Глаза Рина горели. И Никс знала откуда-то, что и сам он сейчас горит тем самым пламенем, что оставляет по себе лишь только серый пепел. Она раздумывала, а не остановить ли ей исповедь Рина Даблкнота, и кто она такая, чтобы это все знать, и не слишком ли тяжелой будет ноша этого знания, но не смогла. Ей хотелось услышать окончание истории. А еще ей нравилось на него смотреть, да. И что-то поделать с этим она не могла совсем.
— В общем, я был тогда на взводе. Я забыл обо всем остальном, я видел воплотившуюся в реальность недостижимую мою детскую мечту. Мне было странно, что никто, кроме меня, этого, как будто бы, не замечает. А он был на расстоянии в пять шагов — сидел за стойкой, о чем-то толковал с барменом. И я подсел. В тот миг на меня взглянуло божество, если ты понимаешь, о чем я, и выжгло на изнанке души моей клеймо. Мне тогда заранее стало жарко — обычно мне тепло только в некоторых случаях, сугубо определенных, — и я расстегнул верхнюю пуговицу сюртука, — говоря это, Рин оттянул и так свободный ворот тонкого черного свитера, обнажая бледную шею. Продолжил, на Никс не глядя, но полностью утопая в своем воспоминании: — И он тогда заглянул мне в глаза, и что-то мы даже говорили, не помню, что, и он пошел за мной, но раньше, чем мы пришли в нужное место, он прижал меня к стене и...
— Так, стоп, а вот это уже лишнее! — Никс протестующе замахала руками. — Я и так знаю, что Камориль — извращенец, избавь меня, пожалуйста, от подробностей! Так, погоди-ка, — Никс снова глянула на Рина с прищуром: — Ты, что ли, гей?
— Я? — он, кажется, искренне удивился. Не столько правомерности вопроса, сколько самой его сути. Замотал головой: — Нет, конечно!
— Ну а что ты тогда мне рассказываешь такое?
Никс уперла руки в боки, а Рин отвел взгляд, потупившись. Никс сменила гнев на милость, но остатки вина все же отодвинула подальше под кровать.
— Ладно, забей. Тебе, пожалуй, спать пора, и мне тоже. Странный ты, Рин Даблкнот. Куда страннее, чем показался мне сначала.
Рин резко встал и заявил искусственно бодрым голосом:
— Судя по звуку, ванная набралась. Я пошел. Ложись на кровать. Можешь запереться изнутри на щеколду, если боишься.
Никс ничего ему не ответила, только лоб недоуменно наморщила и моргнула пару раз.
Рин Даблкнот на секунду задержался у двери, будто хочет сказать что-то еще, но ничего в итоге не сказал и вышел, не оборачиваясь.
ГЛАВА 3
Никс проснулась без будильника от ощущения падения в бездну на ровном, казалось бы, месте. Она села на кровати, потирая правый глаз запястьем, и обозрела светлую комнату, увешанную плакатами и старыми афишами.
Ага. Точно. Жилище Рина Даблкнота, странноватого и, как будто бы, альтруистичного элементалиста льда, оказавшегося чокнутым фанатом не менее чокнутого некроманта.
Телефон, еще перед сном вынутый из кармана комбинезона и спрятанный под подушку, садиться пока не собирался, и с его помощью Никола диагностировала ровно восемь часов утра. Встала, быстро оделась, сунула телефон в карман, отодвинула дверную щеколду и вышла в заставленную разнообразным хламом комнату с креслом, столом и ноутбуком. Ей отчего-то казалось, что Рина она обнаружит прямо здесь, заснувшего в кресле, например, или уже бодрствующего и глубоко залипшего в сети. Но его не было.
Никс, потирая все еще чешущийся глаз, выбралась в узкий полутемный коридорчик и, щелкнув выключателем, спокойно вошла в совмещенный санузел, только для того, чтобы пулей оттуда вылететь, покраснев до самых кончиков ушей.
Вернула свет, как было.
А потом, наскоро восстановив в памяти картинку увиденного, поняла, что что-то тут не так, совсем не так, ну просто крайне неправильно. Сглотнув, она снова аккуратно приоткрыла дверь.
