Фейский витраж

А ведь, на взгляд Майи, тема была более чем интересная. Конечно, после Бунта все так на феях и помешались, но одно — читать трижды пережеванные и додуманные статейки в сети, а другое — узнавать действительные факты. Однако за счет того, что история была шестым уроком, а погода и не думала портиться, продолжая дразнить и заманивать... в общем, мерная речь текла мимо слуха, еле задевая сознание.

— ... таким образом, на данный момент люди не могут даже определить, являются ли встречаемые на страницах мировой истории феи представителями не то что одного вида — одного рода! Существует огромное множество противоречивых сведений, в том числе вызванное одновременным недостатком и наличием информации. Поскольку сознание людей, не владеющих наукой в должной мере, оказалось не сдержанным ее правилами, наши предки с легкостью приняли соседство сверхъестественных сущностей... Получилось, что в какой-то мере люди, например, доримской Британии были гораздо более свободомыслящими, нежели непосредственно мы с вами. Есть также интересная теория, которая сводит все мифологии мира к доказанному и очевидному существованию фэйри. Таким образом разрешается в том числе и спор современных историков на тему того, кем собственно являлась кельтская богиня Керидвен и как у древних кельтов, знакомых с Туата де Дананн не понаслышке, соотносились, гм, "титулы", "статусы" богов и фэйри.

Майя, при всем уважении к учителю и любви к постфейской истории, окончательно потеряла нить повествования — то, что понималось, было знакомым и простым, как дважды два, то, что не понималось, казалось набором невнятно знакомых букв. Так бывает — когда солнце медово-желтое и ложится на сетчатку паутиной. Майя вздохнула и бездумно принялась корябать на парте ручкой. Ручка была гелевая, все смазывалась, и особо плохо прочерчивались дуги, а писать "заборчиком", как в первом классе, не хотелось. Мысли после минутного их бездействия по праву занял Кэрри — ну и кому занимать голову девчонке в мае? Благо избранник ее был непопулярен среди девочек разве что в силу чьей-то злой шутки: красив, соображает, не без вкуса... семья не слишком богатая, ну да кого это смущает в пятнадцать-то лет? Тем более, с наличными у него всегда все в порядке. Может, разве что слишком правильный... И ручка выводила: имя, фамилия, гладкие завитушки.

Ридви с громким, оглушительным хлопком закрыла парту, будто подводя черту под сказанным. Несмотря на хмурые осенние тучи за окном и раннее время, на антропологии было шумно. Обычно Ридви не была одной из тех, кто буйно обсуждает разницу в строении и психологии, но сегодня и ее смогли ввести в дисскуссию. Учитель такой, втянет кого угодно... Не будь специального указа о запрете ганконерам преподавать, Ридви заподозрила бы, что привычка ходить с зажатой в уголке губ зубочисткой является всего лишь подменой трубки. И девочки с восьмого класса и старше, и даже некоторые мальчики служили бы почти энциклопедическим примером влияния ганконеров — несмотря даже на то, что на эфирную кровь влияние другой эфирной крови куда слабее...

— Подождите, Керридвен. То есть, вы хотите сказать, что изначально homo sapiens и spiritus aetherium не являются двумя отдельными ветвями эволюции?

— Ну конечно! Вспомните историю, как человеческую, так и нашу. Половина их знаменитостей являются подменышами, полукровками или вовсе выходцами с нашего слоя. Да взять хотя бы сам факт того, что союз эфирной крови и человеческого существа способен дать потомство! И, заметьте, с момента Бунта феи теряют больше, чем люди, поскольку духовная сфера последних получает подпитку в виде беженцев, укрывающихся и вообще любого, кому взбредет в голову уйти в люди. В то же самое время прогресс на нашем слое по факту ушел в ноль по причине полной неспособности хотя бы имитировать технический прогресс.

Сэр Ллейшон задумался, постукивая ручкой по парте.

