— Здравствуйте, Сергей Андреевич, — нежно пропела свежая, домашняя, прикрытая лишь свободным халатиком Ирина. — Если не ошибаюсь, эта чудесная роза предназначена мне?

— Вам, вам, Ирина Николаевна; вашим девушкам я пока ношу только конфеты.

Тут к гостю подбежал шустрый улыбающийся мальчик и вцепился в брючину у колена.

— А вот и Сашка-букашка, — подхватил его на руки Сергей. — Пельмени есть будешь?

— Буду, — твердо пообещал плотный бутуз.

— Тогда еще побегай, мне надо помочь их делать.

— А они уже варятся, — выдал глазастый человечек.

— Да, первая партия почти готова, — подтвердила Ирина. — Но нас ведь вон сколько, Сашенька, и все мастера покушать.

— Некоторые и выпить не дураки, — вклинился Гнедич, улыбчиво глянув в сторону жены. Та потупилась, но тоже заулыбалась:

— Грешна, люблю выпить в приятной компании. Когда еще Сергей Андреич у нас появится...

Спустя полчаса на кухне, стараниями Ирины преобразованной в уютный мини-бар, остались лишь взрослые. И вот сдвинуты первые рюмки с охлажденной водкой под традиционный у Гнедичей тост за главу дома, поглощены первые порции дымящихся пельменей, а там и вторые рюмки вздымаются для здравицы в честь прекрасной хозяйки... Легкое опьянение быстро охватило и гостя и хозяев, посыпались добродушные шутки, подначки, каламбуры — большей частью, в адрес так мило рдеющей молодой женщины...

Но когда с пельменями и тремястами граммами водки было покончено, приятно отяжелевшие сотрапезники взяли перерыв на перемену блюд, заполняя его более содержательной беседой. Тон ей задал хозяин дома:

— Ты знаешь, что второй канал местного телевидения заключил контракт с известной московской телеведущей Мариной Тарасовой?

— Слышал краем уха, но не понял: она что, новости местные нам будет ежедневно излагать?

— Конечно, нет. По ее словам, она сделает серию интервью с интересными людьми нашего региона. И с одним таким человеком уже побеседовала.

— Это с губернатором, что ли?

— В десятку. Теперь понял, куда ветер дует, в преддверии выборов?

— Чего тут понимать... Стали раскручивать нашего дорогого и мало кем любимого... И сколько же серебряников ей обещано, не знаешь?

— Будто бы десять тысяч баксов — в месяц, конечно. Неплохой довесок к основной зарплате на ОРТ.

— То есть в месяц у нее получается тысяч сорок-пятьдесят, а в рублях, значит, полтора миллиона. В месяц. Нам с тобой такой суммы хватит, пожалуй, до конца жизни. И любому трудящемуся россиянину, не говоря уже о пенсионерах. Как же после этого ты осмеливаешься мне толковать о преимуществах капитализма?

— Толкую и буду толковать. Только при капитализме у разумного человека есть шанс стать богатым и независимым. И я как разумный человек буду двигаться, крутиться и находить все новые и новые источники дохода. Чем я сейчас в своей фирме и занимаюсь, заключая договора с разными потребителями. Ну да ты ведь знаешь...

— Знаю. Но знаю и то, что начали вы несколько лет назад резво, зато сейчас ваши доходы, несмотря на все твои усилия, покатились вниз. Этак вы года через два и копыта откинете...

— Через два года меня здесь не будет. А буду я с семьей либо в Питере, либо в Австралии...

— Эх, Вова, Вова, наивная ты душа! Впрочем, я был бы очень рад за вас. Да ты уже и не раз мне доказывал, что предприимчивость творит чудеса. Захотел — и основал фирму. Осознал — и выучил английский язык. Потрудился вечерами — и докторская диссертация без пяти минут готова. Проникся — и освоил компъютер, вышел в Интернет, завязал обмен информацией с австралийскими и канадскими специалистами, стал публиковаться в их журналах. Может и правда, получишь от них грант на решение неотложных проблем нижнего карбона в России, а то и приглашение на полевые исследования в Канаде или Австралии. Ведь мы уже вступили в 21 век! Стоп: Ириша вон намекает, что все готово для продолжения застолья. Давайте поднимем тост за этот новорожденный век и за реализацию в нем наших возможностей!

