И опять Пожарский 2

Стивен ворчал на стрельца, но ведь он приехал именно поправить здоровье и прожить подольше. Поэтому приходилось всё терпеть, даже издевательства в бане и массаж этой турецкой рабыни маркиза. Улучшения состояния Симон не замечал, даже казалось, что ему становится хуже, мышцы болели и голова иногда кружилась. А теперь? Теперь он пробегал две версты, он приседал на зарядке по пятьдесят раз, и он практически перестал страдать от болей в голове.

Здоровым и молодым математик себя не чувствовал, но положительную динамику заметил. И ещё ему постоянно хотелось работать, чего не было уже несколько лет.

Маркиз загрузил Стивена работой с первого же дня, как вернулся, вернее со второго. Нужно было сделать чертежи ветряной и водяной мельниц. Симон вспомнил молодость и выдал чертежи. Сейчас уже десяток ветряных мельниц сложенных из красивого обожжённого кирпича под черепичными крышами украшают берег Волги. Даже красивее чем в Нижних Землях. Потом Пожарскому понадобился простенький токарный станок с ножным приводом для изготовления моделей фарфоровых чашек. Симон не спал пару ночей и вот станок готов.

В благодарность Пётр Дмитриевич принёс ему один из первых фарфоровых сервизов, расписанных яркой голубой краской. Две чашечки для чая (китайский напиток), два блюдца, вазочка для мёда, подносик, чтобы всё это ставить на стол и большая тарелка для сыра и хлеба. Всё это было разукрашено Рубенсом. Рисунок везде повторялся. Это был огромный дуб занесённый снегом и рядом стояла ветряная мельница с шапками снега на крыше и остановленных крыльях. Красиво? Да, нет, бесподобно. Любой европейский монарх отдаст последние штаны, чтобы владеть таким сервизом. А ведь в этом сокровище есть частичка труда и самого Стивена.

Вообще, Симон, кажется, понял, в чем секрет успехов маркиза. Он не делает ни чего сам. Как бы бился мастер в Европе, чтобы сделать такой сервиз. Он бы сам пытался вылепить чашки, сам обжигал, сам раскрашивал. И что бы получилось? Грубая поделка. Здесь лепили лучшие гончары, потом модели дорабатывали на токарном станке, раскрашивал фарфор сам Рубенс. Даже если у маркиза украдут секрет фарфора, то повторить его шедевры будет не просто. Не много Рубенсов осталось в Голландии. А сколько там токарных станков? Ещё меньше чем Рубенсов. Ноль.

Сейчас Стивен бился над учебником математики для детей. Очередная грандиозная выдумка Пожарского. Никто до такой простой вещи ещё не додумался. Да, он написал книгу про дроби. Но это не было учебником. Она была для специалистов. А здесь. Сложение чисел. И несколько примеров. И задачки для самостоятельной работы. Деление. И тоже примеры и задачи. И так со всеми действиями. Когда дошло до десятичных дробей, то маркиз, регулярно проверяющий и корректирующий работу над учебником, словно он уже видел подобный, предложил оригинальную запись дробей, целые числа отделялись от дробной запятой. Гениально! Как сам Симон до этого не додумался. Никаких разрядов, всё предельно просто.

Недавно маркиз привёл к нему женщину, ещё не старую, лет тридцати пяти и сказал, что теперь она будет заниматься хозяйством у Стивена. Женщина была из русского дворянского рода. Муж её погиб на войне с поляками, а ребёнок умер от оспы. Она билась одна с хозяйством несколько лет, но еле перебивалась с воды на хлеб. Пожарский выкупил её вотчину из трёх дворов и уговорил идти управляющей хозяйством в дом к математику и дал в помощницы для грязной работы одну из её бывших холопок, девчонку лет пятнадцати.

Женщина пришла к Стивену почти в лохмотьях. Математик взял из сундучка, регулярно пополняемого Пожарским, горсть денег и попросил старосту Вершилова Коровина дать ему сани с возчиком до Нижнего Новгорода. Вдову звали Мария Прокопьевна. Они долго бродили по рынку, и накупили ей целую гору отрезов на платья и другую одежду. Жена у Симона давно умерла, дети тоже и он впервые за много лет почувствовал себя счастливым от того, что может заботиться о ком-то.

