Крылья ветра

Нэрриха поднял лоцию, взвесил на ладони — тяжелая книга, основательная. Пальцы ловко прощупали переплет, промяли обложку, сгибы, кромки.

— Держи. Ничего в ней нет, портить переплет не стану. Но — уговор. Сегодня пролистаешь всю, прогладишь ладонями каждый лист. Если найдешь хоть малый след игольного прокола или иной знак, покажешь мне.

— Спасибо!

Ноттэ усмехнулся, сгреб в корзину выбранное для себя. Снял с крюка лампу и пошел к люку, блеклым прямоугольником обрамляющему вечер там, вне трюма. Бэто нес короб и прижимал локтем свою драгоценную лоцию. То был, по мнению Ноттэ, действительно наилучший вариант из существующих — полный список с выносками на полях, с цветными раскладными картами в несколько сгибов. Помощник капитана предсказуемо потащил сокровище не в свой сундучок, но предъявил Вико, как законный трофей 'Гарды', с боем взятый у самого нэрриха...

— Утром встанем на якорь в бухте острова Чайки, — отметил Вико, с интересом рассматривая трофей. — Надо же, капрский список, он впрямь на вес золота. Молодец, помощник.

Ноттэ не стал слушать дальше, поклонился и ушел в каюту. Зоэ по-прежнему спала. Сам нэрриха устроился на тюфяке и тоже постарался заснуть. В глубине души он надеялся снова увидеть мотылька и ощутить робкое преддверие счастья — щекотку невесомых лапок крылатого чуда на раскрытой ладони. Но мотылек улетел, рука была пуста, она лишь гладила ветер, невидимку с растрепанной шелково-прохладной гривой... Ветер рвался вперед, пока не он обернулся скакуном, способным домчать до самого дальнего и сложного ответа. Непокорный, норовистый конь-ветер упруго отступал под ладонью, уворачивался и гарцевал, не даваясь в руки. Но все же он оставался рядом, не уходил и не вынуждал снова висеть в пустоте небытия. Ноттэ следовал за своим ветром, издали рассматривая корабли людских душ, их паруса, наполненные дыханием снов. Даже мельком заметил Зоэ. Маленькая плясунья босиком шагала по ряби лунных бликов. Волосы распущены, сама худенькая, в жалком застиранном платье. Лопатки выпирают крыльями, ключицы тоньше прутиков и обтянуты кожей. В руке надкушенное яблоко, в кармане — здоровенный ломоть лепешки с мясом. Даже такая, она шла — наполненная. Взгляд, раз поймав фигурку на волнах, не мог уже продолжить бег. Скакун-ветер влился в облачный табун. Ноттэ отпустил его и без сожаления отвернулся, помчался догонять Зоэ. По воде идти было сложно, он увязал в волнах все основательнее, глубже, но продолжал упрямо продвигаться.

— Эй, ты спишь?

— Доброе утро, Зоэ. Ты во сне ела яблоко?

— Если бы только яблоко, — пожаловалась девочка, упираясь острым локтем в живот нэрриха. Видимо, идея отсутствия пупка не утратила оригинальности, и теперь малявка пыталась продавить его. — Бобы, креветки, маслины, лепешки, селедку... Я ела все, что мне не давали прежде, а я так хотела отведать! Теперь я знаю, что это такое: быть сытой аж за глаза.

— Не слышал ничего подобного.

— Ну, мне больше не хочется есть ни наяву, ни во сне, — улыбнулась девочка. — Это здорово. Ноттэ, а зачем я нужна тебе? Вернешься ты за мной — и что?

— Не знаю, не думал. Увезу и позабочусь, чтобы никто не нашел тебя. Ни Башня, ни иные нэрриха, вроде Борхэ. Других целей у меня нет.

— Совсем?

— Совсем.

— Меня можно удочерить, просватать, сдать в работницы, — нахмурилась Зоэ, перечисляя и улыбаясь, то есть не веря ни в одну из названных участей.

— Ты очень обидишься, если я честно скажу, что считаю тебя случайной обузой? Скорее даже невесть откуда взявшимся долгом. Я не знаю, в чем мои обязательства и почему я ощущаю их.

