Записки подменыша

Помнится, Наджиб пытался сломить её теми же примитивными приёмчиками — упрёками, нравоучениями и грубо-однозначными оценками. Даже у него не получилось. А Наджиб, между прочим, ифрит.

Иногда Алиса задумывалась, как он там. Они ни разу не виделись с той злополучной ночи весной — ни на сходках "изнанки", которые она изредка посещала, ни просто в городе. Казалось, что мэр ввёл Наджиба в её сценарий ради пары эпизодов — и легко вывел обратно в небытие, как только психиатр-ифрит доиграл свою роль.

— И стоят они, наверное, целое состояние, да?! А что ты со мной сделаешь, если я их случайно укокошу? — (Бережно повертев в пальцах бокал, Даниэль чуть наклонил его к полу — и засмеялся, увидев, как Алиса шутливо хмурится. Смеялся он снова долго, заливисто, запрокидывая голову, скаля хищные белые зубы — с каким-то истеричным сладострастием. На секунду ей показалось, что в уголках его кошачьих глаз блестят слёзы. Понятно, почему он почти не пьёт — ему и не нужно. Он будто бы от природы в хроническом опьянении). — А чего ты удивляешься?! Я же быдло неотёсанное!

— Я так не думаю.

— Зря. — (Вновь став серьёзным, Даниэль сделал глоток вина — резко, много, не смакуя ни аромат, ни вкус. Алиса чуть не поморщилась от такого кощунства; но почему-то ей стало весело). — Н-ну... Вот вроде и нормально, я без претензий — но для меня все вина на один вкус. Кучу перепробовал, а разницу не чувствую, прикинь?!

"Кучу перепробовал, а разницу не чувствую". Он точно думает только о винах, когда это говорит?

— Это нормально, когда не разбираешься, — вдыхая густой ягодно-древесный аромат Мерло, сказала Алиса. Ягодно-древесный — чем-то похожий на его парфюм. — Умение различать нотки запаха приходит с опытом. Даже самые необычные нотки — шоколада, например. Я очень удивлялась, когда впервые такое по-настоящему чувствовала.

— Да нет, нет, я не о том! — (Даниэль манерно взмахнул рукой, по-кошачьи сморщив нос. Алиса вдруг заметила, что он не касался телефона с тех пор, как переступил порог. Лестно. Он похож на человека, который не вылезает из переписок; значит, она действительно зацепила его. Зацепила крупную, очень крупную рыбу). — В смысле, вообще ничего не чувствую толком, понимаешь? Я очень люблю острую еду — и вот в какой-то период жрал её столько, что сжёг себе к чертям вкусовые рецепторы. Но не жалею, в процессе это было приятно!.. — (Он снова засмеялся, рассматривая её лицо). — Так что теперь все эти нотки шоколада да вишни — не моё. — (Опрокинув в себя остатки вина в бокале, Даниэль со стуком опустил его на стол — бесцеремонно, как кружку пива в пабе. Алиса проводила взглядом глиняные гребни на спинке дракона — и вздохнула). — Симона меня всегда критиковала за это. Говорила... — (Он прокашлялся, настраивая свой гибкий голос на тонко-визгливую волну). — "Как ты, долбоёб, ешь и пьёшь за пять минут?! Ты же ничего не успеваешь прочувствовать, это надо смаковать!" Она прям серьёзно злилась иногда на эту фигню.

— Симона — это твоя последняя девушка? — спокойно уточнила Алиса, поддевая вилкой кусочек сыра.

— Ага, — не менее спокойно ответил Даниэль, жадно набрасываясь на мясо и оливки. — Она хорошая! Очень хорошая, правда, — мягко промурлыкал он — с такой проникновенной грустью, так сверкая своими большими прекрасными глазами, словно Алиса спорила и обвиняла Симону во всех грехах. — Но, к сожалению, она ребёнок. В какой-то момент я просто понял, что этот человек может мне вредить.

Ещё один постоянный концепт в его речи — ему вечно кто-то вредит. Или может навредить. Интересно. Комплекс жертвы, слитый с обаянием разрушителя?

