Третий меморандум

Александр в общем доброжелательно относился к этим самозваным детям природы; но сейчас он был не в духе, а добычи было мало. Добычи вообще становилось все меньше и меньше, вынос охотничьих баз в сайву породил лишь полумесячное оживление. Кролики пока плодились плохо, так что мясной паек колонистов неуклонно уменьшался. Каждую неделю молодые консулы поднимали вопрос о "распечатке" неприкосновенного ряда мясных консервов во втором складе, и каждую неделю этот вопрос проваливался здравомыслящим большинством.

— Слушай, староста, — Казаков, пнув ногой одну из семикоз, обратился к Сереге Кондрашову, старосте охотничьей смены. — Что добычи мало?

- У нас одних, что ли, мало? — угрюмо возразил Кондрашов, глядя исподлобья и поправляя ожерелье. Там, среди обезьяньих пластин, красовались клыки тахорга. — Со стороны хорошо говорить...

— Я знаю, что у всех мало, — Казаков пошел на понятный : смешно было упрекать охотников в отсутствии энтузиазма. — Вот я и спрашиваю — почему?

— Боятся, наверное. — Кондрашов пожал плечами. — Тахоргов уже две недели не видно на всех точках, может, повыбили их? Рогалики на север ушли; козы бояться научились, разбегаются... Обезьян сколько угодно: вчера ночью опять Развалюху обложили.

- Ну и что?

Кондрашов еще раз пожал плечами.

Шесть штук. Одна со стрелой в заднице ушла в лес.

— Со стрелой. — это плохо, — вдумчиво заметил координатор.

Экспедиция на севере, посланная искать руды, уже несколько дней ползала по скально-холмистому райоиу и регулярно сообщала о многообещающих следах; тем временем все накапливалось число мелочей, начиная от стрел и рыболовных крючков и кончая мисками и дверными петлями, которые приходилось штамповать из листовой жести с соответствующей деградацией качества.

— Может, нам обезьян привозить? — оживился староста. — Мы тут всех мясом затоварим.

Координатор поморщился. Мясо понцырной обезьяны было жестким и пахло яблочной гнилью и резиной; а тотально отваренное, оно становилось синим, трясучим и совершенно безвкусным. Видимо, борьба чувств главы государства дошла до Кондрашова, потому что он добавил:

— Мы вот едим, и ничего. В отваре клубничного гриба вымачиваем сутки, жарим — и вполне...

Координатор посмотрел на старосту с подозрением. Глухачев еще неделю назад сообщил, что ходят слухи: охотники варят на своих точках из клубничного гриба не то брагу, не то пиво. О принципиальной возможности такого употребления дня три назад обмолвилась и Вика.

Эх... Ну, короче, Казаков собирался на днях нагрянуть на какую-нибудь точку с инспекцией, и потому сейчас ничего не спросил. Подозрительный же взор староста вынес по-швйковски безмятежно.

— Мы и клубничного гриба можем заодно понапривозить. — предложил он.

— Ладно, — пробурчал Казаков, отводя глаза.— Будете эту неделю работать с пищевиками, расскажи о своих' открытиях. Со следующей недели начинаете заготавливать обезьятину.

— Обезьянину, — поправил Кондрашов, увидел выпяченную губу, щелкнул каблуками, кинул руку к коротко стриженым волосам и гаркнул:

— Слуш, трищ координатор!

— К пустой голове руку не прикладывают, — буркнул недовольный Казаков. — Иногда охотничья вольница раздражала, но действуя в лоб, можно было лишь себе же подпакостить.

Постояв для порядка возле грузовика еще полминуты, координатор неспешно направился в сторону моря, а увидев белеющий на фоне лазури парус подходящего катера, хлопнул себя по лбу и направился в гавань почти бегом. Это был рыбацкий катер, которому назначили на обратном пути с ночного лова зайти на Боконон и вывезти на берег Маляна, изъявившего желание вернуться в лоно.

Возвернутого в лоно священноучителя необходимо было перехватить на берегу, отвести к себе, напоить коньяком и договориться, прежде чем он успеет наломать каких-нибудь дров.