За новым подходом к столу уже не частили, да и закусывали слегка, больше для смака. Тему беседы пока не меняли.

— Сергей, я, конечно, ценю достигнутый тобой уровень познаний вашего региона, но согласись, что они до сих пор не востребованы пользователями. А все потому, что вы понятия не имеете о маркетинге. Да и выход на иностранных инвесторов без знания английского и без Интернета весьма проблематичен...

— Убедительно излагаешь, но я напомню тебе притчу о Магомете и горе. В нашем случае, как ни странно, гора явилась к Магомету: на днях мы имели счастье погуторить с инвестором, да непростым, а с канадской пропиской. И получили от него заказ на краткую экспертную оценку золотоносности региона.

— Да ну! За сколько подрядились?

— Две тысячи долларов, оплата на троих через месяц по предъявлению заключения.

— Для них это гроши, но по нашим меркам неплохо. Сможешь, наконец, купить себе компьютер. Могу подключить тебя в нашу кооперацию по пользованию Интернетом.

— Эх, хоть не лежит у меня душа к этой электронике, да придется, видимо, осваивать ее всерьез. А там, глядишь, и ужасный английский вызубрю. Впрочем, в написании он неплох. Если б только не их дурацкое произношение...

— Сергей, вспомни, что говорил об английском и русском языках Набоков и устыдись своего квасного патриотизма...

— Гейне тоже был человеком европейской культуры... — пробормотал Карцев, но, видимо, устыдился.

— Мужчины, мне тоже очень стыдно за свое невежество, — вклинилась в их перепалку внимательно слушавшая Ирина, — но скажите, что они говорили об английском языке?

— Набоков, написавший "Лолиту" по-английски, при ее переводе на русский язык сетовал, что ему не хватает соответствующих русских слов, — взялся пояснить Карцев. — То есть русский словарь беднее английского, если не считать огромного количества анахронизмов. Гейне же писал, что англичане берут в рот дюжину односложных слов, жуют их, глотают и выплевывают — и все это называется английским языком.

— Спасибо, Сергей Андреевич. Не скажете еще: чем так хороша эта "Лолита"? Признаться, мне было очень неловко ее читать...

— Да, книга на многих произвела шокирующее впечатление, поскольку автор глубоко проник в сокровенные чувства человека, а они, зачастую, постыдны. Но в ней еще поражает литературное мастерство, запредельное владение словом, какого, пожалуй, не было и у самых признанных литературных титанов.

— Между прочим, Сергей, — взял слово Гнедич, — почитаемый тобой Набоков считал социализм благоглупостью, не веря в правоту какого-либо большинства и осмеивая идеал всеобщей полусытости и полуграмотности.

— Думаю, что точно также ему претило общество сытых буржуа, всего лишь терпящее творческих людей. А что касается правоты, то правы всегда одиночки,вроде бы противостоящие большинству, но действующие на его благо — что спустя время большинством осознается. Вот такой парадокс, совершенно по Гегелю. Надеюсь, его-то ты уважаешь?

— Уважаю, тем более что коммунистом он не был.

— Тогда в его честь стоит выпить. Чин-чин?

— Чин-чин.

— Кстати, вспомнил связанный с его именем анекдот времен моего студенчества. Не вполне приличный.

— Так ведь других ты и не запоминаешь. Ладно, Ириша — своя девушка, рассказывай.

— Ну, поженились Ваня с Маней, и жизнь у них пошла размеренная. Приходит Ваня с работы и говорит: — Мань, каши.

Поест, потянется: — Ложись.

Так каждый вечер. Она ему как-то и говорит: — Вань, что у тебя одно и то же: каша да ложись. Хоть бы поговорил со мной о чем-нибудь...

