Кроме этих мыслей что-то еще удерживало в машине. Прислушиваясь к себе, Малика ощущала тонкую нить, тянущую в замок. Словно лишь там ей вновь станет легко дышать и прекратится стонущая боль в груди, которая появилась совсем недавно.
— Мун будет смотрителем?
— Пока он находится в замке — да.
— А я? Кем буду я?
— Ты поможешь Вилару выздороветь.
Малика покачала головой. Значит, ей отведена роль целительной пилюли.
* * *
Она вслед за Адэром переступила порог спальни Вилара.
В комнате витал вязкий аромат травяных настоек и мазей. К ядреным запахам клевера, полыни, багульника и мяты примешивалось сладковато-тягучее благовоние меда и акации. Воздух одновременно и дурманил и бодрил. Как будто сидишь у звонкого горного ручья, свежесть прохладной воды наполняет тело бодростью, а от душистого дыхания ветерка, прилетевшего с цветущих лугов, клонит в сон.
Малика даже на какое-то время растерялась. Воображение так четко нарисовало картину уединения на лоне природы, что не сразу удалось разглядеть тумбочку, сплошь заставленную баночками и бутылочками, глубокие кресла с деревянными лакированными подлокотниками, брошенный на полу плед.
Адэр прошел через комнату и облокотился на изголовье широкой кровати. Смуглый старик в серой холстяной одежде склонился в низком поклоне. Две служанки засеменили к выходу. Проходя мимо Малики, хмыкнули. Вилар приподнялся на локтях. Из золотистых глаз выскочили радостные солнечные зайчики.
Она всю дорогу представляла встречу с маркизом, продумывала слова, которые смогут объяснить ему, что рассчитывать на ее доступность бессмысленно. И вот теперь смотрела в запавшие глаза Вилара, и облако его нежности окутало ее с головы до ног. Да какая же она дурочка, если решила, что Адэр, прикрываясь болезнью друга, вез ее в замок с единственной целью — посмеяться над ней. Малика смотрела на Вилара и знала, что он ее ждал, как, вероятно, никого и никогда в своей жизни не ждал.
Морозная свежесть прикоснулась к груди. Малика нахмурилась. Адэр... Она с первого дня их знакомства, даже не слыша и не видя его, чувствовала отношение к себе.
— Малика... — промолвил Вилар и улыбнулся.
Она подняла с пола плед:
— Почему вы в постели?
— Так получилось.
Малика бросила плед на кресло, спрятала за спину руки и сцепила пальцы:
— Вы не похожи на больного.
Конечно, это неправда. Даже несведущему в медицине человеку было понятно, как плохо себя чувствует маркиз. От былой упитанности не осталось и следа: из-под одеяла выглядывали худые плечи, на щеках появились ямочки. Темные тени обвели глаза.
Вилар похлопал по постели рукой, обтянутой бледной кожей:
— Присядь.
Малика заметила, как Адэр скривил губы.
Взыграла гордость... будь она неладная...
— После долгой дороги не помешало бы пообедать. Да и вещи за меня никто не разложит.
Адэр хмыкнул и, сбросив плед на пол, развалился в кресле.
— Ты придешь ко мне? — спросил Вилар. — Позже, когда разложишь вещи.
— Конечно.
"А куда я денусь? — думала Малика, шагая к двери. — Теперь я ваша сиделка".
* * *
Мун совершал обход своих владений. За неделю ничего не изменилось. Слуги, занятые работой, окликали его и поздравляли с возвращением. Он махал рукой в ответ и продолжал путь. Спустившись в сад, заметил между деревьями Адэра с каким-то человеком. Не желая лишний раз попадаться правителю на глаза, пошел обратно. Но, сделав несколько шагов, медленно развернулся. Все звуки исчезли. Хотелось кричать, но голос пропал.
Мун брел по газонам и клумбам, сминая цветы и ломая молодые побеги кустов. Схватил Йола за рукав. Развернул к себе. Выдавил:
— Брат...
Держа Йола за руку, словно страшась, что тот исчезнет, взлетел, как во времена былой молодости, по ступеням. Злился, что слишком длинный коридор, и боялся, как бы от неожиданного счастья не остановилось сердце.