Ванну наполнял лед, сначала показавшийся Никс пеной. Ровный, белый, сплошной. Изо льда торчали худые коленки и, собственно, все остальное, что у человека выше грудины. Рин лежал в замерзшей воде, бледный и будто бы неживой, запрокинув назад голову. Синеватыми пальцами, покрытыми инеем, словно сахарной пудрой, он держался за края ванной, темные и проржавленные во многих местах. Не двигался. Казалось даже, что и не дышал.
У Никс запершило в горле. Ей самой тут же стало, как будто бы, холодно. Она, поджав пальцы на голых ногах, растерянно оглянулась, заметила себя, по бледности не уступающую Рину, в заиндевевшем зеркале, а потом зажмурилась и попыталась усилием воли успокоиться.
Так. Что бы сделал взрослый умный человек на ее месте? Что-что: завизжал бы, как сирена, и вызвал бы скорую! Или полицию... Или и скорую, и полицию, и соседей, конечно же!
Никс вспомнила внезапно, кто она такая, вспомнила, кто он такой, и чем они вообще отличаются от нормальных людей. Пускай ей не доводилось раньше иметь дела с подобным, но ведь бывало всякое... Не мог элементалист льда замерзнуть насмерть в собственной ванной!
Не мог.
Никс подошла ближе, помялась немного и все же прикоснулась дрожащей рукой к покрытому мелкими кристалликами инея плечу.
Рин вздрогнул, отдергивая руку. Кристаллики посыпались вниз, отскакивая от сплошной поверхности льда.
— Ох, — низко протянул Рин Даблкнот, промаргиваясь и садясь в ванной, — заснул!
Тонкий белый лед треснул.
Никс хватило только на то, чтобы воскликнуть со смесью удивления, радости и оторопи:
— Живой! — она круто развернулась. — Я пошла.
Никс выскочила из ванной комнаты и плотно закрыла за собой дверь, привалившись к ней спиной.
Из-за двери донесся треск ломающегося льда, плеск воды и шлепки мокрых пяток по плитке.
— Огонек, ты там? — глухо позвал Рин.
Никс какое-то время не отвечала, все еще пребывая в шоке.
— Здесь, — ответила сдавленно.
— Дай мне минут десять... и я освобожу тебе ванную комнату.
— Было бы хорошо.
— Что?
— Было бы просто замечательно, говорю! — повторила Никс громче и, все еще нервно моргая, отправилась вниз, отпаивать себя чаем, что ли.
Чай немного помог. В холодильнике отыскался лимон и помог тоже. Никс залила кипятком второй треугольный пакетик, для Рина, и теперь большая прозрачная чашка стояла на противоположной стороне стола, на керамической подставке, а вода в ней постепенно приобретала насыщенный бордовый оттенок.
Рин спустился, держа полотенце на шее, — все еще бледный и с мокрыми волосами, в одних лишь темно-фиолетовых брюках и даже без тапок. Уселся напротив Никс, оцепеневшей как истукан.
— Я должен был тебя предупредить.
Она молчала.
— Но кто ж знал... Не думал, что усну.
— Т-ты что вообще такое? — спросила Никс, нервно перебирая пальцами по чашке.
— Такой вот я элементалист льда, ничего особенного. Ты как будто бы не знала.
— Ты ненормальный!
— Есть немного.
Никс отхлебнула чаю.
— Это мне? — спросил Рин, глядя на вторую чашку.
Никс кивнула.
— Спасибо.
— М-может быть, оденешься?
— Я тебя смущаю?
— А если и так?
— Ну, если так, то это довольно... мило, — он улыбнулся.
Никс поставила свою чашку на подставку чересчур резко, так, что чай чуть ли не выплеснулся за бортик. Но не выплеснулся.
— Так что ты такое? Ч-что с тобой такое? Зачем меня так пугать? Я думала, ты умер!
Рин вздохнул.
— Да, со мной кое-какая аномалия. Но зато, смотри вот, синяки прошли, вторая ступень волшебства — это тебе не хухры-мухры! А над аномалией я работаю, так что не стоит беспокоиться. Сейчас... сейчас это все удается более-менее компенсировать, а со временем, возможно, я найду способ этот дефект устранить полностью.
