Эпилог

— Но мы отвлеклись. Дальше что было?

— Дальше? — Гольцев вздохнул уже непритворно. — Дальше мы приехали домой, рассвет ещё утром не стал, но близко. Заходим в дом. На столе картошка в мундире холодная, молоко свеженадоенное и хлеб вчерашний. Не водилось такого за бабаней никогда, чтоб с утра ни хлеба, ни калитников горячих. Ну мы за стол сели, куда деваться. И тут бабаня выходит. Дядь Миша, клянусь, впервые такое. Простоволосая, косы расплетены, в одной рубахе-безрукавке до колен, а на плечах платок праздничный. Посмотрела на нас, правый угол платка на левое плечо закинула, сказала: "Лопайте". И ушла. Джонни с Фредди переглянулись, на Эркина посмотрели, хмыкнули и за картошку взялись, Юрка покивал молча, профессор сделал морду кирпичом и со всем вниманием картошку себе чистит, Андрюха ухмыльнулся, рот открыл и поперхнулся, похоже его под столом пнули, чтобы молчал, Эркин жуёт и вроде как ещё спит. Ну, а я, подхватился и к деду в верхнюю горницу. А там... Кровать застелена и дед прямо на покрывале, вышитом, что только по праздникам выкладывалось, в праздничной рубахе, ноги под меховушкой и... Дядь Миша, ну, я обалдел, курит!

— Да... — у Михаила Аркадьевича вырвалось замысловатое ругательство.

— Во-во, -кивнул Гольцев. — Я говорю: "Дед, ты чего?". А он мне спокойненько так: "Пошёл вон, внучек, пока я вожжи не взял". Я стою, глазами хлопаю. Мне ж такого уже, ну, со школы уж точно, не говорили. И тут бабаня входит. Косы заплела, но без платка, в одной рубахе, уже другой, вышитой, чуть ли не свадебной, и поднос несёт, ендова с чашей. И не простой, а которая на пирах паре подаётся, — Михаил Аркадьевич кивнул, показывая, что знает и помнит. — Ну, думаю, ща она деду за курение, да что поверх покрывала лёг, а она... "Испей, Сашенька." И на меня опять же. "Пошёл вон. Чего у взрослых трёшься!" Я стою, рот раскрыл, а даже писка не получается. А дед... "Спасибо, Дашенька, посиди рядом, милая." Тут они оба на меня так глянули... Дядь Миша, меня как ветром вынесло и вниз бросило.

— А что внизу? — с живым интересом спросил Михаил Аркадьевич.

— Внизу жрут холодную картошку и на меня смотрят, — Гольцев вздохнул. — Кто с ехидцей, а кто со злорадством.

— И никто ни о чём не спросил? — удивился Михаил Аркадьевич.

-Меня нет, — качнул головой Гольцев. — Юрка-Мясник только обмолвился, что дескать попозже зайдёт к деду. Возраст, дескать, всё-таки. И у Эркина уточнил: "Все ваши так умеют?".

— И что тот?

— Скромно так, — Гольцев ухмыльнулся. — Что по-разному, но принцип один. А сам он не самым большим мастером и тогда был, и что голова забывает, то руки помнят.

Михаил Аркадьевич задумчиво и, явно думая о чём-то своём, кивнул.

— Да, когда руки с головой в разных режимах работают...

— Бывает, — пожал плечами Гольцев.

— Да, — тряхнул головой Михаил Аркадьевич. — И что, очередь к Эркину стояла?

— Да ни-ни-ни, — усмехнулся Гольцев. — Что и кому дед с бабаней сказали... ну, в этом никто и никогда не признается. Дело-то... семейное. У нас в такие дела, пока сам не скажет, никто не полезет. А то схлопотать можно... очень серьёзно. Вплоть до...

Михаил Аркадьевич кивнул, подтверждая, что знает продолжение, и после недолгого молчания ограничился своим коронным:

— Интересно.

Новая смена чайника и целых две чашки в молчании. Оба отдыхали после рассказанного и услышанного, делая свои выводы.

Наконец Михаил Аркадьевич "вынырнул" из раздумий и улыбнулся.

— Да, кое-что, кое-как, кое-где и кое-когда.

Гольцев охотно рассмеялся старинному присловью.

— И что интересного ещё услышал?

— Ну-у, — протянул, обдумывая ответ, Гольцев. — Конечно, там по мелочам и обмолвкам много, конечно, насыпалось. Не новое, а уточнения и дополнения.

