"А, так это, небось, тот второй, что при лодке", — успел подумать Серебряный, расслабленно соскальзывая в прохладную темную бездну.
Очнуться ему помогли боль и холод: облепивший тело ледяной компресс из промокшей насквозь одежды странным образом сделал голову почти ясной. Зловеще шушукающиеся камыши цепко держали текущую всеми щелями лодку-дощаник, на дне которой он и скорчился, упершись сапогами во что-то по-нехорошему податливое; по берегу заводи бестолково перемещались три или четыре факела и слышалась перекличка дозорных, состоящая на две трети из словозаменительного русского мата; развороченное правое плечо было худо-бедно перевязано, а вот левой — целой, насколько он помнил — рукИ он не чувствовал вовсе; попытавшись пошевелить пальцами, он сообразил, что они как сжали некогда мертвой хваткой ту волшебную саблю, так и закаменели в той судороге. Сгорбившийся на веслах человек в капюшоне заметил это его движение:
— Никита Романович, вы в памяти? Запоминать способны?
— Да. Надеюсь.
— Вы — сержант Особой контрразведки боярский сын Петр Павловский, жетон номер 113, а я — ваш командир, лейтенант Павел Петровский, — с этими словами гребец склонился к Серебряному и застегнул у него на шее цепочку с небольшим медальоном, размером с монету. — Участвовали в операции по эвакуации с того берега секретного агента. Операция провалилась, мы угодили в засаду, агент погиб. Это всё, что дозволено знать местным сапогам, со всеми прочими вопросами любопытствующим следует обращаться в Москву, непосредственно к боярину Годунову. Запомнили?
— Запомнил. А куда подевался некто князь Серебряный?
— Его труп — у вас в ногах. Но вам, разумеется, имени погибшего агента знать не положено.
— А чья была засада?
— О, если б знать... Может, ваша, а может, и наша; точно — не Графова. Будем разбираться. Вам по-любому лучше пока не числиться на этом свете. Так что уходить отсюда, с заставы, нам надо немедля, по темноте: погранцам лучше бы не разглядывать на свету ваши с покойником физиономии. Пару верст в седле — продЕржитесь?
— Не уверен, — честно признался Серебряный.
— Надо продержаться. Стрелу я извлек, пока вы были в отключке; рана скверная, но, как ни удивительно, кость уцелела. В поселке уже отлежитесь как следует, тем более что там нынче проезжий врач случился, настоящий... кто-то за вас, похоже, крепко помолился! Глотните-ка пока согревательно-укрепляющего.
На берегу тем временем, похоже, решили наконец вопрос — кому лезть в ночную августовскую воду, презрев рекомендации Ильи-пророка. Там захлюпало, а нематерные вкрапления из речи служивых исчезли вовсе.
— Повторите, князь!
— Боярский сын Петр Павловский, Особая контрразведка, жетон номер 113. Со всеми вопросами по операции — это в Москву, к Годунову.
Глава 4
Ну вот и всё, государи мои!
Дождь лил третьи сутки не переставая.
Варлам Шаламов
От сотворения мира лето 7068, августа месяца день тринадцатый.
По исчислению папы Франциска 23 августа 1559 года.
Московские земли, деревня Гадюкино. Постоялый двор.
— Ну и как оно? — осведомился лейтенант, аккуратно пристроив свой плащ, с которого аж текло, на колышек в стене и присаживаясь в изножье князевой койки.
— Редкостная дрянь здешний самогон, — откликнулся недужный, извлекая из-под укрывающей его епанчи аглицкий пистоль и укладывая оный поверх оной, аккуратно сняв курок со взвода. — Слушай, допей заместо меня, а?
— Не, не пойдет. Это — лекарство, ну, в смысле — что в той сивухе растворяли. Казенные деньги плочены.
— Тебе-то, как я погляжу, не меньше моего сейчас требуется — здоровье поправить. Вон, нитки ж сухой на тебе нету!