Втянув Йола в комнату, Мун перевел дух. Взглянув на брата, разрыдался.
Йола вытирал слезы на его щеках:
— Мун научился плакать.
— Жизнь научила.
Хотелось прижать Йола к себе и не отпускать. Но, испугавшись, что от переживаний подкосятся ноги, усадил брата на жесткий стул. Сам сел напротив.
— Мое жилище, — сказал Мун и обвел рукой комнату.
— Йола думал, брат живет у морун.
— Как видишь — нет.
Йола поерзал на стуле:
— Йола виноват перед Муном. Йола не понимал Муна.
Мун отвел взор. Как легко сегодня сказать "виноват", а в то далекое время ориенты с позором выгнали его. И в тот злопамятный день Мун, задыхаясь от обиды, поклялся никогда не возвращаться к своему народу. И вот нынче его брат винится?!
Все силы ушли, чтобы вопрос прозвучал спокойно:
— А сейчас? Неужели что-то изменилось?
— Мун исчез на двадцать лет.
Мун покачал головой. Двадцать лет пролетело, как сон. Так можно сказать, когда уже их прожил. Но когда наступали тяжелые дни, жизнь походила на резину — казалось, что испытания никогда не закончатся.
— Вы меня ждали?
— Нет, — промолвил Йола. — С земель морун не возвращаются.
— Они никого насильно не держат.
— Моруны опасны!
— Не опаснее ориентов.
— Про морун ходят истории, — не унимался брат.
Мун закашлялся. Налил в стакан воды, залпом выпил.
— Йола! Вот, что я скажу. Сказок про ориентов ходит намного больше. И надо быть круглым дураком, чтобы в них верить.
Йола, слегка пошатываясь и теребя рубаху, заходил по комнате:
— Не так Йола представлял встречу с Муном.
— А я даже не представлял.
Брат остановился:
— Йола видел моруну.
Мун расплылся в улыбке:
— Моя девочка, Эйра. Но здесь ее зовут Малика.
— Как мать.
Мун кивнул.
— Малика тоже в замке? — спросил Йола.
— Она умерла.
Брат сел на стул:
— Умерла... Значит, Яр... ушел за Маликой...
— Нет, сначала умер Яр, а Малика ушла следом.
Йола потер кончик носа:
— Йола хотел извиниться. Не успел. Правитель знает, что Эйра — моруна?
— Не знает. И, надеюсь, никогда не узнает. — Мун взял брата за руку и крепко сжал. — Расскажи, как поживает морской народ? Расскажи о море...
* * *
Малика тихонько постучала и заглянула в комнату:
— Мун!
Увидев на сером фоне окна два темных силуэта, пробормотала:
— Я потом...
— Иди к нам, дочка, — сказал Мун.
Малика в растерянности перешагнула порог. Она надеялась застать Муна одного и расспросить его о брате. Сейчас же корила себя за нетерпеливость. Наверняка старики вспоминали или обсуждали нечто приятное, а может даже сокровенное, совсем не предназначенное для чужих ушей.
— Что это вы в темноте? — спросила Малика, лихорадочно придумывая повод уйти.
— Да так. Заговорились.
Мун чиркнул спичкой, зажег стоящую на столе свечу. Пляшущий огонек осветил седые пряди, морщинистые лица, усталые глаза, опущенные плечи.
Мун положил ладонь поверх руки брата:
— Это мой брат Йола.
— Я знаю, — сказала Малика и, улыбнувшись, добавила: — Весь замок только об этом и гудит. — Пристально посмотрела на стариков. — Вы так похожи!
— Как Вилар? — спросил Йола.
— Спит, — ответила Малика.
— Посиди с нами, — промолвил Мун.
Малика чувствовала себя лишней. Вдобавок взор Йола вызывал в душе необъяснимую тревогу.
— Вы же целый день ничего не ели! Я сейчас что-нибудь принесу.
— Йола знал Яра, — еле слышно проговорил ориент.