— Суммируй, систематизируй и зафиксируй, — кивнул Михаил Аркадьевич. — Я посмотрю.

— Сделаю, — кивнул Гольцев. — А вот было раз... я пожалел, что Жарикова не позвал. Как раз по его части.

— Ивана Дормидонтовича? — удивился Михаил Аркадьевич. — Он-то тебе зачем?

— Мне нет, а вот ему бы послушать тот разговор было бы интересно. И, я думаю, полезно.

— Вот даже как? — не так удивился, как задумался Михаил Аркадьевич. — Ну, давай. Раз шагнул, так иди.

— Иду, — кивнул Гольцев и, отхлебнув чая, приготовился к рассказу...

... Очередная не первая и не последняя беседа у ночного костра. С чего начались воспоминания о детстве, о самом памятном, что повлияло на всё дальнейшее... да неважно. По кругу.

Фредди оглядел обглоданный хребет вяленой рыбки и сбросил его в костёр.

— Ну да, помню. Отца в очередной раз рассчитали, на новое место не устроился, так мы прямо на земле, вповалку рядком, попона вниз, попона наверх. И мать у костерка, воду в котелке кипятит. Я глаз из-под попоны высунул и смотрю: чего она засыпать будет. Если зерно, то жди пока разварится, а если хлеба, вроде как раз было в узелке, то болтушка быстро выйдет, а тут надо успеть. И тут отец идёт, пьяный, шатается, но идёт, не падает. Ну, думаю, щас мать его отпаивать горячим будет, нам только ложку да котелок облизать достанется. А он у костра плюхнулся и ругается. А мать ему, что приходили леди... патронессы. Что дескать, можно средних в приют отдать, старшие уже работать могут, младших прокормить легче. Так, думаю, я как раз посередине, а про приют разное болтают. Но если не понравится, сбегу запросто. Тут отец разорался и по дамам, и по... вплоть до Бога. Плюхнулся, чуть не прямо в костёр, орёт, за кольт хватается, что, дескать, он лучше прям сейчас сам весь приплод перестреляет, а пальцы пьяные, никак не ухватят.

Фредди усмехнулся и даже головой покрутил.

— Вот тогда я и понял, какая у выпивки мера. Пей, пока кольт ухватить можешь, а больше ни-ни, голым окажешься.

Все согласились дружными улыбчивыми кивками.

Аристов перекинул из руки в руку горячую картофелину, усмехнулся.

— Да, и вот так потом всю жизнь за тобой тянется. Вот был у меня случай.

— И кого ты разрезал и выпотрошил? — поинтересовался Андрей, подмигивая всем сразу.

— Медведя, — ответил Аристов.

И уточнил:

— Плюшевого.

Все дружно грохнули хохотом.

— Ну, для пятилетки, — рассмеялся и Аристов, — самое оно. Ну, взял я оперированного медведя за заднюю лапу и к отцу в кабинет пошёл. Медведя, а он почти с меня ростом, за собой волочу. Дверь открыл, а смотрю себе под ноги и с порога заявляю. Что я брюшную полость вскрыл, всё удалил, а шовного-то у меня нет, не могу закончить. И тут как грянул хохот. Поднимаю голову, а у отца вся его кафедра сидит. Так, не поверите, меня до сих пор шовным материалом дразнят. Причём все. И кто знает, откуда пошло, и кто совсем не в курсах. Да чего там меня, Кирилла, на первом же практикуме, от только скальпель взял, так сразу. Кто учил? Аристов? А шовного не дал? Всё себе как всегда захапал?

— Кирилл это... — уточнил, не договаривая, Эркин.

— Да, — кивнул Аристов. — Из парней. Хорошо идёт, уже ординатуру заканчивает. Перспективный.

Отсмеялись, покрутили головами, и вступил Бурлаков.

— Да, пять-шесть лет — это очень серьёзный возраст. Многое определяется. И слово взрослого в нужный момент значит очень много. Вот помню... — и интригующая пауза.

Все дружно изобразили, впрочем, вполне искренне нетерпеливое внимание.

— Не помню, с чего началось, что именно мне в кабинетной библиотеке понадобилось, но полез я туда за книгой. Выждал, пока в кабинете никого не будет, чтобы не мешали, и полез по полкам.

— Как обезьяна? — не удержался Андрей.