На другой день Ваня пришел домой поздно и какой-то задумчивый. Сказал: — Мань, каши.

Поел все с тем же задумчивым выражением лица и спросил: — Мань, ты Гегеля читала?

— Не-ет, — оторопела Маня.

— Ну, — сказал Ваня, — тогда ложись!

— Так вот, — продолжил Сергей Андреич, переждав вежливые улыбки хозяев, — в те времена мы так к студенткам прикалывались: — Ты Гегеля читала? Не-ет, — был обычный ответ, и мы дружно хохотали.

— А разве студентки этого анекдота не знали? — спросила Ирина.

— Что ты! Тогда не было в обычае рассказывать что-то неприличное приличным девушкам. Хотя между парнями мы не стеснялись. И мат уже распространился, особенно в общагах. Мы в своей группе даже как-то провели дискуссию, имеет ли он право на существование...

— И к чему же вы пришли? — хохотнул Гнедич.

— Признали, что в некоторых ситуациях матерные слова более кстати, чем другие. А емкость и выразительность их для русского уха вообще вне всякой конкуренции. В качестве иллюстрации можно привести еще анекдот, но он уж совсем грубый...

— Начал, так рассказывай.

— Приехал в гости к Брежневу Никсон. Уже в конце визита, на прощальном ужине, они хорошо поддали и заспорили на тему: чей язык больше насыщен неприличными выражениями? Спросили помощников, те оперативно посчитали и выдали: у американцев. Брежнев опешил, но находчиво возразил: — Зато наши матерные выражения универсальны и, зная их, другими словами можно почти не пользоваться. Никсон недоверчиво покрутил головой, на этом их спор затух.

Наутро Брежнев провожал Никсона в Киев. Вот стоят они на перроне, жмут руки и вдруг с соседнего пути, где что-то грузили, донеслось: — На фига вы фигову фигню нафигачили, расфигачивайте на фиг!

Брежнев расхохотался и через переводчика пояснил Никсону, что эта длинная связная фраза состоит из вариаций единственного матерного слова. Что тому оставалось? Лишь признать себя побежденным.

— С фигой анекдот что-то не звучит, заменил бы лучше на фуевину.

— Ну, это уж совсем прозрачно, с нами ведь дама.

— Даме это по барабану.

— Ничего подобного, — возмутилась Ирина. — Сергей Андреевич прав, не стоит совсем выходить за рамки приличий. И еще: ты мог бы иногда тоже дарить мне цветы.

— И плевать на семейный бюджет? Впрочем, это вообще не мой стиль.

— Увы, Ирочка, это так, — решил вмешаться Карцев. — Подтверждаю как давний приятель твоего повелителя. Тут уж одно из двух: либо разные фигли-мигли с подношением цветочков и целованием ручек, а в придачу несостоятельность в общем плане и в некоторых особо взыскуемых женщинами частностях; либо жизнь без особых затей, но в надежных мужских руках.

— Ох, Сергей Андреевич, это Вы на ходу придумали. Наверняка, возможны варианты. Да вот хоть и Ваш пример: разве Вы несостоятельны при своей галантности? Только не говорите мне, что у Вас что-то не получается с женщинами: Володя перечислял мне Ваши победы.

— Увы, Ирина Николаевна, мои так называемые победы на деле подобны победам Пирра над римлянами: каждая из них имеет привкус итогового поражения. Для короткой связи я, вроде бы, гожусь, но при длительном общении все женщины во мне разочаровывались. Так что Вы сделали правильный выбор, на долгую перспективу. И не гневите упреками бога, а главное Гнедича, который их, по большому счету, не заслужил.

— Ну, кончай базар, господин адвокат, со своей женщиной я сам разберусь. А то ведь ты и гонорар за свои красивые речи можешь потребовать, а хрен тебе! Разве только рюмку водки дам за крепость моих брачных уз...

— Заметано. Ваш союз мне правда так нравится, что я обязательно впал бы в жуткую депрессию, если б он вдруг распался. Конечно, дружить с Владимиром мы не перестанем, но нам, несомненно, станет более одиноко. Вы уж не бросайте нас, Ирина Николаевна!

