Комнатка под самой крышей "Цветка страсти" послужила бы отличной декорацией к роману про воинственных ярлов Белг Мейтарн. Стены были выложены тесаным камнем и украшены гобеленами, потемневшими от времени. Мебель грубая, массивная, из темного дуба, пол застелен шкурами. Оконный переплет был нарочито неровный, с вставленными в него кусками толстого непрозрачного стекла. Большое зеркало в медной раме не слишком соответствовало эпохе (во времена таких интерьеров зеркала были из полированной стали). Но его искусственно состарили, сделали мутным и даже ободрали по краям амальгаму. Сервировочный столик у кровати тоже был дубовый, грубо сколоченный, хотя и снабженный вполне современными колесиками. Никакой фарфоровой посуды, только серебро, и даже салфетки из грубого льна, с тарнской вышивкой. В глиняном кувшине стояла охапка цветущего багульника, а не каких-нибудь пышных оранжерейных цветов. Декораторы "Цветка страсти" ничего не упускали из виду, следуя новейшим веяниям моды.

В последнее время столичная молодежь почти поголовно заболела диким живописным Белгом и его своеобразной культурой. Впрочем, охотников лично посетить скалистые берега этой бедной страны с негостеприимным климатом находилось немного. Но зато в моду вошли меха, туники простого покроя, сапоги до середины бедра, светлые длинные волосы с вплетенными в них кожаными ленточками и прочие характерные приметы внешнего облика заморских соседей. Едва дождавшись весны, кое-кто перешел на безрукавки, щеголяя татуировками в тарнском стиле на мускулистых (и не очень) плечах. Хитровывернутые тарнские узоры красовались не только на коже, но и на одежде, обуви, покрывалах, книжных переплетах и даже на рубашках игральных карт. Интеллектуалы изучали тарнский язык и литературу, с жаром обсуждая их глубокую символичность и неповторимую уникальность. Народ попроще довольствовался чтением авантюрных и любовных романов с тарнским колоритом, которых развелось огромное множество. Скажем, про сурового ярла и его прекрасного пленника.

Прекрасный пленник в комнате имелся. Абсолютно обнаженный, с видом полного изнеможения после любовных утех, он раскинулся на меховом покрывале из шкурок чернобурой лисицы, выгодно оттенявших его белоснежную кожу. Однако с суровым ярлом вышла промашка. Вместо какого-нибудь белокурого великана с необхватными плечами рядом лежала чернобровая, синеглазая и смуглая леди.

Кавалер Таэлья, в общем-то, не возражал. Он только лениво размышлял в полудреме, считается ли за прекрасного пленника тот, кто сам приходит и уходит. К интерьеру он был скорее равнодушен, но у комнатки было одно огромное преимущество – второй выход по узенькой винтовой лестнице, через который можно было ускользнуть незамеченным в ночной темноте или предутренних сумерках. Что ему приходилось делать с редкостным постоянством. Может быть, слуги в "Цветке страсти" и подозревали, с кем встречается Фэйд Филавандрис, но благоразумно помалкивали. Здесь уважали тайны своих гостей.

Таэсса просто поверить не мог, что ему так долго удается скрывать эту скандальную связь. Случались и торопливые ласки в наемных каретах, и низкопробные номера на окраине города, и сброшенная из окна веревочная лестница. Фэйд прокрадывалась к нему в гримерку, и они трахались во время антракта, а потом Эсса Элья выходил на сцену с шальными глазами, с губами, припухшими от поцелуев. Играл он так, что критики наперебой предвещали ему скорый конец карьеры. Дескать, сгорит на сцене, не выдержав накала эмоций, и скатится с театрального небосклона, как падающая звезда. При этом он еще находил время на репетиции, тренировки, балы, а также на всех остальных любовников, коих насчитывалось не менее полудесятка. Его официальный покровитель, кавалер Мизуки, как-то посмел пожаловаться на редкость встреч; Таэсса соврал, что пишет пьесу, намереваясь достичь новых вершин в театральном искусстве. Если Мизуки интересовался, как идет работа, Таэсса зачитывал ему кусочки из своей юношеской писанины, с трудом сохраняя на лице серьезное выражение. Писанина его в юности была пафосна и витиевата до крайности.