— Вы давно расстались? — якобы небрежно спросила Алиса. В подробности лучше пока не лезть — иначе он насторожится и закроется. "Пограничники" никому не доверяют, психопаты — и подавно. Порождения ночи и хаоса.

— Дней десять... Ах, нет, погоди! — Даниэль на миг прикрыл глаза, будто припоминая. — Две недели назад. Да, уже две недели.

— Уже? Это ведь очень недавно.

— Разве? — улыбаясь, тихо спросил он. Что-то в его вкрадчивом гортанном голосе, в нежно очерченных приподнятых бровях заставило Алису мысленно выгнуться от новой вспышки желания. Провокация?.. — Для меня это серьёзный срок.

— Я хочу сказать — то, что ты уже в Badoo...

— Да, и в Tinder'е тоже. И в других подобных местах, — с лёгким вызовом сообщил он.

— Так тебе не нужно время для восстановления? Не знаю — подумать, перестрадать это, побыть наедине с собой? — (Алиса сделала маленький глоток вина. Она уже знала, что ответ на всё это — очевидное "нет"; просто хотелось услышать, как он это выразит). — Всё же расставание — вещь болезненная.

Даниэль дёрнул плечом, капризно выпятив нижнюю губу. Теперь — в простом свитере — в нём было что-то трогательное, почти беззащитное; Алисе хотелось зарыться пальцами в пушистую густоту его волос.

Но хищник всегда может укусить того, кто ему неугоден, — даже если подпустит достаточно близко для ласки. А перед ней, несомненно, хищник.

— Нет, уже не нужно. Я же говорю — я киборг! Быстро адаптируюсь к новым обстоятельствам. Иначе я бы тупо не выжил. — (Он лучезарно улыбнулся, щурясь с каким-то непонятным выражением — то ли весёлым, то ли обречённо-злым). — Сдох бы во цвете лет, чесслово!.. Нет, ну я, конечно, погрустил пару дней. Так, для приличия. И всё — начал с чистого листа.

— Начал искать нового человека.

— Да. — (Его улыбка исчезла, в пёстрых глазах проступило новое, тяжёлое выражение). — Мне всегда нужен человек.

Отсутствие чёткой самоидентификации — и отсутствие самодостаточности. Наедине с собой ему невыносимо; это тоже понятно с первых минут. Алиса задумчиво любовалась тем, как под чуткими пальцами Даниэля с тарелок стремительно исчезает еда.

— Но не приводит ли это... к зависимости? К чрезмерному эмоциональному симбиозу? Ведь иногда одиночество — благо.

— Никогда! — холодно отрезал Даниэль, разрубив ладонью воздух. Его совершенные черты сейчас казались вырубленными изо льда. — Одиночество не может быть благом! Это боль и мерзость. Оно жрёт тебя изнутри, вот и всё. Человек существует только в социуме.

— По-моему, это индивидуально. Экстраверсия, интроверсия... Кто-то копит энергию наедине с собой, а в общении тратит, кто-то — наоборот. И...

— Да всё равно! Одиночество не может быть полезным, оно всегда отвратительно! — хмурясь, вскрикнул он. Вскрикнул напряжённо, мелодично-резкой нотой — натянутая струна, гибкая скрипка, бьющаяся в истерике. До чего поставленный актёрский голос.

Алиса почему-то опять вспомнила Альберта. "Мерзостное запустение одиночества" — вот как он это называл. Прямолинейно и убого.

Хотя — убого ли?..

— Не могу согласиться. И потом, знаешь, есть разница между одиночеством и уединением, — сказала она, подливая Даниэлю вина. Тот схватил бокал и снова осушил его в пару глотков. Она постаралась не думать о том, что выдержанное Мерло явно не заслуживает такого обращения. — Уединение — это как раз способ восстановить энергию, привести мысли в порядок. Человеку важно быть в социуме, безусловно — но, если полностью растратить себя в других, откуда же брать свою самость, как выражаются экзистенциалисты? Свою собственную суть? Если непрерывно бежать, как хомячок в колесе, нет времени разобраться в том, что ты думаешь, чувствуешь...