— Вы знали моего отца? — несмело переспросила Малика, решив, что ослышалась.
— Ждал с Яром встречи. Не дождался.
Маленькая комнатка заходила ходуном. Свеча расплодилась сотней подрагивающих огоньков.
Малика на ватных ногах приблизилась к столу, опустилась на стул:
— Вы мне расскажете о нем?
Йола полез в глубокий карман широкой штанины. Достал холщовый мешочек, протянул Малике:
— Яр... — Обвел комнату взором, будто искал слова в тенях, пляшущих на стенах. — Яр забыл у морского народа.
Малика непослушными пальцами развязала шнурок. На ладонь из мешочка выкатились несколько разноцветных жемчужин.
— Что это?
— Ориенталь. Морской жемчуг. Он твой.
— Я не возьму.
— Это не подарок. Это Яра. Йола возвращает. — Старик сжал ее подрагивающие пальцы. — Жемчуг всегда был с Йола. Йола надеялся на встречу...
Обнял Малику, осторожно, ласково, и прошептал на ухо без малейшего акцента:
— Прости меня, дочка.
* * *
Отъезд ориентов никак не сказался на жизни замка. Да и какие изменения могли внести несколько человек в серых одеждах, чтобы стало заметно их отсутствие? Коридоры, что пару дней назад, что сейчас хранили тишину, изредка нарушаемую звуками шагов прислуги и охранителей. В саду примятая пледами трава, освободившись от гнета, быстро вскинулась и упруго зазвенела соком. Пыль, поднятая колесами автомобилей, унесших ориентов к морю, успела осесть и исписаться следами ящериц и птиц. Солнце, равнодушно взирая на серые стены и безжизненные окна, палило желтую пустошь так же нещадно, как и в предыдущие дни.
А в кабинете, за плотно закрытой дверью, как раненный зверь, метался Адэр.
С раннего утра он уселся за отчеты, поступившие из различных контор. Вагоны, которые в свое время подталкивали наместники, по инерции пока еще бежали по рельсам, и за несколько сумасшедших дней, проведенных в поисках Вилара, собралась целая стопа мелко исписанных листов. Скоро к их штудированию приступят советники, и на стол в кабинете лягут сжатые, с четкой информацией таблицы, какие Адэр видел на столе отца. Но пока...
Месяц назад, когда он впервые взял в руки деловые бумаги, им двигал интерес — чем же одарил его Великий? Если б Адэр смог оценить по достоинству и принять с благодарностью подарок, то, возможно, простил бы отца. Не смог... Затем появилось сумасшедшее желание найти хоть что-то обнадеживающее, светлое, что поможет расправить плечи и двигаться вперед. Не нашел... И в конечном счете занимался рутинной работой по единственной причине: он хотел знать все, или почти все, чтобы ни советники, ни кто-либо другой, не сумели обвести его вокруг пальца, как это сделал отец.
Некоторые документы Адэр изучал, подчеркивал строки, выписывал в свой блокнот цифры. Некоторые просматривал и откладывал в сторону. Большинство листов без лишних раздумий сминалось в кулаке и летело в корзину для мусора — незачем собирать макулатуру.
Открыто хлебных лавок — три. Закрыто — восемь. Цена на мясо выросла на мор. Почему у порубежских денег такое мерзкое название? Умерших сто сорок, новорожденных сто шестьдесят. Хлеб исчезает, а бедняки плодятся.
Так... А вот и налоги, пошлины и штрафы. Мизер... В прошлой жизни таких сумм хватало разве что на подарки племянницам. Но поднимать налоги нельзя. Это исключительное право Совета.
Рекордно высокая за последние двадцать лет температура воздуха. Метеосводки поступали дважды в неделю, и каждый раз сообщали о рекордах. Ошибка? Возможно. Только зачем ему это?
Плюс двести безработных. Запишем... Пожар на мебельном заводе, три жертвы. Чей завод? Подданного Партикурама. Тогда не важно — налоги все равно идут мимо казны. Слишком много свободы Великий дал иностранным дельцам, но... пересматривать законы может только Совет.