— Заметано, Сергей Андреевич. Но к Вам у меня встречная просьба: не делать впредь таких больших перерывов в посещениях нашего дома. Чтоб мы не успевали без Вас заскучать. Ваше здоровье!

— Все, эта рюмка была у тебя последней. Боюсь, если он, в самом деле, зачастит, ты можешь спиться!

— А не ты ли мне еще недавно говорил, что любишь меня пьяненькую?

— Точно перепила, потянуло на откровенности. Этак дойдет до рассказов о подробностях наших постельных игр.

— Неужели вы изобрели в этой области что-то новое? Впрочем, молчу, молчу. Покажи-ка мне лучше свои последние книжные приобретения, если таковые имеются...

— Обижаешь, Сергей. В наше время при таком книжном изобилии нужны лишь деньги — и немного усердия в книжных раскопках. Вот посмотри, что я добыл на прошлой неделе: "Избранное" Франца Кафки, "Поиск предназначения" Стругацких, "Сравнительные жизнеописания" Плутарха!

— Да-а, улов богатый. Впрочем, "Замок" и "Процесс" Кафки я читал и подумал, что "Приглашение на казнь" Набокова, вероятно, написано под его влиянием. "Поиск предназначения" тоже читал и заметил, что по отдельности Стругацкие все равно пишут как вместе. А вот Плутарха я у тебя на неделю-другую возьму... Или ты именно его сейчас читаешь?

— Да бери, бери, раз копытом забил. Я еще успею его поштудировать. Кстати, кое-что я из Плутарха прочел, в частности "Жизнеописание Ликурга" и вспомнил тебя с твоим коммунизмом. Оказывается, в Спарте с подачи этого самого Ликурга было создано явное подобие коммунистического общества, причем оно просуществовало около трехсот лет!

— Не понял, это при рабовладении-то?

— Именно благодаря ему. Вспомни, во всех книгах о будущем (даже и не коммунистическом) основная производственная роль отводится различным автоматам и роботам — людям же остаются роли управленцев, творцов или бездельников. Так вот, в Спарте такими роботами были илоты, рабы то есть. Граждане Спарты законами Ликурга были избавлены от непосредственных занятий земледелием, животноводством, ремесленничеством, строительством и другими хозяйственными и бытовыми проблемами. В отличие от соседних городов-государств Эллады.

— Чем же они занимались?

— Ты не поверишь: в основном, самосовершенствованием. А также воспитанием и обучением детей. Значительную часть дня спартанцев занимали гимнастика и тренировка воинского мастерства. Во второй половине они упражнялись в риторике, устраивали диспуты, обсуждали насущные политические и общественные проблемы, а также вели обучение детей в гимнасиях. В итоге день у граждан был так насыщен, что на общение с женами времени почти не оставалось. Даже питались они в течение дня в общественных столовых, меню которых было весьма ограниченным.

Вообще, в основу законов Ликурга был положен принцип умеренности во всем, почти аскетизма. Любое проявление излишеств, а тем более привычек к роскоши не только порицалось общественным мнением, но и пресекалось по суду. То есть государством усиленно и успешно культивировался тот самый здоровый образ жизни, о котором сейчас так много говорят и так мало ему следуют. В Элладе же слово "спартанец" стало символом сильного телом и благородного духом человека, а Спарта мало-помалу возвысилась среди других государств, сокрушив и пытавшиеся ей противоборствовать Афины. Однако эта победа Спарту и погубила.

— Каким образом?

— Спартанские военачальники, в нарушение законов Ликурга, стали вывозить из Афин и других подвластных Спарте городов предметы роскоши, устраивать пиры, оргии и так далее. Их примеру втихаря последовали подчиненные, а там разбаловались и прочие граждане. И через одно-два поколения Спарта перестала принципиально отличаться от других городов-государств Эллады. Вскоре спартанцы были разгромлены Эмпедоклом, а затем и македонцами.