Ещё они напокупали целый воз посуды и других "просто необходимых в хозяйстве вещей" и как только раньше без всего этого справлялась старушка ведшая хозяйство у Стивена. Бабка Лукерья тоже осталось в доме, ничего, терем большой, всем места хватит. Мария была красива. Симон вообще заметил, что русские женщины и особенно девушки гораздо красивее немок или голландок. Там таких просто сжигали как колдуний. Его Марию сожгли бы уж точно. За последнюю неделю математик так привык к русской красавице, что уже не представлял себе жизни без неё. А что если он предложит ей выйти за него замуж. Симон подозревал, что именно за этим этот хитрющий юноша и привёл к нему женщину.

Вчера Пожарский пришёл к нему с набросками и рассказал, что собирается выпускать стеклянные бутылки, но для этого ему нужен настоящий токарный станок, который сможет обрабатывать железо. Нужно будет выточить полуформы для бутылок. Делать из стекла бутылки. Сколько же такая бутылка будет стоить? В сто раз дороже налитого в неё вина. Станок, задуманный неугомонным юношей, тоже поражал. Главным в нем было очень массивное основание. Тоже гениальная мысль, тогда не будет мешать вибрация при работе. Маркиз объяснял свою задумку, и математику казалось, что он просто описывает станок, который уже видел. Каждая деталь в нём была открытием. Эх, ему бы, Стивену, такую голову.

На 8 марта математику для подарка его Марии досталась фарфоровая статуэтка изображающая русскую боярышню, вышивающую, что-то на пяльцах. Точно с самой Марии Прокопьевны в молодости и лепили. Надо завтра же делать предложение.

Событие двадцать второе

Для стекла нужен поташ. С него Пётр и начал ещё в ноябре месяце. Савёл Буров накопил за год огромное количество золы. Теперь нужно было из неё, и получать поташ. Соорудили несколько печей и установили на них по большому котлу. Золу растворяли в воде и, процедив через обычное сито, заливали получившимся раствором следующую партию золы. И так пока раствор не становился вязким. Тогда его процеживали через мешковину и выливали в котлы, где и выпаривали лишнюю воду. Все отходы крестьянам на поля высыпали. Там ещё полно всего полезного оставалось. Угля нажгли гору целую. А если бы дровами топили, так все леса вокруг вырубили. Пётр давно уже запретил леса ближе, чем на десять вёрст к Вершилово трогать. Только летом разрешал ветки собирать, ну или если дерево засохнет. Даже специально трёх лесников завёл.

К марту поташа накопили прилично. Часть даже пустили на варку жидкого мыла. Теперь печники обжигали известь. Ведь для стекла ещё и оксид кальция нужен.

После нового праздника попробовали сварить первое стекло. Заложили 7 частей песка, две части поташа и одну часть извести, все тщательно перемешали и в печь. Первая варка была пробная. Получившуюся массу просто достали и бросили на расплавленный свинец, позволяя очень медленно остыть. Свинец заливали в специальные формы выкованные кузнецами с размерами 40 на 60 сантиметров. Одним из первых заданий Майру было изготовить эталоны метра, литра (кубический дециметр) и килограмма. И теперь все в Вершилово с трудом, но переходили на новые единицы. Путаницы было полно, но ничего, привыкнут.

На удивление даже первые листы стекла получились. Стекло было чуть зеленоватое и далеко не такое прозрачное, как он помнит. Однако когда он продемонстрировал листы стекла своим учёным, те просто онемели. Таких огромных и чистых стёкол в Европе ещё делать не умели. Нужно будет ещё попробовать зеркало сделать, только там нужны кислоты, как их ещё получить. Эх, жаль Глаубер ещё мальчишка. Нужно будет поспрошать у немецко-голландской диаспоры, может, посоветуют приличного химика, ну или алхимика. Переучим этого лжеучёного. Селитру ведь уже делают. Научимся и кислоту азотную делать.