Он мимолетно дивился, как Фэйд успевает еще вести свой бизнес. Похитив Эссу Элью после бала, она проводила с ним остаток ночи, ни на минуту не сомкнув глаз, а потом вскакивала в седло и мчалась на верфи ради какой-нибудь встречи с подрядчиком. Или приходила к нему охрипшая и злая, даже не сняв формальный костюм, прямо с заседания городского совета по вопросам торговли. Однажды Сайонджи вломился к ним в номер, чтобы доложить о пропаже одного из ее кораблей. Фэйд тут же выбралась из постели, бросив все на самом интересном месте. Таэсса хотел было сказать: "Уйдете сейчас – и можете никогда не возвращаться!" Но она заткнула ему рот поцелуем, а потом кивнула Сайонджи: "Подмени-ка меня ненадолго". Белокурый нахал, и глазом не моргнув, полез к Таэссе в постель, на ходу сбрасывая одежду, в то время как она одевалась. Таэсса сопротивлялся довольно долго – из чистой вредности, потому что с той ночи у себя дома ни разу не встречался с Сайо наедине и успел даже чуть-чуть соскучиться. Но Сайонджи был, как всегда, убедителен и вполне успешно подменял Фэйд до утра. Принцесса наняла для поисков мага, организовала спасательную экспедицию, поставила всех на уши в порту, а потом вернулась и задала жару обоим любовникам. Железная женщина. Таэссу больше не удивляло, как Кинтаро умудрялся удовлетворять развратного кавалера Ахайре, до изнеможения затрахивать выносливого нэйллью, да еще заводить интрижки на стороне. Степная кровь!

Пока он так лежал, перебирая воспоминания прошедших месяцев, что-то пощекотало ему живот. Что-то тяжелое, побрякивающее металлом. Он открыл глаза и не сдержал восхищенного возгласа. Руки сами собой схватили роскошное ожерелье, которое, как маятник, качалось над его пупком. Другой край ожерелья держала Фэйд. Похоже, заранее припрятала под подушкой, да еще нагрела в руке, чтобы не было холодным.

Огненная шпинель сама по себе не слишком дорога. Но камни такого размера, такого сочного переливающегося цвета, будто пылающие огнем! Одиннадцать крупных камней без малейшего изъяна, подобранных один к одному, так что ни один не выбивается из ряда. И тонкая, изящная оправа, не скрывающая их красоту. Таэсса знал это ожерелье. Примерял его. Оно горело на его белой шее, будто лента огня. Гладкие камни буквально ласкали ладонь. Он тогда с трудом выпустил его из рук. И вряд ли найдет в себе силы сделать это во второй раз. Фэйд знала, на чем его подловить. От этой мысли к его щекам прилила краска стыда.

– Теперь я точно знаю, что вы за мной шпионите! – Таэсса попытался спасти положение, выдавая смущение за гнев. – Я совершенно случайно заглянул в эту лавку, чтобы укрыться от дождя! В жизни не видел подобного барахла. Примерил кое-что от нечего делать... – Невольно уличая себя во вранье, он не мог оторваться от ожерелья, пропуская камни между пальцами.

Она не собиралась оспаривать обвинение. Только прищурилась:

– Уж от него-то ты не откажешься.

– Слишком вызывающе, да и огранка старомодная... – он скривил губы, но все равно не мог выпустить ожерелье из рук. – К тому же, мне совершенно не с чем его надеть...

Фэйд расхохоталась и оставила ожерелье в руках Таэссы. Прежде он виртуозно выдумывал предлоги, чтобы не принимать ее подарков, но теперь невыносимо фальшивил.

– Я пришлю к тебе завтра портного с тканями, выберешь сам цвет и фасон. Целых две недели до королевского бала. Он тебе хоть десять нарядов пошьет.

– И как вы предлагаете объяснять подарок моему покровителю? Тайный поклонник? Новый любовник? Бабушкино наследство? Ваши шпионы ведь доложили, что в лавке я был не один?

– Ну скажешь, вернулся и купил. – Она тщетно пыталась сдержать улыбку, наблюдая его трепыхания.

– Да я себе украшений в жизни не покупал! – вскричал шокированный Эсса Элья. – Мизуки такой нудный, обязательно начнет допытываться...

– Ну и пошлешь его к бесам и демонам. Будь он поумнее, сам бы тебе купил.

Что правда, то правда. Мизуки совершенно не заметил, как неискренне Эсса Элья ругает "старомодное барахло" и как запала ему в душу огненная шпинель. Он был не то чтобы глуп, но несколько ограничен.

– Сдался тебе этот сынок наместника, – сказала Фэйд с явным презрением, вторя его мыслям. – У него даже денег своих нет, только отцовские. В гвардии не служил, дальше столицы не выезжал. Ну разве что на курорт.

– А вот это уже не ваше дело, леди Филавандрис! – парировал Таэсса. – Роль покровителя ему вполне удается.

– Принцесса крови для этой роли недостаточно хороша?

Вся веселость ее покинула. Она смотрела на него серьезно, даже требовательно.

Таэсса отвел глаза:

– Опять вы начинаете! Я же говорил, что не собираюсь обнародовать нашу связь. Вы не представляете, какие пойдут кривотолки! Все знают, что вы дочь этого степного дикаря, а я сын кавалера Ахайре, а его отец был любовником прежнего государя, и говорили, что кавалер Ахайре чуть не женился на государыне Ингельдин, когда им было по двадцать лет... – Таэсса запутался в родственных связях и в собственных мыслях. – Скажут, что это метафизический инцест, что эльфийскую кровь тянет к варварской, будут трепать имя нэйллью, и батюшку еще приплетут. Скажут, он озаботился потомством лишь для того, чтобы дочери его любовника было с кем переспать! И потом, я столько раз клялся, что вам меня не завоевать. Не могу же я признать свое поражение перед всей столицей!