Катер пришел с богатым уловом. Рыбаки в брезентовых рукавицах, высоких сапогах и обветшалых плавках перебрасывали вяло извивающихся рыб со дна судна на деревянные тачки. Рыбы были большие, розовые и серебристые, с костяным шипастым панцирем на голове и голым хвостом. Эти обитатели мелководья хорошо ловились на Девонской банке, обнаруженной в тридцати километрах от побережья. Казаков мельком подумал о явной несправедливости: охотники куда популярнее рыбаков у женщин, а между тем, рыбаки дают колонии три четверти животного мяса и вовсе не избавлены от опасностей. Десять дней назад, ранним утром, мимо катера "Одинокий свистун" прошел под водой, преследуя косяк сардин, гигантский жук размером с катер. Рыбаки вначале приняли его за подводную лодку...

Из-за нагромождения стропил и лесов, воздвигавшегося на причальной скале (строили ангар для яхты), показался Малян, Он был бородат и напоминал библейских разбойников. В руке он имел котомку, в которую, видимо, наспех, засунул всю одежду, явившись на берег в одних плавках. Малян не заметил координатора. Он с недовольным видом осматривал леса.

Зря, — сказал Казаков, подходя со спины.

Малян вздрогнул и обернулся.

— Что — зря? — спросил он о вызовом. — Во-первых, здравствуй, самодержец.

— Здравствуй, первосвященник, — спокойно ответил Казаков. — Зря, говорю, разделся: теперь все видят, что ты ничуть не исхудал на острове. Мученика не выходит.

— "Что-то я не то говорю" ,— не в первый раз за день подумал координатор.-Мне ж с ним договариваться надо!"

— Я и не собирался, — с достоинством ответствовал Малян. — Я вижу, до тебя не в состоянии дойти тот элементарный факт...

Казаков стоял и терпеливо слушал. Какой-то стропальщик, в немыслимой позе повисший '' над ним, прекратил вбивание гвоздей и тоже прислушался. Казаков со значением посмотрел на него: стропальщик возобновил вбивание. "Вот и гвозди скоро стекут дефицитом, — мелькула государственная мысль.-А гвозди из жести не очень-то сделаешь..."

— Короче, — сказал он вслух, — ты совершенно прав. Я не ругаться присел. Пошли ко мне: посидим, поговорим, — голос координатора перешел на свистящй шепот, — выпьем слегка...

— О чем говорить , — бормотал Баграт, шествуя вслед за Казаковым по плотному серому песку, мимо собираемого деревянного пастила, ведущего на скалу. За их спинами маркеловские столяры любопытно переглядывались. Всем было ужасно интересно.

— Все и так ясно... Дело надо делать, а не говорить... говорить...

— Слушай, Баграт, — Казаков обернулся к Маляну. — Ты так и пойдешь через весь город — голышом?

— А что? — немедленно возмутился Баграт. — Или ти уже ввел закон об охране общественной нравственности? Главное, чтобы я сам считал свое поведение естественным!

— Правильно, — закивал координатор, — Но все-таки... девушки... опять же, шипы всякие о почве, щепки...

— Щепки, — возмутился Малян, натягивая башмаки. Подумав, он надел и рубашку, но застегивать ее демократически не стал.

Они прошли через весь поселок к коттеджу Совета. На них кидали мгновенные взгляды пробегавшие мимо рыбаки с тачками, строители и столяры, протаскивавшие бревна и доски, деловитые автомеханики и швеи, носившиеся между мастерскими, складами и помещениями для выделки шкур. Казаков шел, как Брежнев мимо почетного караула, с застывшей доброжелательной улыбкой. Баграт вышагивал гордо и независимо. Какой-то случившийся навстречу патрульный свободной смены, увидев важных персон, нахлобучил на затылок вытащенную из-за пояса пилотку, сделал каменно-голубевское лицо и красиво отдал честь, Малян зашипел; когда Казаков ответно кивнул головой, Малял зашипел еще сильнее.

— Я так и думал,-сообщил он, когда со зноя, напоминавшего крымскую сиесту, они ввалились в прохладье и полусумрак коттеджа. — Совсем распустились без меня... Скоро сво портрет на плацу повесишь и назовешь — "площадь великого вождя."