Остальные посмотрели на него не так с осуждением, как с укором: дескать, не мешай. Бурлаков только хмыкнул, немного нарочито показывая, что воздержался от более резкого ответа, и продолжил:

— То ли я не за ту книгу взялся, то ли полки на меня были не рассчитаны, но полетел я вниз, а все книги на меня посыпались. Шум получился знатный. Сразу сбежались взрослые, завал разобрали, меня вытащили, ощупали, убедились, что ничего не сломано и не вывихнуто, а дед Егор... — Бурлаков невольно по-детски поёжился, — ну, сразу к делу. Что мне там понадобилось? Я и ответил фразой, которую часто слышал, в ходу она в доме была. Что это я свою концепцию искал.

Все дружно рассмеялись.

— Во-во, — кивнул Бурлаков, — все также заржали. А дед... отсмеялся и серьёзно так мне сказал. "Запомни. Свою концепцию в чужих головах не ищут".

— Головах? — удивлённо переспросил Андрей.

— Ну да, — сразу опередил Бурлакова старший Гольцев. — Что в голове, то и на бумаге, — и грозно посмотрел на внука.

— Это так, — кивнул Джонатан. — Нужное слово в нужный момент значит много. Вот у меня тоже было. Мне тогда лет пять, ну, с половинкой, не больше. И вот, принесли мне ланч. А там каша банановая, я её терпеть не мог. Пришла бабка.

— Бабушка? — уточнил Андрей.

Джонатан усмехнулся.

— Нет, жена деда. Мой отец, — новая усмешка, — незаконнорожденный усыновлённый. А о той... бабушке никто никогда ни словом. Ну, это неважно. Ну так эта... пришла и решила взяться за моё воспитание.

Джонатан весьма ловко изобразил жеманный и претендующий на "королевский английский" говор.

— Джонатан, если вы будете хорошим мальчиком, то я вам покажу кое-что очень интересное.

Все рассмеялись.

— Во-во, — кивнул, смеясь, Джонатан. — На сладости там или игрушку меня было не купить, а на "кое-что интересное" я покупался однозначно. Ну, она ушла, няньки поставили мне рядом с тарелкой двух солдатиков и машинку. Я, так и быть, доел эту гадость, заодно солдатиков накормил и машинку нагрузил.

— Кашей? — искренне удивился Фредди.

— Ну да, чтобы самому поменьше досталось.

Андрей хохотнул, а Фредди осуждающе молча покрутил головой: от еды отказываться, это ж... глупость, если не хуже.

— Ну вот, — продолжил Джонатан. — Меня умыли, переодели и спать уложили. Я честно глаза сразу закрыл. Может, и заснул, не помню. Но проснулся сам. И сразу вспомнил об обещании бабки, не стал звать нянек, вылез из кроватки и как был, в пижаме и босиком, пошёл к ней.

— И не остановили? — удивился Андрей.

— Пытались, — хмыкнул Джонатан. — Так и засуетились, так и забегали вокруг. "Масса Джонатан, вы куда?" "Масса Джонатан, туда нельзя." "Масса Джонатан, вернитесь к себе." Ну я одно в ответ: "Мне надо". И иду. Дошёл до её половины, вхожу. И через будуар прямиком в её спальню. Вхожу. И вижу. Она на ковре. Голая. И два её спальника. Голые. Оба в ней. Я и говорю. Вежливо, как учили. "Мэм, это то интересное, что вы обещали показать?"

Все дружно заржали.

— И что она? — еле выговорил сквозь смех Андрей.

— Она? — переспросил Джонатан. — Ну, выдержка у неё была... семейная. Урождённая Говард...

— Чего-чего! — в один голос изумились слушатели.

— А того, — хмыкнул Джонатан. — Старых, по-настоящему старых семей не так уж много. Связи переплетались, обрывались, восстанавливались, вражда с дружбой то переменно, то одновременно... Но тут чем дальше, тем меньше документов. Говорят, Америка вообще началась с двух пиратских кораблей, мужского и женского. Переженились, породнились, и... — Джонатан открыто подмигнул Бурлакову, — тогдашние договоры и соглашения не записывалось в силу неграмотности большинства участников.

Бурлаков задумчиво кивнул.