— А он тебя прежде не убьет ли? Ты... эм-м... разве гильдия не может тебе помочь?
— Зерно выемке не подлежит, — ответил Рин тихо, твердо и страшно. Но потом добавил мягче и чуть теплей: — По крайней мере, так мне сказали, мол, со стороны гильдии и церкви помощи ждать бессмысленно.
— Да что ж с этими гильдиями не так... — пробормотала Никс, уставившись в свою чашку. — Марик их не любит страсть как — и не зря, видать, но у нас-то выбора нет...
Она взглянула на Рина, пытаясь смотреть на треугольник лоб-глаза и не разглядывать ничего более, и спросила:
— И с тобой такое... всегда?..
— Частенько, — ответил он. — Вообще все не так-то просто... Но, как видишь, ничего — жить с этим можно. Долго ли — неизвестно, но не очень счастливо — это наверняка. Тебе, кстати, в академию к которому часу?
— К десяти... — протянула Никс.
Рин, отогреваясь, становился все более человеческого цвета, и на алебастровую статую походить совсем уже перестал. И все равно на фоне кухонной двери, ведущей в затемненный коридор, он казался немножечко мраморным.
— Ага, ясненько. Успеваем, получается.
— Успеваем?.. — не поняла Никс.
— Я тебя проведу.
— О.
Никола не знала уже, что говорить. Он, пожалуй, уж слишком ее опекает. Это, конечно, приятно, но непонятно — с чего бы? Романтическим интересом тут не пахнет. Особенно, учитывая его вчерашние откровения. Через Никс ближе к известно кому Рину не стать, да он, вроде бы, и не пытается. Хотя, кто его знает. Вдруг он все-таки задумал что-то? Откуда иначе вся эта заботливость и доброта?
Никс не успела об этом спросить. У нее из кармана внезапно полилась мелодия, в которую тут же вступил мягкий женский вокал. Никола вздрогнула и вынула телефон.
Эль-Марко.
— "Нерассказанные сны", — опознал Рин. — Занятный альбом, особенно после предыдущего-то.
Никс, опомнившись, приняла вызов. Эль-Марко интересовался, как у нее дела, и она намеревалась бессовестно ему врать. А потом поняла вдруг, что не придется. Ведь все могло быть намного, намного хуже.
— У меня все в порядке, — честно ответила Никс. — Разбираюсь, ага. А у вас как дела? Есть какие-нибудь успехи?
Эль-Марко рассказал ей, что им, вроде бы, удалось напасть на след чего-то, отдаленно напоминающего Лунь, и что дело пахнет мутным местным культом, укоренившимся тридцать лет назад в окрестности нескольких горных сел. Есть небольшая вероятность, что этот культ как-то связан с выжившими в катастрофе модифицированными животными, и веселая троица сейчас как раз углубляет свои этнографические изыскания, и не думая отчаиваться и от поисков самца для Луни отступаться.
Никс попрощалась с Эль-Марко, пожелала ему удачных поисков и завершила звонок.
— Телефон, значит, на месте, — констатировал Рин.
— Повезло, — откликнулась Никс безэмоционально, все еще обдумывая рассказ Эль-Марко.
— Вот и отлично.
Рин поднялся с табурета и прошел к холодильнику. Притащил стопку цветастых бумажек-стикеров и гелевую ручку. Стал что-то писать, а потом рисовать.
— Что это? — спросила Никс.
— Карту тебе рисую. Вот, смотри. Это — мой дом. Это — центральный проспект, видишь? Вот тут, возле площади — университет, а вот тут, на холме — твоя академия. Если спускаться вниз и перейти через парк, и тут вот через речку где-нибудь, то выйдешь на перекресток, на нем — направо, и вот в этой пятиэтажке на третьем этаже и живет та моя знакомая. Кстати, ей я тоже уже звонил, все в порядке. Придешь туда — наберешь ее, она сегодня дома целый день, впустит тебя.
— Спасибо, — протянула Никс, забирая ярко-розовую бумажку и вглядываясь в причудливые каракули, украшенные аляповатыми вензелями.
— Как насчет сытного холостяцкого завтрака?
