Добрый король Джон?

Что касается высшей администрации, то здесь у Джона были большие проблемы, и главная из них носила имя Хьюберт Валтер, архиеписком Кентерберийский и практический правитель страны от имени Ричарда в течение шести лет. Архиепископ раздражал и беспокоил Джона, как больной зуб: никогда не знаешь, в какую минуту он тебя подведет, и ни на минуту забыть о себе не позволяет. Сэр Хьюберт так привык руководить, что автоматически пытался командовать и Джоном, а тот вовсе не был настроен терпеть новых командиров на свою голову. Что самое обидное, от этого командира было не избавиться — архиепископ Кентерберийский автоматически входил во все мыслимые комитеты, миссии и советы.

Были у Джона сомнения и насчет других лордов. Решил он их довольно странным способом, отправив сэра Хьюберта и Уильяма Маршалла с совершенно разными дипломатическими миссиями к Филиппу где-то в районе великого поста 1205 года. Причем, сэры были совершенно не в курсе миссий друг друга. Маршалл попытался вежливо отказаться, ссылаясь на то, что срок, защищающий его владения в Нормандии от Филиппа, практически истек. То есть, если ему не удастся заключить мир, ему придется принести оммаж королю Франции. И в том же положении находятся многие другие. Похоже, именно на это Джон и рассчитывал, обозначив владения своих подданных во Франции как индикатор лояльности. Он промурлыкал что-то вроде того, что клянитесь, кому хотите, лишь бы ваши сердца были верны мне. И удивительно спокойно дал отмашку на принесение оммажа Филиппу, чем воспользовались действительно многие.

Филипп, разумеется, тоже сразу напомнил Маршаллу, что время-то почти вышло, да еще пригрозил, что если Маршалл не принесет ему вассальную клятву здесь и сейчас, дело может обернуться для него скверно. И Маршалл принес клятву, полагая, очевидно, что короли приходят и уходят, а земля-то постоянна. Впрочем, он, возможно, верил, что ему удастся заключить мирный договор с Филиппом, который, в кои-то годы, был расположен поговорить.

Тем временем Хьюберт Валтер узнал, конечно, о параллельной миссии Маршалла. Сказать, что он обозлился на Джона — это ничего не сказать. Сэр Хьюберт был в ярости. И, как человек действия, он не стал тратить запал на гневные письма королю, а просто отправил Ральфа Арденского к графу Булони с весточкой, что у Маршалла нет никаких полномочий для заключения мира. А уж граф быстренько сообщил об этом Филиппу. То есть, архиепископ успешно торпедировал планы собственного суверена. Филипп был, несомненно, счастлив, что ему подвернулась такая блестящая возможность прервать переговоры, и Маршалл бесславно вернулся в Англию. Где его встретил очень злой король.

В самом деле, ведь Джон встретил одного из первых пэров своего королевства, который перешел в вассалы к его врагу, ничего не получив взамен для короля. Конечно, виноват в ситуации, по сути, был архиепископ, но тот был где-то, а Маршалл — вот он. Опять же, вряд ли старый вояка был действительно столь наивен, что верил на 100% в возможность мира с Филиппом. Скорее всего, землица в Нормандии перевесила государственные соображения. Джон пригрозил Маршаллу судом и умчался в Портсмут, где, наконец, начало что-то происходить. Флот был собран, пехота подтянулась. Король также объявил тотальную амнистию всем заключенным, кроме государственных преступников, и большая часть помилованных была взята в армию.

Правда, сильно похоже на то, что Джон не очень тщательно информировал своих баронов о том, что именно он собирается делать с собранным войском. Людей собирали "на службу королю", и как-то предполагалось, что для защиты Англии от высадки врага. Тем более, что какие-то потомки Стивена Булонского и правда предъявляли права на английский престол, и Филипп даже пообещал им всемерную помощь. Любопытно, что и здесь было очень заметно разделение между знатью английской и англо-норманнской. Для англичан, Джон был королем англичан, терявшим континентальные владения из-за происков врага, короля Франции, и предательства лордов. И англичане были вполне готовы наказать врагов на континенте.