С составом стекла поэкспериментировали недельку. Добавляли болотной руды, получали гораздо более зелёное стекло. Потом попробовали с оксидом кобальта, что шёл на синюю краску. Получили красивейшее синее стекло. Попробовали ржавчину, получился красно-бурый цвет. Добавили полевого шпата, стекло стало молочным. Аким Юнусов бегал вокруг печей и только руками хлопал по бёдрам, таких красивых цветных стёкол он ещё не видел, это какой же красоты мозаики можно будет сделать. Последним попробовали добавить костяную золу, стекло получилось непрозрачным желтовато-белым. Отдали все эти эксперименты мастеру мозаичнику. Аким прямо трясся над каждым осколком. Всё подчистую вымел и спросил, когда следующий раз забирать. Придётся открывать отдельную мануфактурку по производству смальты.

Пока Симон Стивен возился с токарным станком, Пётр решил попробовать выдуть что-то похожее на вазу. На заводе в Гусь-Хрустальном ему десятки раз доводилось смотреть, как это делают стеклодувы. Он даже попробовал пару раз сам, там ведь получалось, а сейчас лёгкие не в пример мощнее. Сделали пару деревянных полуформ, одну поуже для вазы, другую пошире для салатницы. Хорошо старый токарный станочек ещё работал.

Расплавили стекло, и княжич сам набрал на отрезанный от мушкета ствол кусок стекольной массы. Первая ваза у него стекла с трубки, слишком медленно вращал. Пётр бился над скоростью вращения и силой дутья три дня, сожги десяток полуформ, и обожглось несколько добровольных помощника. Наконец стало получаться. Далеко до шедевра. Просто раздутый цилиндр с одним отрезанным дном. Пётр попробовал сделать ту же вазу из синего и красного стела. Эти смотрелись чуть лучше.

С салатницами тоже повозились, пока научились правильно обрезать. Освоив все премудрости сам, Пожарский стал учить двух парнишек из Арзамаса, что переманили у кузнецов. В Нижнем Новгороде уже и переманивать некого было. Все более-менее приличные мастера уже жили в Вершилово и были приставлены к делу.

Так до первого апреля и проводил все дни в стекольной мастерской. А второго апреля, наконец, был готов токарный станок. Оказалось, что зря делали. Про резцы Пётр совсем забыл.

Событие двадцать третье

Старший сын гончара Трофима Лукина, что сейчас главным был над гончарами в Вершилово, получил от княжича задание.

— Будешь ты, Андрейка, теперь у нас эксперименты с фарфором делать, — сказал Пётр Дмитриевич и рассказал пятнадцатилетнему Андрейке, что он от него хочет.

Нужно было экспериментатору придумывать новые фарфоровые изделия. Потом нужно рассказать о своей придумке одному из подмастерьев Рубенса и с его помощью изобразить это на бумаге. Потом показать рисунок самому Рубенсу, и если он чего подскажет, то исправить. После утверждения у голландца нужно было идти к отцу Андрейки Трофиму Лукину, чтобы гончары слепили несколько таких придумок.

Когда глиняные изделия подсохнут, их нужно будет обжечь и затем обточить снаружи на токарном станке. Это для того чтобы поверхность гладкая была. После всего этого мучения нужно сделать с помощью Силина гипсовую форму для отливки и заформовать несколько своих новинок. Если нормально разнимутся и удастся вытащить, то нести эти отливки на первый обжиг. Потом отдать Рубенсу и Прилукину по несколько экземпляров для нанесения рисунка. Потом снова обжиг, а затем ещё один для закрепления краски и увеличения прочности. И самое главное — показать княжичу.

Андрейка даже испугался. Он ещё отрок будет с такими людьми бок о бок работать.

— Не переживай, — успокоил младшего Лукина княжич, — Ты ведь меня на целый год старше.