Частные дома кончились, кончился и покосившийся серый забор. Впереди Никс узрела знакомый уже филиал академии — то самое странное старинное здание, ветхое на вид, причудливо выкрашенное блоками в разные вылинявшие цвета, а внутри больше похожее на лабиринт, чем на учебное заведение.
Издалека было видно, что у входа толпятся в изобилии люди.
— Ну, вот и академия, спасибо, что проводил, — сказала Никс, обращаясь к Рину.
— Дальше не надо? — спросил он как-то загадочно.
Никс замялась.
— Ну, и вообще спасибо. Ты мне очень помог. Даже и не знаю... даже, наверное, я теперь твой должник.
Всю дорогу от дома на холме, что в старом городе, до здания академии они разговаривали. Разговор был легким и ни к чему не обязывающим, и, на удивление, клеился. Рина внезапно заинтересовало, какой же факультет из предложенных гильдией выбрала Никс, и та не смогла удержаться и стала рассказывать с горящими глазами, как она благодарна судьбе хотя бы за эту поблажку, и как надеется, что сможет преуспеть в выбранном направлении. Она рассказала о гончарном кружке, который посещала, еще учась в Змеиной Косе, и о своих попытках выжигать по дереву, и про бусы из обтесанных морем стеклышек и ракушек, которые делала в детстве. Она пожаловалась на жутко сложную часть вступительных экзаменов, когда ей пришлось впервые в жизни брать в руки кисточку и акварель, и что в итоге получилось даже не слишком плохо, по крайней мере лучше, чем у трети абитуриентов, но, конечно же, нестерпимо хуже, чем у тех, кто с очевидными способностями к этому делу. Рин одобрительно кивал и говорил, что это довольно необычно, и он почти не знает людей, поступивших в учебное заведение по зову сердца, особенно в столь юном возрасте. Никс отвечала, что это из-за того, что жизнь в Змеиной Косе неторопливей, чем в городе, и что у нее было много свободного времени для того, чтобы кое-чему научиться, да и к тому же излишняя социализация ей тоже не мешала, отчасти из-за специфики поселка, но по большему счету из-за ее собственного характера.
— Да ты ж вроде достаточно открытый человек и общительный, разве нет? — удивился тогда Рин.
— Слишком, — мрачно сказала Никс. — Я вспыльчивая, если ты еще не заметил. Немногие могут меня терпеть. Марик говорит, что это из-за проклятия, а мне-то какая разница, из-за чего? Один друг как-то раз сказал мне, что эмоциональность — это вкусно, это хорошо. Как курица. Все, мол, любят курицу. Но если тебе ее целую в рот суют, то тут уж не до любви... Ох. Как-то так.
Рин не стал затевать формального спора насчет наличия в мире вегетарианцев, но сказал, что в городе есть несколько специализированных магазинов с фурнитурой и прочими товарами для рукодельниц — он там золотые пуговицы для сюртука брал. А потом поведал, чего в городе есть еще такого хорошего, за что его можно любить и не желать из него никуда деваться.
И вот теперь они стояли метрах в сорока от здания академии, и пауза как-то неприлично затянулась.
Никс не выдержала первой.
— Рин, я никак не помогу тебе стать ближе к нашему общему знакомому некроманту! — выпалила она, даже зажмурившись.
Рин молчал. Никс приоткрыла левый глаз, увидела, что он не злится и не убежал, и даже не слишком удивлен, и затем открыла второй глаз.
— Хорошо, — произнес Рин Даблкнот со слегка недоуменной усмешкой. — Я, в общем-то, и не думал об этом... стоп, погоди, ты все это время?..
Никс кивнула. Поняла, что уши краснеют, и уставилась в землю.
— Ну а почему тогда ты мне так помогаешь? — спросила, не поднимая взгляда. — Что я тебе? У тебя ж это... и друзей, наверное, и фанатов, и вообще. Мне восемнадцать лет, я не могу быть тебе по-настоящему интересна, я же знаю. Ты, наверное, думаешь, что я глупая, и я, возможно, правда глупая, но зачем... Или ты просто сам для себя? Может, у тебя какой-то минимум добрых дел запланирован на неделю?