Для англо-норманнов, имевших значительные связи и владения на континенте, картина выглядела по-другому. Они были готовы защищать Англию, где у них тоже были богатые владения, но на континенте предпочитали служить двум господам сразу. Для них защитой Англии было просто укрепление береговой защиты, не более того. Достаточно трогательно недавно поссорившиеся Маршалл и Хьюберт Валтер воссоединились с целью помешать Джону отправиться воевать во Францию. В принципе, Маршалл не был политиком, и не был, конечно, двуличным предателем. Он просто влип в непростую лично для него ситуацию. Что касается Валтера... Этот-то был политиком до мозга костей. Только вот он, архиепископ Кентерберри, шесть лет выкачивал из своей страны средства для Ричарда, и своими глазами видел, чего стоят англичанам ангевинские владения. Возможно, он персонально пришел к выводу, что Англии эти владения просто не нужны.

Сложность ситуации, в которую попал Маршалл, стала особенно неприятной для него в начале июня 1205 года, когда король Джон действительно призвал сэра Уильяма к ответу. С точки зрения короля, тот принес вассальную клятву его врагу, ничего не получив взамен для короля. И единственным способом оправдаться было отправиться в Пуату воевать за Джона и против Филиппа. Маршалл, конечно, понимал, что воевать с Филиппом, его нынешним сюзереном во Франции, ему нельзя — это бесчестие. Это бунт. Но ведь и отказаться поддержать своего второго сюзерена, в Англии — это тоже бесчестье и бунт. И что ему оставалось? Только припугнуть высших баронов страны тем, что если его признают виновным в государственной измене, подобное обвинение ждет их всех.

А Джон понаблюдал за реакцией своих пэров, помянул зубы Христовы, и заявил: "I see plainly that not one of my barons is with me in this ; I must take counsel with my bachelors about this matter which is beginning to look so ugly". Это была многообещающая фраза, которая не обещала ничего хорошего присутствующим в будущем. Что касается королевских юристов, то лично Маршаллу обращение к ним короля сулило только хорошее. Дело в том, что они справедливо не нашли, кто из присутствующих баронов вправе судить запутавшегося пэра. Рыльце в пушку было у всех, а вот таких заслуг, как у Маршалла, не было ни у кого. Дело можно было бы решить поединком, "Божьим судом", если бы кто-то из пэров решился вызвать Маршалла на дуэль, но желающих ожидаемо не нашлось. В конце концов, тот только на турнирах победил около 500 рыцарей за свою жизнь, не проиграв ни одного поединка.

Похоже, Джон был вполне доволен решением, потому что прямо с заседания отправился на обед, куда пригласил и Маршалла. В конце концов, король убедился в том, в чем хотел убедиться.

Реванш

К 9 июня 1205 года войска и флот короля Джона были готовы действовать. Уже началась погрузка, когда Хьюберт Валтер и Уильям Маршалл очень драматично разыграли перед королем сцену, буквально грохнувшись перед ним на колени, и эффективно препятствуя желанию своего суверена послать их лесом и удалиться, обнимая колени Джона.

К

артина, расписанная двумя лордами, была ужасна. И армады Филиппа, и французы-предатели, и, самое главное, беззащитная Англия, все воины которой будет на континенте, когда Филипп наверняка высадится. Поскольку короли не бродят в одиночестве, сцена была сыграна перед всем двором, и присутствующих изрядно напугала. Разрыдался, говорят, и король — но не от страха, а от злости. Потому что понял, что все его усилия последних пяти месяцев не привели ни к чему: его лорды не дадут ему принимать решения. Если надо, не дадут силой.