Пару секунд лейтенант размышлял, а потом залихватски взмахнул рукой:
— Ин ладно! Видит бог — не пьем, а лечимся.
Разлили всклень, чокнулись; отерли вышибленную напитком слезу — ух, проборист... Продышались, захрустели огурцом; местный засол был — так себе, под стать напитку, но хоть дубового листа, для хрусту, не пожалели.
— Ну и как там — могилка моя? Соловей не пропел уже?..
— И пропел, и просвистал, и опять улетел... Рад сообщить также, что Ирина Владиславовна Витковская, посетив давеча означенную могилку и получив из моих рук второй твой пистоль — на память, надела-таки траур...
Он сгреб контрразведчика за ворот, левой — "Ах ты, гад!!" — и ощутил безмерное унижение от того, с какой аккуратностью тот уложил его, обездвижив, обратно на койку, дернулся было — правой, размочаленнной — и вновь улетел в отключку...
— Прости уж, князь, но, право слово, детство какое-то. Ты хоть понимаешь, что мы оба живы пока еще потому лишь, что ты — покойник? Извини за каламбур...
— Да похер...
— О как... Я и не знал, что у тебя с ней всё так всерьез.
— А если б знал?
— Придумал бы кое-что посолиднее. Но, в общем — и так неплохо получилось... Давай-ка лучше еще раз подумаем-повспоминаем — что ж ты такого узнал ненароком, что за твоей головой охотятся?
— А кто охотится-то? Что-то прояснилось?
— Увы, — развел руками контрразведчик. — Все трое нападавших мертвы: по штуке застрелили мы с тобой, третьего прикончил в рукопашной адъютант Горыныча — тот, что уцелел. Все они — гастролеры, кто их нанимал — так и не прояснилось; концы в воду. Так что давай-ка искать наш потерянный ключик под другими фонарями.
— Давай. Моя память — в полном твоем распоряжении.
— Я тут крутил в голове, так и эдак, твои показания... виноват, повествование! — и навестила меня одна мыслишка. Ты со своими людьми трижды участвовал в глубоком поиске на нашей территории, в полосе будущего нашего наступления...
— Но мы там ни в какие секретные контакты ни с какими лазутчиками не вступали, никаких донесений в условленных тайниках не забирали и не оставляли!
— Да это-то я понял. Но в твоем рассказе промелькнула одна странность, вроде бы чепуховая, хотя — как знать... Я не стану давать тебе подсказок, чтобы ты не начал подгонять решение под ответ. Просто расскажи про те рейды еще раз, со всеми подробностями, что вспомнишь. Начиная с последнего — и отматывая назад; поехали!
Рассказ Серебряного был долог и обстоятелен, благо с памятью у воеводы был полный порядок.
— ...Ну вот. А третий — самый первый, в смысле — поиск был в зоне не нашего корпуса, а Первого. У них, помнится, не было еще тогда своей фронтовой разведки, ну и затребовали нас. Приказ на перебазирование мы получили в самом начале августа, аккурат на Медовый Спас...
— Стоп! Да, вот она, деталька... Ты во второй уже раз поминаешь тот Медовый Спас, а этого просто не могло быть. Ты наверняка перепутал — то был Яблочный Спас, двумя неделями позже.
— Нет, совершенно точно Медовый. Там у нас рядышком три пасеки было, и мы еще печалились меж собой — вот, дескать, нашли время воевать, так медовухи и не отведаем...
— Точно?!
— Точней некуда. А в чем такая уж разница-то?
Контрразведчик, однако, что-то напряженно высчитывал про себя, даже загибая для верности пальцы. Завершив же те подсчеты, он поднялся на ноги, прошелся по комнате взад и вперед и произнес куда-то в пространство, весело и злорадно:
— Ну вот и всё, государи мои!
