— Даже у милиции восемьдесят процентов всех раскрытых пр... э... дел — это чистосердечные признания. Никогда не сознавайся, стой на своем до конца, чтобы там ни было!

Вера послушно кивнула на многократно обсуждавшуюся нами тему и перевела разговор на свою работу в газете:

— Вот написал бы какой-нибудь рассказ для газеты... И я могла бы приехать в Ленинград, в командировку... Для работы с автором!

Мы одновременно представили себе эту "работу" и дружно засмеялись.

— Так если рассказ уже опубликуют, то какая еще может быть "работа" с автором? — спросил я, отсмеявшись.

— А ты напиши длинный рассказ, — не сдавалась, смеющаяся Вера, — чтобы продолжение было! Несколько продолжений!... Да я не про это "продолжение"... Вить! Вить!!... Виииит...я...

В понедельник мы с Клаймичем снова были на Огарева 6...

Я бы, конечно, предпочел встретиться с самим Щелоковым, но того не было в Москве, поэтому о проделанной работе отчитывались Чурбанову.

Впрочем, всё проходило "лучше, чем хорошо". Юрий Михайлович прослушал "02" и "Боевой орден" и остался впечатлен! Когда же мы прокрутили ему новую "Феличиту" (я, женское трио и вылизанная аранжировка), то замминистра демонстративно-удивленно развел руки:

— Ну, братцы! Это как другая песня... Лучше! Гораздо лучше!

"Братцы" — а особенно Григорий Давыдович, который неделю пробатрачил в студии Зацепина, остались весьма довольны такой оценкой.

— Юрий Михайлович! — я решил ковать железо, пока оно горячо, — надо бы новый вариант передать итальянцам, только как?

И захлопал глазами.

Чурбанов отмахнулся от несуществующей проблемы и повернулся к селектору:

— Борис, свяжись с итальянским посольством... Там от него культурный атташе к нам ходил, как его там... Не помню... пригласи-ка его ко мне.... Только вежливо!

— Есть, Юрий Михайлович, — коротко хрипнул динамик.

Чурбанов развернулся обратно к нам и Клаймич принялся, горячо расхваливая деловые качества и оперативность генерала Калинина, рассказывать о проблемах со студией.

Чурбанов снова связывается по селектору. В кабинет приходит Калинин и дальше следует долгое и малоинтересное обсуждение бюрократических и юридических препон на пути к заветной студии.

В итоге, Чурбанов берется помочь лично, но по количеству перечисленных проблем, я понимаю, что так же просто, как с итальянским посольством, вопрос со студией не решится.

Чтобы произвести на Калинина впечатление и не оставить осадка, что мы приходили на него жаловаться, я подал голос:

— Юрий Михайлович, а можно попросить Виктора Андреевича еще минут на пять задержаться?

Чурбанов вздернул брови, но жестом усадил, вставшего было генерала, обратно на стул.

— Мы, с Григорием Давыдовичем, тут песню записали ко Дню комсомола... Послушайте вдвоем... как она вам?...

Клаймич немного поколдовал над здоровенным катушечным магнитофоном, который мы притащили с собой, и кабинет заполнили первые сочные аккорды.

Начальный куплет исполнял Завадский, следом я и потом Клаймич, а в последнем припеве и скандировании к нам уже присоединились солистки, Роберт и Татьяна Геннадьевна. И все это в двойном наложении — как полноценный хор!

Песня закончилась. Наступила тишина.

Чурбанов встал.

— А, сильно... — он сделал несколько энергичных шагов по кабинету, — Начал с гимна милиции, а теперь получился гимн комсомола?!

Зять генсека, усмехнувшись, остановился напротив меня.

— Очень хорошая получилась песня... — поддержал замминистра Калинин, — а главное правильная! А что за "гимн милиции"?

Пришлось прокручивать "02", теперь персонально, для "милицейского завхоза".

Но... не пожалели! Не только мы с Клаймичем, но и хозяин кабинета смогли понаблюдать за тем, какое впечатление производит песня.