После долгой ругани между Джоном и пэрами, решено было просто послать на континент некоторое количество рыцарей. Остальные войска, собранные с таким трудом и затратами, были распущены. Момент был потенциально опасен для баронов. И пехотинцы, и моряки были в ярости. Что интересно, они прекрасно понимали, кто именно виноват в ситуации — не король, а его министры.

Если бы Джон был так же жесток, как его родители и старшие братья, он разделался бы с оппозицией на месте — и история Англии была бы совсем другой. Но Джон дал затолкать себя на корабль и отправить в Винчестер. Говорят, он был, собственно, готов высадиться на о-ве Вайт и кинуть клич "бей баронов!", но дал себя уговорить этого не делать.

Более того, 15 июня он сделал еще одну ошибку. Решив наказать своих лордов, он приказал им откупиться большими суммами — собираясь, несомненно, купить на эти деньги наемников. Но беда-то в том, что лорды отнюдь не открыли свои сундуки, и не расстались со своим золотом. Они просто подняли подати, и приказ Джона ударил именно по тем, кто, в подавляющем большинстве, его поддерживал. Король не сообразил, что, карая подданных, он должен иметь силы, который покарают именно тех, против кого санкция была предназначена. Таких сил у Джона не была, как их не будет еще многие столетия у последующих королей Англии. За глотку баронов возьмут в далеком будущем только Тюдоры.

Впрочем, архиепископ умер в июле 1205 года, и единственной репликой короля по поводу этой смерти было энергичное "наконец-то!". И в самом деле, король немедленно начал готовить новую экспедицию, и на этот раз никто и пикнуть не посмел. Благо, на опасность высадки уже кивать было нельзя — стало ясно, что самой Англии ничто не угрожает. Новый флот был готов к отплытию 26 мая 1206 года. К сожалению, к тому момента Филипп уже беспрепятственно завоевал все, что мог, и единственной крепостью, в которой англичане могли высадиться, была Ла Рошель.

Джон высадился в Ла Рошели 7 июня, и был встречен с превеликим энтузиазмом. Разумеется, под его знамена немедленно начали стекаться все, недовольные Филиппом, и все, кто был рад приветствовать наследника Алиеноры Аквитанской. Джон засел в аббатстве Сент-Мексан, располагающемся на практически равных расстояниях от Ньора и Пуатье. Оттуда он отправился к крепости Монтобан, где засели те, кто стоял к нему в оппозиции в Гаскони. Говорят, эту крепость сам Карл Великий осаждал семь лет, и не добился ни малейшего успеха. Очевидна, с тех времен осадная техника стала гораздо эффективнее, потому что англичане взяли Монтобан уже через две недели осады. Не сказать, что это было легко, но они это сделали.

К 21 августа Джон был в Ньоре, откуда через неделю отправился в Монтмориллон. Очевидно, успехи англичан произвели впечатление на Альмарика Туарского, который присоединился к английскому королю. Вдвоем, они вторглись в Анжу. Зря, ох зря Маршалл и Валтер не пускали Джона во Францию тогда, когда у него был реальный шанс повернуть там положение в свою пользу. Даже в 1206 году хроники аббатства св. Альбиниуса пишут о нем, словно о мессии или святом: "when the king came to the river Loire, he found no boats for crossing. Therefore, on the Wednesday before the Nativity of the Blessed Mary, coming Sept. 6 to the Port Alaschert, and making the sign of the cross over the water with his hand, he, relying on Divine aid, forded the river with all his host ; which is a marvellous thing to tell, and such as was never heard of in our time". Такие вот чудеса от короля Джона.

Через некоторое время Джон и Альмарик разделили силы, и продолжали воевать довольно успешно. Пока сам Филипп не спохватился и не появился непосредственно в районе боевых действий. Джон понял, что пришла пора снова попытаться заключить мир. Потому что его собственные бароны, принесшие вассальные клятвы королю Франции, воевать против собственного сюзерена не стали бы, как это уже ранее четко обозначил Маршалл. Их земли, их богатство были во Франции, и что им был Джон по сравнению с этим? Досадно, очень досадно что именно Джон потом на века сохранил презрительную кличку "мягкий меч", а не те, кто предавал его на каждом шагу.