— Ну вот, — продолжил Джонатан. — Она одного выплёвывает, второго на себя кладёт, прикрылась, так сказать, и мне. "Джонатан, я занята. Придёте позже". Я ей спокойно. "Я подожду". — Все снова рассмеялись. — Ну, сажусь на ближайший пуф и смотрю. Сзади какой-то шум, я не оборачиваюсь, чтобы ничего не пропустить, интересно же. И тут меня сзади хватают за бока и поднимают на воздух. Я было дёрнулся, но... это дед! А его я... ну, не то, чтобы боялся, но уважал. Я и повис тряпочкой. Он меня вынес в будуар, дверь в спальню ногой захлопнул, и отдал нянькам. Всё молча. И те... молчком меня быстро унесли, умыли, переодели и к деду в кабинет отвели. А там... Как всегда, но и по-новому. Камин, дед и отец в креслах перед ним. И третье кресло стоит. Пустое. Отец поставил свой стакан на подлокотник, встал, подошёл ко мне, за руку подвёл к третьему креслу, усадил в него. Плотно, на всё сиденье. Потом сходил к бару и принёс мне стакан. Такой же, как у себя и деда, но с апельсиновым соком.

— А у них что? — с интересом спросил Андрей. — Коньяк?

— Бренди или виски, — ответил за Джонатана старший Гольцев.

Бурлаков кивнул, а Эркин пояснил:

— Ну да, коньяк же в рюмках.

— Бывает и в жестяной кружке, — ухмыльнулся Андрей.

Фредди кивнул, и Джонатан продолжил:

— Ну, все сделали по глотку. И отец сказал: "Запомни, Джонни. К леди входят, только постучавшись и получив разрешение". Сделали по второму глотку и уже дед. "Прежде, чем войти, подумай, как будешь выходить. После увиденного". Вот так.

Рассказ произвёл впечатление. У Андрея явно вертелось на языке множество вопросов, но он промолчал. И после недолгой паузы, заполненной выпивкой и закуской, тряхнул головой и начал:

— Ну, мне много чего говорили, а вот самое первое... — Андрей одновременно и улыбнулся, и нахмурился. — Помню... Ёлка, игрушки, и я под ёлкой сижу. Ногами грузовик с кубиками держу, во рту яблоко, не откусить, а выплюнуть жалко, в одной руке кукла, в другой книжка. Книжку Анька отнимает, что тебе незачем, ты ещё читать не умеешь. Куклу Милочка тянет ревёт, что куклы для девочек. А мне ни отбиться, ни отругаться. Ну и, — Андрей покосился на сидевшего с опущенной головой Бурлакова, и явно сказал что-то не то, придуманное непосредственно здесь и сейчас. — Ну, меня и вразумили, что чужого не хапай, без своего останешься.

— Тоже по делу, — кивнул старший Гольцев.

Эркин слушал, кивал, улыбался вместе со всеми, но молча и явно думая о своём. Но проигнорировать общее ожидание он не смог и, тряхнув головой, принял решение.

— Значит, самое первое и самое важное, что потом выжить помогло?

Что-то в его голосе заставило остальных насторожиться.

Как всегда, Эркин, говоря о прошлом, перешёл на английский

— У кого что, а я в пять, нет, всё-таки уже в шесть в первый раз человека убил. Своего. Такого же, как я. Спальника. Только года, я теперь думаю, на три-четыре постарше.

И притворяясь, а, может, и в самом деле, не замечая сгустившейся тишины и напряжения слушателей, продолжил, глядя не на людей, а в костёр.

— Ночь или день не важно. Велено спать, ну и сплю. Лежу как положено. И тут услышал. Шаги. Кто-то мимо моей койки прошёл. Не надзиратель. Ну, не в ботинках, босиком. Значит, свой. Мне интересно стало. Малец совсем был, глупый ещё. Вот и открыл глаза. Ну и... Большой, ну, сейчас думаю, ему лет десять было, не больше, трёхкровка, а тогда... Заметил и ко мне. Прошипел: "Не спишь? Видишь? Так делай." Сдёрнул меня с койки, подвёл к дальней, а там... Трое лежащего за ноги и руки держат, а четвёртый ему лицо подушкой накрыл, а прижать не может. Дёргается тот, вот-вот выкрутится. Тот, что меня привёл, взял меня за руки, положил их на полушку и моими руками её прижал. Тот ещё разок чуть дёрнулся, и всё, — Эркин снова усмехнулся. — Дальше подушку тому под голову подсунули, по своим койкам разошлись и заснули. — новая усмешка. — Все спали, ничего не видели, ничего не слышали.