Калинин был в абсолютном восторге! Под конец, он даже стал вслух подпевать.

— Действительно! — ерзал на стуле, переполненный эмоциями генерал, — Юрий Михайлович это же получилось, как настоящий гимн! Наш гимн!

Клаймич сидел рядом с Калининым, поэтому пожимание рук, обнимание за плечи и дружеские потряхивания достались, именно, ему. Ну, да я не в претензии...

Довольный Чурбанов "пованговал":

— А теперь может и комсомольский гимн получиться!..

Я "смущенно" потупился и начал "оправдываться":

— Да, меня... неделю назад... в ВЛКСМ приняли... А тут День рождения Комсомола... вот и навеяло...

"Ага!... — Это вы только что сказали "eb tvою mать? — Вы с ума сошли, мы же в консерватории! — А, ну значит музыкой навеяло!.. Гы!".

Оба генерала понимающе закивали и поздравили со вступлением.

— Вот бы на Праздничных концертах их и исполнить... У комсомольцев в октябре, а в ноябре уже и у нас годовщина! — продолжал эмоционировать Калинин.

"Дядя, как же удачно ты озвучил эту архиправильную идею!"

И я, буквально впервые, посмотрел на щёлковского хозяйственника без внутренней неприязни.

Клаймич воспрял, как боевой конь, услышавший сигнал горниста. И предоставившийся шанс упущен не был!

Присутствующие горячо принялись обсуждать тему "вот сама судьба велела, раз так случайно(!) всё совпало", "здесь бы голос Виктора хорошо бы прозвучал между Кобзоном и Лещенко", и тут Григорий Давыдович доверительно и осторожно высказал опасение, что возможно такой успешный "музыкальный старт юного дарования" на Праздничных концертах, вызовет недовольство маститых коллег по цеху и начнут возникать некоторые проблемы.

Упс... Мне, впервые, довелось увидеть "другого Чурбанова". Губы замминистра искривились в презрительной усмешке, глаза зло сузились, а пальцы правой руки стали выбивать по полировке стола заседаний какой-то нервно-рваный ритм:

— "Маститые коллеги"?.. — прошипел он.

Клаймич поперхнулся посреди фразы, а расслабившийся было Калинин, подскочил на стуле и принялся "поедать" начальство преданным взглядом.

— Только мне сразу скажите... И "маститые коллеги" станут желанными гостями в сельских клубах и отдаленных гарнизонах нашей необъятной Родины... — голос Чурбанова, буквально, сочился презрением и высокомерием, — ...или, вообще, я неожиданно поинтересуюсь законностью их доходов от гастролей...

Замминистра со значение посмотрел на Клаймича и Григорий Давыдович понимающе склонил голову, с трудом выдавив кривую улыбку.

В кабинете повисла гнетущая тишина.

Пришлось подать голос:

— Григорий Давыдович! Ну, о чем вы говорите?.. Если с нами сам Юрий Михайлович, то кто нам может устроить неприятности?! У меня вон случай недавно был... — и я принялся, в красках, живописать "разборку" в райкоме комсомола. Впрочем, слегка подкорректированную:

— ...так вот Юрий Михайлович ни разу не позволил себе ни грубости, ни хамства, так кто он и кто вы, гражданин Мякусин?!

Калинин ободрительно кивал на каждое мое слово, а Клаймич усиленно делал вид, что уже слышал этот рассказ и тоже полностью солидарен с позицией "завхоза"!

Сам же Чурбанов порозовел, неожиданная пугающая злость пропала, а намек на улыбку показывал, что буря миновала.