— Не-е, не обижусь. Ты не врешь. Спасибо. Я буду ждать тебя, кого мне еще ждать-то? Ты надежный. Вот...

Она дернула плечом — понимай, как сможешь. Сама вижу, что обуза, а отпустить не желаю, даже на словах. Нэрриха рассмеялся и спихнул с живота локоть. Потер кожу, ощупал — дырка пупка почти что наметилась. Зоэ помогла замотать пояс. Толкнула дверь и выбежала на палубу. Вроде и не танцует, — отметил Ноттэ, улыбаясь вслед и любуясь тем, как девочка гибко двигается, подставляя ладони ветру. Низкое утреннее солнышку наполняюет горсти алым сиянием...

Такой малышку Зоэ Ноттэ и запомнил, такой она и осталась четыре дня спустя, на берегу острова Серой Чайки.

Люгер покинул бухту, а нэрриха всё стоял на корме и всматривался в силуэт, нарисованный алым солнышком, черно-золотой. Глаза слезились, щурились... Но снова и снова упрямо искали фигурку на берегу. Пена волн взблескивала перламутрово-рассветно, скалы казались облиты свежестью, с них постепенно испарялось туманное сияние новорожденного дня. Отчетливо видна в бликах и мареве утра была лишь Зоэ, одна-единственная и даже уникальная загадка острова Серой Чайки, новое найденное в странствиях чудо мира, состоящего целиком из вопросов.

Зоэ — особенный вопрос, знал нэрриха: её наличие в мире не вызывает ни отрицания, ни раздражения, ни протеста. Она просто живет — и это естественно, правильно. Как танец, наполненный смыслом и душой. Может, люди не силком и обманом тянут нэрриха в мир? Может, дети ветров сами охотно ступают в туман неопределенности бытия, увлеченные обещанием тепла. Внезапно возжелав родниться, они упрямо спешат к огню, полные жажой разгадать извечные загадки...

Глава 4

Башня и её тень

'...запас силы, имеющей много названий, но знакомой подобный мне даже без всякого обозначения. Допустим, я приму трактовку Башни и определю эту силу, как раха, — порыв ветра, отрезанную прядь могущества. Согласно подсчетам Рудольфа Темного от срезания до иссякания раха проходит 500-600 лет активной жизни. Он же, будучи одним из нас, смог сформулировать принципы конденсации раха из внешних источников. Таковые пути доступны лишь нэрриха высоких кругов опыта. Увы, продвижение Рудольфа к истине прервала нелепая случайность — точнее, тот полоумный фанатик... Но минувшие двести тридцать лет дали мне время и позволили восстановить не сами утраченные фрагменты записей, но их логику. Бессмертие — мечта королей и грандов Башни. Еще два-три десятка лет, и я смогу торговать если не этим бесценным товаром, то куда более скромным, имеющим понятную цену и создающим постоянную в себе потребность. Положим, я расценю услуги так: один флакон — десять лет жизни сверх отпущенного. По истечении оплаченного времени будет снова торг, и снова оплата, и снова страх смерти, работающий на меня... О истинная власть, как ты удобна! Ты — тень за тронами королей, я — фигура в тени. Без тумана мистики, все рационально и измеряемо. Я, великий Борхэ, сын грозы, куда более, чем бог! Его власть незрима, моя будет — весома и ощутима. Остались последние проверки. Я ухвачу ветер перемен за гриву, он не вырвется. Вечность ляжет к моим ногам послушной собакой'.

Берег Серой Чайки давно истаял вдали, скрылся за линией горизонта. Волны дней качали на спинах 'Гарду', несли к берегу...

У времени коварная природа: оно вязкое болото скуки, одолеваемое с немалым трудом, пустое, кажущееся бескрайним... Но в самый неподходящий миг вдруг открывается грохочущий водопад непредвиденного, он рядом! Времени или слишком много, или недопустимо мало, средние состояния редки и доступны, пожалуй, лишь всезнающим мудрецам.