Князь безмолвно ожидал продолжения. Лейтенант некоторое время разглядывал его, после чего покачал головою:
— М-да... На ИХ месте я тоже не пожалел бы ста червонцев за твою голову. Сам-то понял, что сказал — про тот Спас?
— Ну, все три поиска были в зонах будущих наступлений — весьма точно и по месту, и по времени... До странности точно, я бы сказал. Вы подозреваете утечки?
— Подозревать можно в двух случаях, последних. А вот в первом случае — на Медовый Спас 57 года — это не подозрение, а полная уверенность. Вы получили приказ на перебазирование раньше, чем в Москве было принято само решение о том наступлении.
— Но тогда выходит, что... — заканчивать Серебряный не стал, отвернувшись к стенке.
— Да, именно так: в Москве сидит новгородский крот, причем на уровне — выше некуда. А эти твои свидетельства — смертный приговор для него, так что рот тебе надо заткнуть любой ценой... Ах да, виноват! — теперь уж не "тебе", а нам обоим.
— Ну и что делать будем? — осведомился князь после краткого раздумья.
— Надо добраться до Москвы и дать там показания непосредственно Особому трибуналу. Тогда ликвидировать нас будет уже бессмысленно.
— А ОН, или ОНИ, сделают всё, чтобы мы до той Москвы не добрались...
— Само собой. Но если доберемся — Годунов наградит тебя по-царски, не сомневайся.
Глава 5
Новоблагословенные
Бумаге служат в качестве заклада
У нас в земле таящиеся клады.
Едва их только извлекут на свет,
Оплачен будет золотом билет.
Гёте
"Фауст"
От сотворения мира лето 7068, сентября месяца день первый.
По исчислению папы Франциска 11 сентября 1559 года.
Москва. Тверской тракт у заставы.
— Уфф! Наконец-то мы у врат Москвы! — констатировал лейтенант Петровский, осаживая коня.
— Не впечатлен, — не удержался от колкости Серебряный.
Врата и впрямь не впечатляли. По правде говоря, это были и не врата никакие, а самые обычные ворота — деревянные, на вид хлипкие. А поскольку вокруг них, сколько хватало взора, простиралось жнивье, преграда эта была, по первому впечатлению, чисто символической.
Однако, чуть присмотревшись, князь заметил стрельцов в небогатой, но справной одёжке, все при оружии. Более того, возле ворот стояли навесы характерного вида. Серебряный готов был поставить нательный крест против копейки, что под навесами — ямы, в которых скрыты малые пушчонки-картечницы. Не укрылись от его внимания и мохнатые псы, сидящие возле столбов и недобро скалящие клыки. И наконец — на дороге и вокруг были вкопаны бревна. Проехать между ними шагом было можно, а вот махнуть лихим намётом — вряд ли... В общем, это была маленькая, но хорошо укрепленная застава, способная до прибытия московских подкреплений успешно обороняться против шайки татей или ватаги залетных шишей, пытающихся хитростью или силой прорваться к московским стенам.
Никите Романовичу такие заставы были знакомы по Риге.
— У нас такое называется — блок-пост, — сказал он.
— Не у нас, а у Ливонского вора, — привычно поправил лейтенант.
Петровский — впрочем, князь подозревал, что он такой же Петровский и, возможно, такой же лейтенант, как сам он — "сержант Павловский" — был человеком в высшей степени осмотрительным. В частности, он никогда не высказывался хоть сколько-то критически о московских порядках. У Серебряного сложилось впечатление, будто лейтенант всё время ждет, что любой его собеседник или напишет на него донос, или будет допрошен под кнутом. Впрочем, если учесть род занятий лейтенанта, такой ход мысли был вполне объяснимым.
— А у вас как это называется? — спросил он, кивнув на заставу.
— Блок-пост, — не моргнув глазом сообщил Петровский.
Никита Романович в который раз подумал, что в Московском Кремле тоже не дураки сидят. Во всяком случае новинки, касающиеся военного дела, они перенимали очень быстро.