— Безусловно, в вашей теории что-то есть ... не говоря уж о том, что в противном случае она не терзала бы мысли многих историков-оппозиционеров, недовольных официальной версией, — и, подождав, пока все отсмеются, продолжил. — Однако вы не задумывались о том, что так страстно желаемый вами технический прогресс является ничем иным как, извините мне каламбур, регрессом? Представители рода spiritus не нуждаются в девяноста процентов так называемых гаджетов. Подумайте сами, телепатия, гламор, крылья — чем не замена мобильным телефонам, пластической хирургии и самолетам заодно с лифтами? Опять же, как мы все прекрасно знаем, наш род известен феноменальной живучестью за счет гибкости форм, поскольку даже застрявшая на уровне каменного века фейская биология считает, что всех нас нужно относить к одному виду...Тем не менее, ваше предположение об эфирной крови как опережающем эволюцию и вследствие этого отторгнутом виде, простите, уж слишком отдают фантастикой. Не увлекаетесь, нет? А я в свое время зачитывался, роботы, нанокомпьютеры, аж дух захватывало...

— Я предпочитаю зачитываться человеческими сказками. Там про нас написано много интересного, — с достоинством, по ее мнению, заявила Ридви и отвернулась к окошку, показывая, что дальнейший диалог ей неинтересен. Конечно, с леди Силуэн она бы себе такого не позволила... ну так на то и нужны в школах молоденькие симпатичные преподаватели, только после университета — чтобы ученикам поболтать да повздыхать...

Небо, долго до того пучившееся, наконец прорвалось, разродилось дождем. Никаких мыслей об очищении от такого дождя не возникало — это был из дождь из породы тех, что размывают дороги, заляпывают окна и иначе пакостничают. Солидный такой, грузный и слякотный дождь. Класс Э-3 бурно обсуждал первопричины: половина утверждала, что мифос и логос стоят над человеческими и эфирными сущностями, и феи вынуждены были уйти вслед за мифосом. Другая половина класса считала, что мифос и логос — результаты деятельности aetherium и sapiens, и мифос был попросту унесен народом Туата де Дананн на новый слой. Сэр Ллейшон уже ушел в режим наблюдения, только остро поглядывая на учеников поверх — вот франт-то — очков с простыми стеклами, по последней моде. Кто-то кипятился, доходя до пещерных средств убеждения в духе шараханья кулаком по столу, кто-то сыпал причудливыми терминами, кто-то апеллировал к простецкому "Да не может быть такого" — кто во что горазд. Ридви скучала. Скучала и считала минуты до перемены, минуты якобы оживления, а на самом деле — не меньшей скуки.

Класс начал собираться в другое помещение, сэр Ллейшон довольно хлопнул в ладони и предложил в качестве домашнего задания оформить свою точку зрения на тему мифоса и логоса в виде эссе. И только тут — как только можно было не видеть это весь урок! — Ридви заметила на своей парте надпись, заставившую ее вспыхнуть — то ли от гнева, то ли от смущения. Она торопливо выдернула листок из блокнота, погрызла конец ручки, сочиняя достаточно высокопарное и эффектное сообщение, а потом аккуратно налепила листок на кусочек жвачки под парту изнутри — с другой стороны надписи.

Майя уже собиралась сорваться в столовую, пока не разобрали ее любимые булочки с сыром, как вдруг, запихивая в парту стопку тетрадей и учебников, нашарила там приклеенный кем-то листок. Достала, развернула. Проморгалась, положила на столешницу — рядом с только что накарябанной надписью.

И как-то оно так странно и дико сложилось, что девочке захотелось обернуться — не смотрит ли кто.

Гелевой ручкой на парте было выцарапано "Кэрри Дуэн" и по-детски дурацкое сердечко рядом.

А письмо отвечало, сочась надменностью, свойственной только подросткам:

"Неизвестный мой обожатель! Перед тем, как в следующий раз отмечать какие-либо предметы моим именем, пожалуйста, потрудись и запомни, как оно пишется. На всякий случай — так же, как та самая барышня у человеческих кельтов. Несмотря на это, польщена.