— Ладно, ладно, — бормотал Казаков, не оставлявший, надежд сговориться. — Смотри лучше, что я припас. Ради тебя, анархиста небритого, пошел на злоупотребление служебным положением!

Замок входной двери щелкнул, на окна опустились шторы, и на столе появились: два стакана, маленькая плитка шоколада, банка мясных консервов и плоская бутылка коньяка. У Баграта блеснули глаза; блеск преломился в толстых линзах очков и золотыми искорками заплясал на стакане.

— А что за коньяк?... ну, так и думал, дагестанский, какая мерзость! И даже гранатов, наверное, нет... Нашел, что предложить!

Казаков, уже плеснувший в свой стакан, остановился.

— Значит, тебе не наливать? — спросил он с отеческой теплотой, и сделал вид, что собирается завинтить крышку. Батрат произвел последовательное движение руками,

— Но, но! — запротестовал он, — Прекрати это! Надо же понимать разницу между субъективным восприятием и объективной необходимостью.

Казаков налил коньяк Маляну,

— Надо, — согласился он. — Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Но сначала — прозит!

Малян отозвался в том плане что да, прозит, влил в рот свою дозу, скривился, еще раз пробормотал "какая мерзость" и вонзил вилку в ровную розоватую поверхность венгерской ветчины. Казаков закушал кусочком шоколада.

— Кстати, как продвигается глобальный — труд?— Спросил он и снова понял, что это не лучшее начало для задушевной беседы. Как можно было понять из ответного монолога, Малян написал введение; Малян считал, что творческую работу нельзя регламентировать; Малян не хотел выступать в роли примитивиого хронографа что, несомненно, было бы кое-кому на руку; и вообще, введением он недоволен и его надо еще переписывать. Казаков слушал и изнывал от желания заорать. Он уже понял, что ничего путного из беседы не выйдет и вообще, день, паскудно начавшийся, будет паскуден до дна. До донца, как сказал бы Маяковский....

...— Короче, мы не можем позволить себе роскошь иметь даже одного тунеядца!-координатор говорил с тихим бешенством. Бутылка была на две трети пуста.

— Если на то пошло, тунеядцы здесь вы! — Баграт с сожалением рассмотрел дно консервной банки и отшвырнул ее в угол. — Вы сели людям на шею и тихонько кроите тоталитарный и феодальный режим, а ты вон даже теоретическую базу подвел! У нас уникальная возможность, а вы хотите все опошлить... не дашь мне здесь спокойно работать, уеду к Валерьяну.

— Что ты называешь работой? — ядовито осведомился координатор.

— Думать ! — Малян упер перст в Казакова. — Думать, а потом делать!

— Все вокруг будут вкалывать, чтобы Малян мог думать! Гуру, конечно, предпочтительнее, чем координатор, да? Хомейни лучше Горбачева?

— С-сравнил! — Малян фыркнул. — И вообще, это мимо. Дешевая демагогия. Уеду в Валерьяну, будем с ним думать вместе...

— Да поезжай к чертям собачьим! Посмеюсь там, как ты будешь думать... Только если через месяц не напишешь первую главу, поставим на Совете вопрос о саботаже,-добавил Казаков ни к селу, ни к городу.

— В условиях ультиматумов вообще отказываюсь писать! — Палец ходил иэ стороны в сторону, как луч аэродромного прожектора. — Я вам не нанимался!

— Во, во! Вот ты выйди, — координатор сделал широкий жест, — и громко ска жи: я вам не нанимался, я буду ду-умать, а вы меня кормите!

- Демагогия! — Немедленно отпарировал Малян. — Я вам не нанимался, а не им! Им мои мысли нужны, им вы не нужны! А, что с тобой говорить! — Малян тяжело встал. Его лицо выражало уверенность в полном поражении собеседника. — Пока я н-ничего против вас делать не буду, — заявил он великодушно. — Осмотрюсь... опять же, твою информацию о бес... бессмертии я не в меру... то есть не в полной мере осмыслил. Заезду вот к Валерьяну, побеседую. Ну, привет!