Тут внимание князя привлекла серая будочка, стоящая от ворот наособицу. Перед ней стоял мужик в армяке и, размахивая руками, бранился на чем свет стоИт.
— Это что? — поинтересовался он.
Петровский прищурился, потом картинно шлепнул себя по лбу.
— Господи, совсем запамятовал! Тебе ж серебро сдать надобно.
— Чего сдать? — покосился на собеседника Серебряный.
— Серебро. Что-нибудь серебряное у тебя есть? Ну, кроме жетона?
— Откуда? У меня и денег-то нет, — напомнил князь.
Денег у него и в самом деле не было. Во время путешествия за всё расплачивался Петровский. Князю было отчасти неловко, но лейтенант на это говорил: "А, не бери в голову — это идет как представительские расходы". Серебряный понял это так, что потраченное лейтенанту возместят на службе.
Впрочем, расходы те были невелики. До Москвы они добирались глухими, окольными тропами, обходя города. Столовались и ночевали в деревеньках, где любой медяшке были рады. Хотя дело тут было не в экономии: судя по всему, лейтенант тщательно избегал контактов с собственной Конторой.
Тем не менее слова о деньгах лейтенанта не успокоили.
— Да что деньги... — протянул он. — Может, какая цепочка там... шитьё... Крест-то у тебя какой?
— Православный, освященный, — князь произнес это несколько нервно. Крест тот был снят с убитого литовского рыцаря неясного вероисповедания. Полковой поп никаких католяцких непотребств в том кресте не усмотрел и за пять копеек освятил. Но вдруг чего?
— Да не то! Он у тебя серебряный?
— Золотой, — сказал князь. — С изумрудом.
— С изумрудом — это хорошо... Ладно. Пора тебе уже познакомиться с нашей финансовой системой. Вот, держи, — и он протянул князю серебряный рубль.
Тот, недоумевая, взял монету.
— Это на первое время. Только сначала обменяй в будке.
— На что? — не понял князь.
— Там скажут. Заодно и порядок узнаешь.
Князю показалось, что на профессионально бесстрастной физиономии Петровского отобразилось некое знакомое ему выражение. Примерно как у войскового старшины, посылающего новобранца, не знающего армейских примОчек, на склад за ведром звиздюлей.
"Ладно, посмотрим, что у них там", — решил князь, спешился и направился к будке.
Мужик в армяке всё продолжал разоряться. Слова при этом он кричал такие, что даже ко всему привычному Никите Романовичу стало соромно.
Отодвинув мужика, он обнаружил окошечко, за которым виднелась чья-то наетая ряшка. По ней было видно, что обладатель ее — птица невысокого полета, но физическим трудом давненько уже себя не осквернял.
— Мне... это самое, — сказал Серебряный и показал рубль.
Глазенки на наетой ряшке блеснули, как два начищенных полтинника.
— Меди нет, — скучным голосом сообщил меняла. — Есть новоблагословенные по пять, десять, двадцать и пятьдесят копеек. Премия за сдачу грешного металла — пять копеек ассигнацией. Давай сюды, — и он протянул пухлую руку.
— Как это — меди нет? — не понял князь. — А на что ты тогда меняешь?
— Говорю же, на новоблагословенные, — сообщила ряшка и показала какую-то бумажку величиной с ладонь. На бумажке Серебряный успел разглядеть чей-то портрет.
— Это что? Дай-ка поглядеть, — князь протянул ладонь.
Пухлая рука тотчас отдернулась.
— Поглядеть? Может, тебе и ключ от дома, где деньги лежат? — угрожающе протянул меняла.
Никита Романович прикинул ситуацию. Покупать за рубль какую-то бумажку он, естественно, не собирался. К тому же физиономия будочника выдавала в нем изрядного хитрована. А народные рецепты для излечения избытка хитрости воевода, по долгу службы, знал отлично.