"Во у мужика "крышу рвет"! С полпинка... Кстати, кого-то напоминает! Нет?! Скажем так... у меня, во многом, "рвало" из-за невозможности реализации мужского начала. И вряд ли наши, с генерал-лейтенантом, проблемы сильно разнятся! То что можно дочери генсека, то нельзя его зятю... Поэтому Галина пьет, гуляет и трахается с кем попало, а всесильный замминистра МВД — молодой привлекательный мужик, не то что трахаться и гулять не может, он даже напиться не может! Ну, как же — дорогой Леонид Ильич не любит алкашей и очень страдает, что единственная дочка злоупотребляет "зеленым змием". Тяжел ты, неравный брак! Впрочем Юрий Михайлович, ты сам виноват, раз женился на пиzdanутой бабе, на десять лет старше себя...".

Я встретился глазами с Чурбановым и он мне дружелюбно подмигнул...

* * *

Странная штука время. В детстве каждый день — маленькая жизнь, он тянется бесконечным приключением, в котором тебя качает на качелях судьбы от открытий к неудачам, от дружбы к ненависти, от несправедливости к любви... И каждый день детства разительно непохож на предыдущий. Ты совершаешь открытия и ошибки, упускаешь и обретаешь. Но ты не делаешь одного: ты не скучаешь и не убиваешь время. И ты никак не можешь понять странные фразы этих взрослых, "Как быстро взрослеют дети!", "Как быстро летит время!"...

"Что за странная чушь?!..." — искренне недоумеваешь ты...

А потом ты взрослеешь. Взрослеешь настолько, что дни становятся однообразной лентой похожих кадров. Взрослеешь настолько, что приходит ОСОЗНАНИЕ тех странных фраз...

В какой-то непонятный момент ты теряешь способность совершать открытия и наслаждаться каждым проживаемым днем.

Но иногда насмешливая девчонка Фортуна хочет себя развлечь и течение, толкавшее тебя в грудь, вдруг становится попутным, удача неожиданно возносит тебя на гребень успеха и несет, несет, несет... Твоя жизнь снова расцветает всеми красками калейдоскопа! Одно событие, в миг, сменяется другим... Ты летишь от победы к победе и каждый день вновь становится незабываемым и бесценным!

До поры... Пока не разочаруешь Фортуну своей черной неблагодарностью: "Ну, вот... очередной дурачок поверил, что это он сам!", девочка-богиня разочаровано хмыкает и поворачивается к тебе спиной.

И ты снова бултыхаешься в киселе однообразных дней и лет, теряя силы и забывая то пьянящее чувство полета на крыльях удачи, которое когда-то испытал.

В моей второй жизни "время летит" с ужасной скоростью. В первом детстве не было и тысячной доли тех событий, которые произошли в "этом", но вместо того, чтобы наслаждаться ими и смаковать, я постоянно чувствую, как время утекает меж пальцев.

Много ли я добился за прошедшие восемь месяцев? Объективно, да... НО, в то же время, пока НИЧЕГО.

НИЧЕГО, ЧТО МОГЛО БЫ ПОВЛИЯТЬ...

А время неумолимо... оно уходит... оно с каждой прожитой секундой приближает мою страну и мой народ к катастрофе.

Тик-так... тик-так... тик-так...

Но "девочка", все-таки, ко мне повернулась! Легкая улыбка Фортуны, и вечерний звонок Клаймича на мой домашний телефон сообщает, что события встали на крыло удачи...

На следующий день, после моего отъезда из Москвы, помощник Чурбанова затребовал у Клаймича магнитофонную запись песни "Ленин. Партия. Комсомол.".

А ещё через день, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР "дорогой Леонид Ильич Брежнев" произнес со своими характерными причмокиваниями:

— Это ж какая хорошая и правильная песня... Молодец, Витюша... помню его... ты, Юра, ему помоги... Такие песни нужны нашей молодежи!..

...Как небольшой камешек срывает с горных круч неудержимую лавину, так и шепелявое брежневское "хорошая песня... помоги ему...", смело с нашего пути все препоны и проблемы!

"Сакраментальное советское выражение "есть мнение" всесильно — а уж если это "мнение" Генерального секретаря и передает его любимый зять товарища Брежнева, то сила этого "мнения" превосходит все горные лавины планета Земля!".