— Но в этом как раз и помогают разобраться другие люди, а не одиночество! И не "уединение"! — возмущённо перебил Даниэль, облизывая свои совершенные, как вишни на натюрмортах маньеризма, тёмно-розовые губы. Его лоб снова прочертили морщинки — то ли злые, то ли растерянные. Алиса уже знала, что услышит дальше. — Одиночество — ёбаное болото, которое поглощает тебя. Извини, что так много матерюсь, но блин!.. Что ты можешь понять наедине сам с собой, что почувствовать? В этом нет смысла! С людьми — жизнь. Любовь, секс, конфликт, драка, дискуссия — это всё с людьми. Когда ты один, есть только стагнация!

— Я пишущий человек, и я не так это вижу, — осторожно возразила Алиса. На самом деле, она уже давно видела это не так и не эдак — скорее как угодно, растеряв последние границы и правила. После договора с мэром они не то чтобы исчезли — скорее потускнели, полузабылись, как давний тяжёлый сон. — Для меня в одиночестве отшлифовываются, завершаются те впечатления, которые я получаю с людьми. А ты рассуждаешь, как...

— Ёбаный пограник! — расплывшись в сладкой издевательской улыбке, пропел Даниэль — и постучал себя пальцем по лбу. Потом сел поудобнее — точнее, полулёг, опираясь о локоть, как юная гетера, возлежащая на пиру, — и, сыто жмурясь, отщипнул от грозди пару виноградинок. Его кошачьи глаза теперь мерцали странной смесью веселья и враждебности — такой же, как в пекарне, когда он рассуждал о панках и анархизме или рассказывал о своей шизофреничке Мадлен. — Потому что я он и есть. Говорю же — у меня нет своей позиции. Я — это всё. Я — что угодно! Я — всё, что ты могла пережить, от самого плохого до самого хорошего!.. Абсолютная адаптивность.

Алиса улыбнулась. До чего по-детски, самонадеянно это звучит.

Но — почему-то — завораживает.

— Ищешь своё отражение в других, достраиваешь себя по их словам и мыслям. Да, всё правильно — всем людям с пограничкой тяжело в одиночестве, они не могут без общения. — (А психопаты не могут без него просто потому, что питаются другими, как паразиты. Перемещаются от жертвы к жертве, забавляются с разными игрушками — но ничто не заполняет ненасытную чёрную дыру внутри. Изучая нежные черты Даниэля, Алиса не стала говорить это вслух). — Быстро мы с тобой дошли до таких тем, — нервно улыбаясь, сказала она. — Но всё равно я не могу согласиться с тем, что одиночество влияет только негативно. Мне кажется, и людям с такими проблемами, как у тебя, иногда важно побыть наедине с собой — как раз чтобы "достроить" то, чего им не хватает...

— Нет! — твёрдым низким голосом оборвал Даниэль — и требовательно постучал ногтем по бокалу. Алиса плеснула туда ещё вина, почему-то решив подчиниться. — Мне не надо себя достраивать, понимаете, леди Райт?! Мне надо, чтобы меня подавляли! Чтобы меня достраивал мой человек! — (Он сделал странный жест — будто выжимал мокрую тряпку или сворачивал шею курице. Что-то в его обольстительно-тяжёлом взгляде подсказало Алисе, что второе сравнение вернее). — Я отдаюсь такому человеку полностью. А всё остальное — похуй!..

Ещё один жест — теперь пренебрежительно-аристократическое отбрасывание; стряхивает пыль с пальцев. Пыль — или горстку бесполезного пепла, в который превратил чьё-то сердце? Алиса скептически хмыкнула.

— Я вроде бы и понимаю, но... А как же выбор? Как же диалог? Ведь человека нельзя лепить, будто из глины.

— Меня — можно! И нужно! — весело кусая губы, прошипел Даниэль. — Я психопат-пограник, твою мать!.. Мне врач объяснил, как во мне всё это работает!

— Удивительно, на самом деле, что ты настолько всё это осознаёшь и понимаешь, — отметила она. — Особенно — в двадцать один год.

— Почему? — его глаза сверкнули детским любопытством.

Любишь, когда тебя хвалят, да? Подробно, аргументированно хвалят. Не просто говорят: "Ты красивый" или "Тебе идёт это пальто", — а объясняют, почему. Интересно.