С уважением,

Керридвен"

Вестник

Роберт торчал над чертовым эссе уже который час. По правде говоря, он вовсе не был ботаником, заучкой или чем-то еще в этом роде; но лицей окончательно припер его к стенке, родительским повелением был отключен компьютер, не осталось ни единой нечитанной книги — все в электронной памяти, — и в общем-то за эссе он уже сел, чтобы не сдохнуть от скуки, потому что даже спать не хотелось. Эссе было по обществознанию, а по-честному — по истории, которая прикидывалась обществознанием. Нужно было проанализировать всякие там тенденции в общественной жизни в последнее десятилетие-два перед Бунтом. Робби не ненавидел историю, в тоскливом и нудном перечне школьных предметов она представляла собой хоть какой-то интерес. Однако же — нет бы там Средние века или хотя бы Реформация! Самое скучное, самое серое время истории. После хотя бы скат начался очевидный, вот тот самый за окном, а перед — застой, да и только...

А за окном, кроме упадка и заката человечества, была еще и глубокая майская ночь. В лицей Робби завтра (или сегодня?) не собирался из-за разошедшихся в последние дни головных болей, потому что дома хотя бы прилечь можно, а там как припрет в коридоре, и хоть стой, хоть падай. Задание, впрочем, выполнялось — то ли ночью аура такая хорошая, своя, ночная, то ли просто решило перестать артачиться. Когда оставалось дописать еще около четверти, Робби все-таки решился прерваться. До этого делать передышки было страшно, мысли — они теряются хуже ключей. А сейчас уже можно было отложить на завтра, на самом деле...Ну да как пойдет.

Роберт распахнул до того только изображавшее сквозняк окно, поддернул шторы, как штаны поддергивают, чтобы пузырей на коленях не было. Майский воздух пах именно маем, не душным прелым летом, не пошлой травянистой весной, а что-то между, не теплое и не прохладное, не сладкое и не прогорклое, а дымящееся на губах своим странным привкусом. Не исключено было, впрочем, что странный привкус был организован постбунтовой эпохой с ее ржавеющей техникой и спешащими часами. Убери его — и останется в горле чистый эфир, не медицинско-химическая нелепость, а самый что ни на есть настоящий эфир, не жидкость, не газ, не запах, не вкус.

Как-то по-детски хотелось курить; так, чтобы не заглушить вот этот майский воздух, выпускать слоистый легкий дым, отражающий мягкий свет настольной лампы. Вздыхать и думать о чем-то эдаком. Папа такое называет "кухонной философией", хорошее определение, на самом деле, но вот только не все философия, что сложно понять. Еще как минимум высшая математика и человеческая глупость.

Невыносимо взрослые рассуждения Робби прервались, когда он увидел в паутине проводов(может, это привкус электричества у воздуха?) лишнюю фигуру. Это не был голубь; в городах от голубей давно поизбавлялись. Это не был пакет, потому что пакеты не двигаются осознанно. И когда только напряженно вглядывающиеся в темноту глаза Робби чуть-чуть пересилили себя и свою усталость, стало понятно, что это — человек.

Что-то, по крайней мере, ужасно похожее на человека.

Он был тонок, как перышко, с тем же изгибом в позвоночнике, который можно видеть у стержня белых перьев. Он шел по проводам, как мальчишки катаются на скейтборде: боком проезжал на подошвах по провисшему вниз, иногда мелко перебирал ногами под углом, где-то легко менял траекторию, подхватываясь одной рукой или спрыгивая на полметра вниз. И, хотя Робби уже толком и не помнил время, когда в городе еще были голуби, незнакомый канатоходец вдруг отозвался в его сознании образом белой птицы — с его длинными, почти как у смирительной рубашки, белоснежными рукавами, только куда более широкими, с белыми короткими волосами, топорщащимися в стороны.