Именно эта мысль крутилась в моей голове, пока я рассматривал нашу новую студию звукозаписи.

Восхищенный Завадский поочередно и трепетно прикасается руками к различной аппаратуре и счастливо вздыхает.

Роберт во главе пятерых, четверть часа назад представленных мне, музыкантов осваивал новые инструменты. Рассыпающаяся дробь на барабанах, щедро сдобренная звоном "тарелок" победными звуками заполнила собой все здание.

Да-да, именно, здание! НАШЕ ЗДАНИЕ. Улица Селезневская, дом 11, корпус 2, бывшая Студия художников МВД СССР. Бывшая!.. Потому что теперь здесь находится "Музыкальная студия МВД СССР". Большая красная вывеска с гербом Советского Союза у входной двери.

Само здание внешне выглядит не так помпезно, как вывеска. Небольшое двухэтажное, с облупившейся местами штукатуркой. Внутри всё гораздо цивильнее, но полноценный ремонт лишь вопрос времени. Главное в другом. Теперь у нас есть СВОЁ здание. В Москве!

Я бросил взгляд на единоличного вдохновителя и организатора данного ТРОФЕЯ.

Безмерно гордый собой Клаймич, с видом Наполеона при Аустерлице, стоит, прислонившись к стене и, скрестив руки на груди, практически, отеческим взглядом поглядывает то на счастливого Завадского, то на удивленно крутящими головами солисток, то на подмигивающего меня.

А всего лишь одна фраза Григория Давыдовича — "придётся работать по ночам, для студии нужна тишина и отсутствие вибраций, а на Лубянке транспорт и репетиции ансамбля песни и пляски...", привела к такому удивительнейшему результату!

Щелоков с Калининым что-то вполголоса обсуждали и прикидывали (Клаймич признался: "Я даже заскучать успел"), а кончилось все решением о переезде Студии художников на Лубянку, и нашим заселением в собственное здание.

А ещё через два дня, осторожные внимательные, а главное трезвые(!) грузчики, в аккуратных синих комбинезонах, бережно выгружали из фуры "Совтрансавто" и заносили в дом большие деревянные ящики с аппаратурой для студии звукозаписи.

Всё!

Теперь у нас было все, что требовалось для результата.

И либо РЕЗУЛЬТАТ будет, либо я и глазом не успею моргнуть, как из любимчика "сильных мира сего", стану тем, про что "сильные" вспоминать не любят — их о ш и б к о й.

* * *

По возвращению домой, состоялся тяжелый разговор с мамой.

Готовился я к нему давно и долго: подбирал аргументы, находил нужные слова, прикидывал допустимые компромиссы и определял позиции, которые нельзя было сдавать ни в коем случае. Но...

Но всё пошло, естественно, не так, как планировалось.

— Да... Закрутились дела... — мама была задумчива и даже слегка подавлена. Мы сидели в традиционном месте всех семейных советов — на кухне. Она подперла щеку рукой и грустно рассматривала меня.

— Мам... — осторожно начал я, — ну, чего ты?.. Все, ведь, в порядке... Для комсомола и милиции песни уже есть... Всем нравятся и обе уже одобрены "наверху"... С Италией, конечно пока не понятно, но я уверен в успехе. А Романов, когда вчера слушал "блокадную", даже прослезился... Я же тебе рассказывал в подробностях!

Мама согласно закивала, но озабоченность на лице и тревога в глазах никуда не делись.

— Ма... — я приступил к самому главному, — теперь важно не снижать темп и не "опускать планку"... Новые песни уже написаны, с группой надо репетировать... И... и в Москву пора переезжать.

Мама молча рассматривала дверной косяк за моей спиной.

— Мам?..

— Все так ужасно... быстро, — она нервно сцепила пальцы рук, — а если ты не справишься? В какой момент ты так вырос? Я даже не поняла... — голос дрогнул и на глазах выступили слезы.