— У "пограничников" редко бывает развитая рефлексия. Они очень импульсивны. Им часто вообще трудно понять и признать, что у них есть проблемы. А психопатам — и подавно. В их вселенной всегда правы только они сами — остальные виноваты тем, что плохо служат и подчиняются... — (Жадное, напряжённое внимание в его лице — будто злой белый огонь, сияющий под кожей; он подаётся вперёд, теребя рукав свитера. Алиса остановилась — намеренно, смакуя его реакцию). — Хотя — извини. Зачем тебе нудные рассуждения тётеньки, в которой умер недоразвитый психиатр?

— Нет, продолжай! — жарко взмолился Даниэль, вдруг дёрнувшись всем телом — судорога-рывок. От левого плеча — к правой кисти через грудь и спину; его всего подкинуло на диване, словно разрядом тока. Он посмотрел на свои пальцы, скрючившиеся, как птичьи когти, с тихим хрустом распрямил их — и поморщился. — Прости. У меня такое бывает. Эпилепсии нет, но есть предрасположенность. Когда я стрессую или, например, болею с температурой, всё это вылезает. Ничего...

— Ничего, — выдавила она. Принимает ли он препараты?..

— Но продолжай, продолжай!.. Мне нужно тебя слушать. Хочется слушать, как ты говоришь.

Мысленно Алиса застонала от наслаждения. Почему-то слышать, как это звучит его голосом, — до неприличия потрясающе.

— Мм, в общем... Мне понятно, что люди упорядочивают для тебя хаос жизни — в том числе тебя самого. Прокладывают тропки в тёмном лесу. "Внедряют" что-то в тебя, как ты выражаешься, или "вредят" тебе. Или и то, и другое. — (Даниэль помрачнел, изменился в лице, издав негромкое горькое восклицание. Алиса помолчала. Попала по открытой ране?.. Как это легко с ним — пугающе легко. Он весь — открытая рана. Интересно, какие у него отношения с семьёй? Хотя — это пока лучше не трогать. Наверняка там гигантские чёрные пласты ненависти и старых обид. По крайней мере — судя по тому, как он говорил о матери). — Мадлен?..

— Например, — бледнея, выдохнул он. Сейчас он отведёт взгляд, — подумала Алиса. Но Даниэль не сделал этого — только ещё жаднее, ещё отчаяннее смотрел ей в лицо, вжимаясь спиной в стену. — Продолжай.

Она сглотнула слюну в пересохшее горло.

— Понятно, что тебе трудно... увидеть ясно и себя, и другого человека — поэтому у тебя, скорее всего, нет стабильных оценок. Ты можешь, например, невероятно идеализировать человека — а потом так же сильно критиковать и обесценивать, когда разочаруешься. Для тебя нет границ и ориентиров в этой чаще, условно говоря. Нет ничего окончательного. Поэтому для тебя, как ты говоришь, "все люди — и разные, и одинаковые", и хорошие, и нет. Какие угодно — и никакие. Сплошные противоречия.

— Так и есть, — без выражения пробормотал Даниэль, доедая остатки мяса. — Люди — расходный материал. Все заменяемы.

— Опасная логика, — без осуждения отметила Алиса. — Психопатическая. Люди как вещи или источник ресурсов.

— Похуй. Для меня так и есть.

— Все, кроме человека, к которому ты привязываешься. Которому себя отдаёшь, — монотонно продолжила она. — "Любимого" человека.

— Да. Поэтому у меня нет друзей, например. Я всех отметаю, когда встречаю такого человека и ему отдаюсь. — (Он посмотрел Алисе в глаза — невинным, по-ангельски безмятежным взглядом). — Когда я был с Мари, допустим, я... Ох, что я только не сделал! Я перешёл полностью на другую страницу в Facebook, завёл другой номер, оборвал все прежние контакты. Она меня полностью перестроила. Я ей принадлежал. — (Даниэль прожевал кусочек сыра, перевёл дыхание — и его губы вдруг тронула чуть пугающая, блаженно-растерянная улыбка). — Тем больнее в итоге оказаться выброшенным на улицу. Теперь я боюсь обжечься.

Пора смягчить — хватит напирать. Иначе ты его напугаешь.