Ноттэ усмехнулся, подставил лицо родному ветру, сегодня лишенному порывов, спокойному. Упрямому: тащит и тащит к берегу, туда, куда спешить нельзя, не разобравшись с наследством Борхэ. Его записи, как понятно по уже прочтенному и первично осмысленному — безмерно опасны. А день так спокоен, череда мелких волн лоснится в неярком свете, проникающем сквозь облачную ткань. 'Гарда' плавно режет носом серо-сизый щелк поверхности, рулевой задремал от безделья. Команда опасливо наблюдает за капитаном, борющимся со скукой давно выработанным способом.

— Дальше, — зевнул Вико, прикрыл глаза и уточнил: — Парада.

— Так... ну... в общих чертах если, — замялся Бэто, робко гладя обложку дареной лоции.

— Лоцмана на борту нет, брать чужаков мы, гончая Башни, не всегда вправе, — укорил капитан. — Так какого лысого беса ты краснеешь и сопишь, словно девка, прижатая в толпе и облапанная, за что не след? Ты в порт Парады ночью при юго-западном ветре входить будешь тоже — в общих чертах? Или вроде нэрриха, по водичке побегаешь и колкие мели прощупаешь пятками?

— Ну...

— В Параде при юго-западном, как раз десять лет назад, он сам брал лоцмана, — Ноттэ отвлекся от бумаг и охотно выдал тайну. — Ночью из постели выволок за бороду.

— Выволок... капитан? — поразился Бэто.

— Пассажир, — поморщился Вико, нехотя признавая прошлое. — В дело встрял этот же языкатый еретик, что вздумал теперь лезть в обучение моего помощника. За борт таких, и весь сказ. Сам сидит кислее уксуса и мне застит радость.

— Уже молчу, — пообещал Ноттэ.

Он снова погрузился в чтение чужого дневника, морщась от неприязни. Ядовитый гной беды надувался нарывом, полнил душу болезненным предчувствием. С чего нэрриха Ноттэ возомнил, обманутый отсутствием достойных спорщиков, что подобные ему — именно подобны? Приходят из небытия, откликаясь на зов. Получают тело, вполне настоящее во многих отношениях, способное ощущать боль, холод, жажду. Обретают рассудок. И вместе с ним безрассудство... гордость, гнев, восторг, презрение — весь набор человеческого и скотского, многие нити, и сам нэрриха переплетает их — порой сознательно, а порой и безотчетно. Так, постепенно, возникает личность.

Очень давно Ноттэ ощутил, как зародилось и окрепло понимание ответа на один важный вопрос. То бла даже не мысль, а невысказанное, хрупоое наитие... Кем бы и чем бы ни были породители нэрриха — высшие силы — они лишены много, присущего живым. Высшие не страдают от своей неполноты, поскольку её нет в ином измерении мира. Но, может статься, призрак неведомого и влечет, и дразнит их, втягивая в водоворот танца? Каково это — быть частью мира? Вдруг именно таков первый вопрос? Для ответа даже высшему приходится потрудиться: отрезать от целого, начисто отделить, прядь себя — и обеспечить её великим даром людей. Так вручается нэрриха умение оценивать, смотреть на мир и видеть нечто главным, а прочее — фоном. К тому же люди живут в потоке времени и событий, это особенное существование, интересное для высших.

Если все так, виновны ли плясуньи хоть в чем-то? Они лишь позволяют утратить одно и обрести другое. Обменять безмятежность на нестерпимое любопытство. Стать в какой-то мере богом, создателем цельного внутреннего мира — 'я'. И к тому же творцом обстоятельств и ходов человеческой истории, существом, влияющим на внешний мир. Прямая плата за перемены — клятва служения первого круга, если некто догадается и успеет её стребовать. Плясуньи редко получают пользу от танца. Сэрвэды Башни узнают о пляске слишком быстро и стараются первыми найти нэрриха, явленного в мир. Обычно — успевают, если слуги короля не опережают их...

Но есть для нэрриха и косвенная плата — это утрата себя прежнего, у рожденных в теле нет и следа памяти о бытии ветра.