Успехи Джона заставили Филиппа отнестись к вопросу мира (скорее, перемирия, потому что оба знали, что ни тот, ни другой не могут остановиться на половине пути) гораздо внимательнее, чем неуклюжие и неубедительные выкладки Маршалла и Валтера. Мир был заключен с тем, чтобы вступить в силу 13 октября 1206 года. На два года. Похоже, что главной задачей на это время было бы разобраться, кто из баронов является чьим вассалом. Ситуация, видимо, стала слишком запутанной. Решили, что на эти два года каждый останется вассалом того, чьим вассалом себя считает, а комиссия из двух французских и двух английских баронов будет разбираться, кто чей.

Торговля между двумя доминионами должна была быть совершенно свободной, без специальных лицензий. Слова каждого из королей заверили по тринадцать поручителей с каждой стороны. Любопытно, что одним из главных поручителей за Филиппа был герцог Бретани Гай Туарский, вдовец покойной Констанс и приемный отец сгинувшего герцога Артура. Очевидно, для Филиппа к тому моменту не осталось сомнений, что Артур не вынырнет из ниоткуда. А со стороны Джона на ту же роль был выдвинут... родной брат Гая Туарского, виконт Альмерик. Должно быть, это был жест в сторону "родных" баронов, которым Джон уже не верил.

Что ж, Джон вернулся в свое островное королевство победителем, причем теперь его руки были свободны на целых два года для того, чтобы навести порядок в собственном хозяйстве.

В домашнем болоте

Начало делам домашним было положено Джоном еще сразу после смерти архиепископа Кентерберийского. Тогда он провел некоторое время в Кентербери и отбыл, прихватив изрядное количество ценностей покойного архиепископа, аскетическими вкусами не отличавшегося. Заковыка с выбором архиепископа была серьезной, и проблема с этим выбором не была чем-то новым. Давным-давно в церковных кругах кипела то более, то менее сдержанная вражда. Монахи считали, что архиепископ должен выбираться из их рядов. Епископы были уверены, что выборы первого прелата страны должны проводиться в их рядах. На деле, архиепископа назначал король, чего не одобряли ни монахи, ни епископы.

Возможно, с современной точки зрения ситуация выглядит бурей в стакане воды, но для Англии XII — XIII вв этот вопрос был более, чем серьезным. Главный прелат королевства — это практически второй король, причем, для многих он был даже королем главным. Разве не он был проводником воли Божьей на земле? Плюс, как уже упоминалось выше, архиепископ автоматически входил в самую высшую администрацию королевства. Поэтому для короля то, кто занимает пост архиепископа Кентербери, было делом практически государственной важности.

Часть монахов выбрала на эту должность некоего Реджинальда, чуть ли не во тьме ночной, в условиях чрезвычайной секретности. Реджинальд практически сразу после этого отправился в Рим, чтобы получить благословение папы на свое избрание. План был прост: поставить всех перед фактом, что вот ваш новый архиепископ, а вот и согласие Святейшего Престола. К сожалению для себя, Реджинальд не сдержал тщеславия, и немедленно, только ступив на континент, начал повсюду именовать себя "избранник Кентербери".

Разумеется, новости о том, что у Кентербери уже имеется, оказывается, избранник, добрались до Англии довольно быстро. И, разумеется, наделали много шума. Епископы немедленно отправили протест в Рим, а та часть кентерберийской братии, кто не принимал участие в выборах Реджинальда, поспешили к Джону с заверениями, что они ни сном, ни духом. Джон принял их очень мило, и не менее мило бросил фразу, что Джон де Грей, епископ Норвича, пользуется его, короля, особой дружбой и доверием. Разве не было бы славно, если бы архиепископом был выбран именно он? Король даже своих клерков отправил с монахами, чтобы у тех была помощь в правильных выборах.