Вот с тех пор уже два с лишним месяца, весь февраль и март, да уже и начало апреля Андрейка "творил". Первую придумку ему подсказал сам Пожарский. Большое, вытянутое блюдо под рыбу. Андрейка съездил на рынок и примерился к среднего размера рыбе. Блюдо получалось с полсажени длинною или, как сейчас заставлял княжич переучиваться — метр. С блюдом Лукин младший намучился. Как такое закрепить и обработать на токарном станке. Пришлось обращаться к создателю станка немцу Симону Стивену. Математик покачал головой, узнав о задаче, и через пару дней принёс Андрейке приспособление, с помощью которого можно было обработать дно с обеих сторон. Ну а стенки Андрейка с помощью отца вручную доделывал. Когда же первые десять блюд дошли до художников, потребовалось вмешательство княжича. Те не знали, что изображать на такой вещи и требовали совета у Пожарского. О чем они говорили, молодой гончар не слышал, но когда он ставил на обжиг блюда у него руки тряслись, такая на них была красота, не дай бог какое треснет. И одно всё-таки треснуло. Андрейка его не выбросил, склеил рыбьим клеем и домой забрал, на стенку повесил. Красота ведь.

Следующую придумку подсказал отец.

— Видел, какая ваза нарисована Рубенсом Петром Павловичем на картине, что у княжича в доме висит, вот такую только поменьше и сделай.

Андрейка пошёл к Рубенсу и объяснил с пятое на десятое свою новую придумку. Художник сослался на страшную занятость в расписывание его же Андрейкиных блюд и отправил к другому голландцу Сандерсу. Этот выслушал гончара и велел прийти через день. Ваза, что была изображена на рисунке ни капли не походила на ту, что видел Андрейка на картине.

— Ведь к чашке можно приделать ручки. Попробуй к вазе приделать цветы, — сказал ему на прощанье художник.

Лукин нашёл Силина, и они долго ломали голову, смогут ли. Решили попробовать. Гончары изготовили вазу. Андрейка обточил её на токарном станке и пошёл с рисунком и вазой к Фоме Андронову, чтобы он из дерева цветы вырезал. Фома почесал за отрезанным ухом и все вместе пошли к другому резчику — Щеглу.

— А что если цветы вырезать не гнутые, а прямые, а потом уже глиняные согнуть, — предложил мастер.

Долго ли коротко ли, но сделал Андрейка и эту вазу и отнёс на роспись самому Сандерсу. Художник выкрасил всю вазу в синий цвет, а прилепленные цветы в зелёный, кроме лепестков. Лепестки же на двух цветах стали красные и синие, а на одном остались как бы не покрашенные — белые. Андрейка три таких вазы на следующий день принёс подмастерьям Рубенса, и они их расписали по образцу, что Сандерс сделал. Когда вазы прошли второй обжиг, пришли смотреть все мастера и княжич тоже выкроил время от своего стекла.

Ваза и правда вышла шедевром.

— Ты, Андрей Лукин, настолько великий мастер, что тебя скоро все короли и императоры по имени отчеству знать будут. Можешь снизу на вазе кроме "Пурецкая волость" написать и "мастер А. Лукин".

Что же он такого сделал? Только бегал от одного настоящего мастера к другому.

Сейчас мастер А. Лукин делал ещё две задумки: несколько разных собачек, по типу фарфоровых девушек и вазу высотой примерно метр, похожую на греческую амфору с картины Сандерса, но с неровным краем и вдавленным рисунком двуглавого орла. Это он сам придумал.

Событие двадцать четвёртое

Симон Майр закончил письмо своей жене Фелекитас и откинулся на спинку кресла. Какое всё-таки замечательное изобретение это кресло. Его подарил на Рождество астроному маркиз Пожарский.

Симон писал жене, чтобы она продавала дом и все вещи и через Прагу, Краков и Минск двигалась на Москву. Симон понимал, что одной женщине с семью детьми, двумя сыновьями и пятью девочками, добираться до Москвы через всю Европу будет не просто. Поэтому он, обговорив заранее с маркизом Пожарским, выписал Феликитас чек на 300 флоринов к евреям в Праге, гарантом, которого выступили ювелиры, работающие с Пожарским. На эти деньги Симон велел жене нанять два десятка рейтар и несколько карет, чтобы ехать в менее стеснённых обстоятельствах. Ещё Майр советовал жене найти несколько кормилец вместе с мужьями и детьми согласившимися переехать в Вершилово. Он описывал в письме все прелести своего нового дома и самого Вершилова. Что ж, путь не близкий. Майр надеялся, что он поступает правильно. И его дети будут жить так же счастливо, как сейчас живут дети Рубенса и Кеплера.