством — чистка его была настоящим обрядом, на проведение которого можно было потратить всю ночь. В связи с этим Ардонт всегда садился в кресло только после того как хорошо помоется в общественной бане, расположенной во дворе, рядом с общественным же туалетом, и всегда голым, так как искренне верил в том, что достойный мужчина может себе позволить ходить дома без одежды.

— Достойная женщина тоже может позволить себе ходить дома без одежды, — уверенно добавился бы Большой Тесак, если бы его спросили о женщинах, а потом едва слышно буркнул бы. — Да где ж их в Городе отыскать?

А в Городе можно отыскать всё... по крайнем мере, так было написано на визитной карточке Пройдохи — гоблина, которого Ардонт знал ещё по битве под стенами эльфийской крепости Иллариос-Дайа, где Тесак собирал из всего, что под руку попадалось, одного из лучших (Пройдоха, правда, утверждал, что лучшего) лазутчиков Большого Ужасного Горгонта, накануне принёсшего тому планы крепости, а также малолетнюю дочь начальника гарнизона, после чего напившийся до такого состояния, что пошёл в атаку вместо с орками, результатом которой для гоблина стали замена старых конечностей на новые и знакомство их знакомство.

Выжив, в благодаря стараниям Ардонта, всегда любившего делать работу чётко и до конца, и не без удивления обнаружив, что пришитые ему вместо ног орочьи руки, да эльфийские руки вместо гоблинских, справляются со своей работой даже лучше тех, которыми наделила Пройдоху природа от рождения, гоблин проникся к Тесаку большим уважением, выражавшемся в основном в желании пригласить своего спасителя на попойку, которая обязательно заканчивалась какой-нибудь мутной историей.

Хотя когда эта попойка была в последний раз?

Лет тридцать назад? Или все тридцать пять?

Да и Пройдоха давно уже, наверное, не накладывает кучу в сундук, из которого стащил особо ценный артефакт. Не пристало так делать уважаемому Гражданину, главе частной сыскной конторы "Ильменсен и Ильменсен", который может позволить себе нанимать для рекламы Граждан, раздающих визитные карточки. Свободные Граждане, работающие там, где можно использовать, Раба, а то и Бесправного, — это затратное дело, но в тоже время и дело, показывающее статус. Если господин Алая Ильменсен может позволить себе такие траты, то это значит, что гоблин этот вне всякого сомнения выполнит работу по высшему разряду.

Правда, фраза эта "В Городе можно отыскать всё, если уметь искать" — по мнению Тесака звучала слишком крикливо и наиграно, о чём он и сказал лет сто, а может и все сто двадцать назад своему старому боевому товарищу, когда тот сообщил, что всё-таки смог добыть лицензию на открытие частной сыскной конторы, и вручал Ардонту первую отпечатанную визитную карточку.

— Я — гоблин, а не какой-то там эльф, глядя на которого и не ясно, пока не разденешь, мужик перед тобой или баба. Кич и понт — наше всё. — усмехнулся тогда Пройдоха. — Или мне нагадить прямо на этот стол, чтобы тебе это напомнить?

— Не надо. — покачал головой Тесак, наблюдая за тем, как гоблин потягивая эль тискает своими ногами-руками служанку. — Ты ведь знаешь, как я отношусь к чистоте.

— Ты бы к доктору заглянул что ли? Орк-чистюля это даже для Города, по-моему, перебор.

Позднее Пройдоха много раз обращался за помощью к Тесаку лично и к Мародёрам Горгонта вообще, чьё тавро украшало его (да и не только его, даже сестры-близняшки Мэлис-Элис хотели такое себе, да Ардонт уговорил обойтись татуировками, мол, не уродливый же шрам, выжженный железом, нас всех объединяет, право-слово) левую часть груди, ту, что прикрывала сердце. Мародеры, занявшее своё место среди множества гильдий наёмников Сумеречников, тоже не стеснялись использовать знания и умения гоблина, и лишь старый орк был бескорыстен в своей помощи, то находя через своих старых и новых знакомых достойных орков, гномов, людей, а то и эльфов для быстро растущей конторы, то помогая свести с знакомство с нужными Гражданами, то прибегая к науке, что перенял у Большеухого Ноздря, чей левый клык носил как талисман на тонкой верёвочке, сплетённой из жил убитого во время обряда инициации медведя.

Были времена, когда на той же верёвочке болтались уши поверженных врагов и зубы орков, у которых не хватило мозгов понять, что не стоит вызывать на бой отмеченного Богами Хаоса, Берсеркера. О тех временах Тесак старался не вспоминать. Он стыдился их, как стыдится, порой, мужчина шалостей, которые делал будучи мальчишкой.