Заведено сорок три уголовных дела. Пятнадцать преступников отправлены в тюрьмы, пятеро в искупительные селения. Это неинтересно... это тоже не надо... и это ерунда... а здесь загнуть уголок, чтобы не забыть перечитать.
А... вот и отчеты с приисков. Взором скользнул по цифрам, уткнулся в блокнот, застучал ручкой по странице. Маловато...
Ближе к вечеру Адэр добрался до низа стопки. Взял фирменный глянцевый бланк с четким оттиском печати банка, пробежал взглядом по строчкам... и, бросив на стол, заметался по кабинету.
Он нищий! Ну, или без пяти минут нищий — так гласила финансовая выписка. Почти все, что было в казне, съели расходы на прием. Оставшихся денег едва хватит на содержание замка и жалование многочисленным конторским служащим. Да, он лично подписывал счета. По меркам Тезара суммы были настолько смешными, что даже в ум не пришло сложить их и вычесть из имеющихся средств.
В дверь постучали.
— Что надо? — крикнул Адэр, еле сдерживаясь, чтобы не выскочить в коридор и не надавать оплеух постучавшему.
В щелку просунулась голова Гюста.
— Вы просили родословные вельмож...
Но взглянув на Адэра, секретарь тотчас скрылся.
Адэр подлетел к окну, уперся руками в подоконник. Ему уже не нужны родословные. Его поднимут на смех, если он предложит советникам работать в долг.
Как же недальновиден был отец, отправив его в эту глушь. Недруги Великого только и ждут, чтобы с позором выдворить из Порубежья престолонаследника Тезара. И этот позор несмываемым пятном ляжет на честь династии Карро. Отец непомерно много поставил на карту. Зачем?
От удара кулаками по подоконнику зазвенели в рамах стекла. Должен быть выход! Здесь и сейчас! Он обязательно есть! Надо только успокоиться и подумать.
Он бродил по пустым коридорам, кружил по комнате собраний, мерил шагами Мраморный зал. И когда звездную дорогу на огромной картине затянули полупрозрачные сумерки, перешел в холл. Долго, неподвижно сидел в мягком кресле и даже не понял — он спал или был настолько поглощен думами, что не заметил, как его окутал полумрак.
Послышались тихие шаги. Из-под центральной лестницы вынырнула высокая широкоплечая фигура. Немного помедлив, взлетела по ступеням.
— Свет! — крикнул Адэр и вскочил.
Яркий свет люстр заставил зажмуриться. Когда Адэр открыл глаза, увидел вытянутое лицо охранителя, стоявшего наверху лестницы.
— Мой господин, — растерянно промолвил он. — Я вас разбудил?
Но Адэр уже устремился под лестницу. Влево и вниз — узкий коридор во мраке, перед лицом — низкая дверь. Адэр открыл ее ногой. Рукой нащупал на стене выключатель. Тускло загорелась лампа. Взор метнулся по комнатушке, замер на телефоне.
— Мой господин... — прозвучал за спиной срывающийся баритон.
Адэр подошел к столу, снял трубку, прижал к уху.
— Приемная старшего советника Троя Дадье. Кто у аппарата?
— Я все объясню, — словно с того света донеслись слова охранителя.
— Охранитель Адэра Карро, — произнес Адэр в трубку.
Раздался щелчок, послышался недовольный голос:
— Что-то еще?
Адэр нажал на рычаг, повернулся к посеревшему, как стена человеку.
* * *
Малика украдкой посматривала на темные окна и сдерживала вздохи. Вилар настолько был увлечен рассказом о дорогах в Тезаре, что совсем забыл о времени.
Когда из гостиной донесся звук шагов, Малика радостно заерзала — вот и Адэр, ее спаситель. Повернулась на звук открываемой двери, вскочила со стула. Вилар замолчал на полуслове.
Адэр прямиком от порога направился к Малике, впился в лицо колючим взглядом:
— Кем тебе приходится Мун?
Малика невольно сделала шаг назад:
— Он заменил мне родителей.
— Значит, ты сирота.
Малика коротко кивнула.
— Сколько лет вы в замке?
— Осенью будет двадцать.