Казаков молчал, больше всего ему в данный момент хотелось не говорить а стрелять, причем сразу во всех. Малян секунду постоял, потом развернулся и горделиво вышел, тщательно прикрыв дверь. Казаков вскочил, поднял в углу консервную банку и швырнул ее вслед, разразившись длительной тирадой. Банка шлепнулась о дверь, отскочила и, ковыляя помятым боком, откатилась в свой угол. Три раза стремительно пересекя свою комнатку (из-за скромных габаритов, это напоминало прыжки на стену), он тоже выскочил вон, сбежал по ступенькам и направился куда-то без заранее обдуманного намерения.

Солнце садилось сквозь полосы тонких лиловых облаков. Короткий субботний рабочий день (семь часов, по недавнему указу Совета, с непременно-вечерней дискотекой) закончился, усталые толпы проходили мимо координатора в свои домишки, бараки и палатки — переодеваться. На площади Бобровский со товарищи монтировали аппаратуру. Навстречу попался веселый и чумазый Танеев с несколькими питомцами. Танеев и питомцы дни напролет изучали вертолет и на днях собирались устроить испытательный полет по кругу.

— Александр, с нами жрать! — позвал Юpa.

— Что-то сейчас неохота. Я потом.

— Потом останется только холодная каша. Даже для координатора.

— Вот ты скажи это Маляну, — не выдержал Казаков. — Ему демократии не хватает!

Один из питомцев Танеева смущенно потупился. Он был стажером.

— Ты его не спросил, хочет ли он иметь кусок хлеба с маслом? — осведомился Танеев.

— Я ему намекнул, — ответил Казаков. Юные питомцы деликатно отошли в сторонку и отвернулись. Только тут Казаков счел нужным понизить голос. — Я ему намекнул... а он заявил, что уедет в Новомосковск.

— Шахтером решил заделаться, — раздумчиво произнес Танеев. — Это полезно для мозгов... только лучше плотником. Или рыбаком. Более библейские профессии, а?

Казаков посмотрел на Юру с теплотой (Танеев очень не любил Маляна) и в замешательстве: евангелических аллюзий от премьер-инженера он никак не ждал. Положительно, был день сюрпризов. Пробормотав: "ладно, на Совете встретимся", он продолжил свой путь, миновал интернат, жилые бараки-новостройки, заложенные фундаменты, остов кирпичной башни будущего элеватора со штабелями сохнущего вокруг под навесами кирпича-сырца, по серому песку, расшвыривая ногами пустые панцири и водоросли, обогнул уже потемневший частокол Кремля, раздраженно махнув рукой оторопевшему часовому на крайней башенке, и через пять шагов очутился в сайве.

Из ноздреватой коричневой почвы выпирали узловатые пни, на уровне колена распускавшиеся веером черных, длинных, мясистых листьев; по каким-то хвощеподобным стволам, росшим пучками, вились колючие лианы; траву заменял влажный бурый мох. Из-под ног сигала бледная членистая мелочь. Крупное зверье в окрестностях Кремля не появлялось уже почти три недели, а днем и того дольше, так что опасности не было на самом деле, но хотелось пощекотать себе нервы, побыть один на один с планетой, раз люди так обманчивы..., Казаков вспомнил, что, собственно, ни разу еще не покидал пределов Периметра, если не считать морской поездки две недели назад на один из островов, где умирали хиппи; даже в Дими?н (так с чьей-то легко, руки, по имени Колосова называли теперь Старый Замок) так и не выбрался...

Он углубился еще немного, так, чтобы не было видно башенок Кремля. Обнаружил гроздь сизоватых клубничных грибов, пристроившуюся на подножии дряхлого саговника, недовольно поморщился, завернул за холмик, утыканный молодыми побегами хвощебамбука, и замер. Там была маленькая ложбинка, поросшая большими белыми цветами. Цветы отдаленно напоминали родедендроны, лепестки были покрыты мелким узором голубоватых жилок. Все так привыкли к мезозойскому виду теллурийской флоры, что не ожидали от нее ничего подобного, хоть Вика и говорила об опыляющихся видах, а охотники доносили о цветении лиан... Казаков сел на пригорок, взял один цветок за стебель, потянул. Стебель не поддался, тогда Александр достал нож и с неожиданным трудом перепелил его. Цветок, увы, не пах.