О многом ещё старый орк старался не вспоминать и не думать, но не вспоминать и не думать было нельзя, иначе можно было забыть самого себя, и однажды не собрать Великий Круг, предав не только себя, но и всех своих товарищей и память, что будет жива, пока жив хотя бы один из них. А потом, когда не останется никого, кто входит в Великий Круг, будет жить не память, будет жить... о том, кто будет жить тогда, Ардонт тоже старался не думать. Мысли он ведь тоже материальны, мало ли кто захочет подслушать мысли старого орка.

— Хозяин, ну Хозяин... — вернул зеленокожего в реальность умоляющий голос Рабыни, что всё это время сидела перед креслом на коленях.

Сидение на коленях перед креслом давалось бывшей дочери славного фехтовальщика, на склоне лет жаждавшего сына, но получившего дочь, бывшей валькирии, сотворённой самим Отцом Дружин из смертной девы, превзошедшей в искусстве фехтования многих мужей, и бывшей же надежды Великого Шамана в одном довольно милом лице, с большим трудом.

Избитая Рабыня сверх всякой разумной меры, говорить бы точно не могла, если бы голова получила хотя бы половину того, что досталось остальному телу, но по правилам Ясельных Потех Рабы сражались в защитных масках. Это и понятно, чего по чём зря Рабов уродовать? А тело? Так оно у Рабов, почитай, всегда скрыто рабской робой, поверх которой вне помещений ещё и плащ должен был быть обязательно надет.

В общем-то, ничего странного в том, что Рабыне удалось занять пятое место в Ясельных Потехах, не было: при ней остались и былые навыки, и уроки, которые были преподаны орком, не забылись, да сама она из-за жизни рядом с зеленокожим стала куда крепче, мясистей. Не стоит забывать и того, что Ардонт действительно заботился о Рабыне, о чём свидетельствовали два факт: она была до сих пор в своём уме на смотря на то, что день за днём, годами, вдыхала запах орка, и это при том, что она всё ещё была человеком, а не каким-то оркоидом, в которого обычно и превращался Раб любой расы в результате длительного нахождения рядом с зеленокожим.

Но, не смотря на кажущуюся обоснованность одержанной победы, Ардонт всё же был несколько удивлён: ему-то казалось, единственной целью, что осталась в жизни Рабыня, являлось создавать неприятности своему Хозяину.

Шутку в том, что Рабыня до недавних пор тоже была уверенна: единственное доступное ей удовольствие — видеть страдания орка.

Всё изменилось два месяца назад, когда вновь услышала она зов героической души. Услышала и вспомнила не только долг забытый свой, долг валькирии, но и имя своё.

"Скульд" — нацарапала руны Рабыня на своём предплечье, чтобы никогда больше не забыть имя, что даровал ей Отец Дружин.

Межреальность. Город. Кобольтовы Шахты. Храм Ящера. 3002 год после Падения Небес.

Кобольтовы Шахты — в простонародье Яма — городской район, что являл собой классического представителя районов уровня Е: полное отсутствие Надзирающих, каких-либо лицензий, как у обитателей района, так и организаций представляющих этим обитателям услуги и товары, что вполне логично выливалось в зашкаливающие преступность и смертность среди местного населения.

Но Гнилоглазый Рёда бывал в местах и похуже, в районах уровня Ф, например.

Уровень Ф так-то специально ввели, когда Канализацию официально признали частью Города, той славной его частью, попаданию в которую обитатели более высоких уровней предпочитали статус Раба.

— Глупцы, они на то и глупцы, что всегда предпочитают гибель неизвестности. — высказался бы на эту тему Пройдоха, будь он рядом.

Пройдохи рядом не было.

Гнилоглазый виделся (если, конечно, в отношении слепого можно пользоваться термином "виделся") с гоблином в последний раз лет восемь назад, когда по просьбе Великого Шамана сумел-таки отыскать то, что осталось от внучки Пройдохи.

Гоблин не забыл об оказанной услуге.

Предоставленное им убежище, было чем-то гораздо большим, чем просто надёжным убежищем для клиентов частной сыскной конторы "Ильменсен и Ильменсен" — это тосиец понял после нескольких бесед с настоятелем Яа-Шэром. Длинные, часто уходящие за полночь, беседы эти помогали осмыслить произошедшее в Канализации, и давали возможность если не просунуть свой нос за ширму, скрывавшую истинную суть храма, то хотя бы подойти к ней чуть ближе. Напрямую же расспрашивать настоятеля о его связи с Пройдохой, а значит и всеми Мародёрами, Рёда считал излишним: у него и без того хватало проблем, напрашиваться на новые по собственной глупости тосиец не собирался.

— Глупость — прелестнейший из грехов хотя бы потому, что ты так можешь никогда и не узнать о нём, списывая все свои проблемы на дурака-коллегу, начальника-кровопийцу и жену-гадину, сам являясь при этом причиной всех своих проблем. — не преминула бы процитировать своего деда Доби, будь она рядом.