Получается, плясуньи — мостик меж мирами, вернее, тот самый кинжал, отсекающий прядь ветра... Он, Ноттэ, долгое время по-детски хранил обиду на орудие и не пытался найти и наказать того, кто направлял удар, кто использова ритуал в корыстных целях. Нэрриха — несравненные воины. Пока они служат, связанные клятвой, они безмерно надежны. Но, исчерпав долг и обретя свободу, нэрриха, затаившие обиду, становятся главной угрозой для бывших хозяев. Не зря Башня следит за всеми нэрриха по мере сил людских, и старается одних вознаградить, объявив своими клинками воздаяния, а иных, упрямых, наказать и ущемить. То есть в конечном счете создает хрупкое и фальшивое равновесие интереснов, основанное на противопоставлении нэрриха друг другу, игре на их слабостях.

Вот и пример. Ноттэ, нэрриха с солидным опытом седьмого круга, пожелал разобраться в грязной истории отравления любимого старого учителя. Башня знала: Ноттэ, сын заката, уже убивал своих сородичей, но в последнее время притих... Гранды учли и то, что Ноттэ давно странсвует, что он отвык от городов и королевских дворцов, а потому вполне наивен в нынешних интригах. И вот уже посланец грандов Башни доставил Ноттэ сведения о виновнике смерти учителя, а с ними заодно — дозволение законно убрать из игры и исполнителя, и даже заказчика давнего убийства. По занятному, но в то время неинтересному для Ноттэ стечению обстоятельств заказчик был претендентом на сан патора. И его разгневанный нэрриха наказал сразу... Лишь тогда люди Башни назвали имя исполнителя и дали весомые доказательства того, что нэрриха Борхэ виновен.

Сейчас выясняется, что у Башни есть весомейший интерес в устранении Брохэ. Именно этот нэрриха вздумал торговать бессметрием. Как понятно теперь, Борхэ возомнил себя высшим.

Оглядываясь в прошлое уже без гнева и боли, ременно ставший клинком Башни Ноээт не может не понимать: есго опять использрвали вслепую... Башня устранила угрозу со стороны Борхэ со свойственным ей хладнокровием: безошибочно и чужими руками. И теперь гранды убеждены, что Ноттэ просто обязан предоставить им заветный флакон с конденсатом долголетия. Точнее, он, весьма честный в любом найме со своим нанимателем, передаст сундук и записи покойного. Все записи. Иначе сам окажется под ударом и подставит нынешних свох друзей...

— Не будет сегодня улова, — громко посетовал капитан.

— Почему? — напоказ удивился Бэто, опознав игру.

— Глянь: нэрриха хмур! Прям черный ураган, чье брюхо набито отборным градом, как селедка — икрой. Рыба учует погоду души и уйдет на глубину. Рыба — она не дура... Дураки мы. Куда нырять с палубы, ежели берег далече? Мы терпим. Смиренно.

— Смиренно? — восхитился Ноттэ, закрывая чужой дневник и убирая в сундучок, под секретный замок. — Вико, что ты знаешь о смирении? Ты для этого словца или слишком стар, или слишком молод.

— Ага... в точности не выяснено. Ну, иди сюда, покумекаем, седины мои учтем. Бэто, что замер? В дрейф 'Гарду', лодки на воду и вперед за рыбой, покуда я забалтываю двуногую непогоду. Для такого дела требуется пустая палуба. Ясно?

— Да.

Помощник помрачнел, будто и его накрыла тень обещанной тучи. Кому приятно быть изгнанным во время обсуждения важной тайны? Свое неумение молчать Бэто уже осознал, огорчение пережил и теперь хмуро исполнял указания капитана: не слышать лишнего самому и дать вдоволь шума иным ушам.

Нэрриха встал к штурвалу, почти касаясь локтем Вико. Капитан ворочался и ворчал в любимом кресле. Ноги уже неплохо держали его, но правое колено гнулось неохотно, а сверх того приобрело коварную особенность: подламывалось при резком движении, роняя тело... Это, полагал нэрриха, временное неудобство. Клинок Борхэ прошел под нижними ребрами и разрезал позвоночник, удар не оставил надежды на жизнь. Но чудо состоялось, пусть не без осложнений. Только разве имеет смысл жаловаться капитану — выжившему, по-прежнему управляющему любимым кораблем?

— Что за беда? — буркнул Вико. — Ты на себя не похож.

— Не отдам записи, весь люгер по досточке разберут и вас порежут на ленты, выясняя до последнего слова, что было и чего не было.