Этот некто не заметил бы Робби — или, по крайней мере, не обратил бы на него внимания, если бы Робби не торчал на балконе олухом, вцепившись пальцами в перила так, что суставы свело. Замер, ловя баланс рукавами-флагами, кажется, выругался, судя по движению головы... И направился прямо к Робби.

Роберта отпустило не сразу. А когда отпустило — поздно было метаться, запирая двери на балкон и гася свет. На перилах уже уселось белоснежное существо, негромко сияющее в чуть разбавленной темноте.

— Отлично, — сказал незнакомец и замолчал. Голос у него был под стать ему самому — вроде и не ребенок, но с какой-то детской такой, надломленной хрипотцой, с тонкостью битого фарфора. И глаза — лавандовые, пустые, без зрачков. Цепкие и внимательные.

— Ты ангел, что ли? — храбро спросил Робби. На самом деле ему было холодно от страха, но позволить себе потерять лицо он не собирался и сейчас.

Гость наклонил голову к плечу, снова совсем по-птичьи:

— Я фей. Ну что ты хихикаешь? Ну, фей, да.

Робби помотал головой. Говорить, что это нервное, не хотелось.

— Я думал, ты того, посланник божий и все такое.

— Да нет... какой там божий. Но вот знаешь, я, честно говоря, правда приношу дурные вести.

Помолчали.

— Ну?

— Что — ну?

— Давай свои дурные вести.

— Получишь еще, нашел, что торопить... А вот хочешь, я тебе сказку расскажу?

— В тридевятом царстве, тридесятом государстве? Ну уж нет, — фыркнул Робби. Происходящее по-прежнему казалось абсурдом, но страх потихоньку поутих.

— Я страшную расскажу.

И начал — без перерыва, без пауз, без запинок:

— Некогда жили две сестры. Нота и Сфера. Близнецы, хотя, сдается мне, отцы у них-таки разные были, не спрашивай, как это так. И, в общем, были они — не разлей вода! Похожи, как две капли воды, у одной только глаза странные были, а так, когда спят — родители спутают. А вот головушки у них совсем разные были. У вас это гуманитариями и технарями зовут, так у них дальше некуда... Сфера числами играла, как мячами, а Нота слова плела, как вязаное кружево. Обе умницы-разумницы, но вот как-то так сложилось, что совсем разные. И вышло, в общем, как всегда — родители начали больше внимания Сфере выдавать, у нее вроде как и увлечения полезнее, и вообще она аккуратнее, и вообще, Нота, училась бы ты у сестры... Сначала оно, конечно, никак. Ну, сказано и сказано, мало ли чего говорят на свете? А потом начало накипать. Сфера успокаивала сестру, пыталась с ней сжиться, но реальность оставалась реальностью: места Ноте в жизни отводилось все меньше и меньше.

Он перевел дух, сглотнул, поискал глазами — стакан воды, что ли? — благодарно кивнул на протянутую чашку с недопитым чаем, холодным уже и чересчур крепко заваренным.

— У меня у одноклассника такая же исто...

— Не перебивай. Я уже почти закончил, не нервничай. И вот тогда, в момент, когда Нота совсем закипела, когда все ее слова вдруг из кружева вцепились в голову колючей проволкой, она взяла и ушла в подслой.

— В кудааа?

— Были близнецы, а теперь раз — девочка и отражение в зеркале, так-то... Больше Сфера своих зрачков в зеркалах не видела. Видела чужие безумные улыбки, выучилась читать по губам, но только все не то. Но дело в том, что близнецы друг без друга не живут.

И замолчал.

Робби полминуты честно прождал продолжения, но все-таки не вытерпел:

— И что?

— И ничего. Я это тебе к тому, что... ну, в общем, ты не нервничай, если что. Сфера скоро совсем того, правда. Нота это, как ни странно, чует гораздо тоньше, а ваша, как мне кажется, просто двинулась немножко после Бунта, с этими ее всеми компьютерами и проводами... Хотя, надо заметить, так безусловно удобнее, чем летать почтовыми голубями. — И тут же, без перехода: — Ну, я пошел.