Он всегда подозревал, что Фэйд недолго будет мириться с ролью тайной любовницы. Роли были написаны задолго до их рождения: великой Белет-Цери в романе про Ашурран. Ей полагалось предъявлять на него права. Ему – сопротивляться. Лишь тот, кто пуст, фальшив и тщеславен, годится в покровители для актера. Только не Фэйд. Она видит его насквозь, и вокруг пальца ее не обведешь. Рано или поздно она потребует верности. А Эсса Элья не раз говорил: актер Королевского театра и клятва верности – вещи несовместимые.

Он только не подозревал, что она взбунтуется так скоро.

– Вот что, мой серебряный, – сказала Фэйд деловито и невозмутимо, как будто пропустила мимо ушей все, что он только что наговорил. – Королевский бал я не пропущу. Приду и посмотрю, к лицу ли тебе эти бусики. Но если посмеешь с кем-нибудь обжиматься у меня на глазах, пеняй на себя. Как бы не пришлось пожалеть.

Таэсса вздернул брови:

– Вы что, угрожаете мне?

– Нет. Предупреждаю.

– Плевать я хотел на ваши предупреждения!

Она усмехнулась, и от этой усмешки в нем взыграла гордость. И азарт. Он пообещал себе, что этот бал войдет в историю. И весь город будет судачить, как бесстыдно Эсса Элья заигрывал там со всеми, кроме Фэйд Филавандрис. Не пытайся она так откровенно диктовать ему условия, он бы сам пощадил ее чувства. Возможно. Позволил бы ей, а не Мизуки украсть себя после веселья и плясок до упаду. А теперь – черта с два!

Таэсса представил, как Фэйд пожирает его голодным взглядом с другой стороны бального зала, а он вовсю любезничает с каким-нибудь красивым кавалером. Может быть, она подстережет его где-нибудь на террасе, поймает за руку, стиснув до боли запястье, и урвет поцелуй. Он так ярко вообразил себе сцену, что по телу пробежала горячая волна. Он встал и подошел к зеркалу, старательно держась к Фэйд спиной, чтобы скрыть, куда прихлынула у него кровь, кроме лица. Скроешь от нее, как же. Как только он соединил края ожерелья на шее, как она возникла у него за спиной, будто темный призрак, и он вздрогнул. Ну хоть не вскрикнул, как раньше.

– Как вам удается подкрадываться так неслышно?

Она фыркнула, застегивая на нем украшение:

– Ты, когда смотришь в зеркало, ничего вокруг не замечаешь. Хоть целый полк подкрадется. А в зеркало ты смотришь часто.

Сейчас она смотрела туда же, прижавшись к его спине. На нем не было ничего, кроме пылающей ленты камней. Даже с угольками не сравнишь – нет, язычки пламени, пляшущие в свете свечей. Более чем вызывающе.

Кое-что еще горело и пылало. Сильно ниже шеи. Он задохнулся, когда рука ее скользнула по его животу и накрыла пах.

– Гляжу, ты очень рад моему подарку, – промурлыкала она ему на ухо. – А еще говорят, что у актеров встает только на бриллианты.

– Мои стандарты сильно снизились с тех пор, как я повстречал вас.

Она снова фыркнула, но ничего не сказала, и последнее слово осталось за ним. Но словам принцесса Филавандрис придавала не слишком много значения. Она была человеком действия. Так что вскинула Таэссу на плечо и потащила обратно в постель, не дожидаясь, пока он на себя налюбуется.

Обещанный портной неожиданно оказался молодым и довольно-таки симпатичным. Впрочем, красили его по большей части глаза, горевшие фанатичной любовью к своей профессии, и густая копна черных волос, в которой отдельные пряди отливали алым. Смело и стильно. Эсса Элья сузил глаза и сам себе пообещал уволить театрального мага-гримера, не додумавшегося до подобной расцветки. Для портного, разумеется, лучшая реклама – собственная одежда, так что Эсса Элья придирчиво осмотрел его наряд. И поймал себя на ревнивой мысли, что такие штаны с необычно низкой талией смотрелись бы на нем гораздо лучше. Потом он прислушался к болтовне юноши и получил еще один повод для расстройства. Тот до небес превозносил принцессу Филавандрис, которая отправила его учиться, да еще позволила объехать чуть ли не полмира, изучая ткани и национальные костюмы. "А ты уж наверняка постарался ей отплатить, прямо этим вот болтливым языком", – кусая губы, подумал Таэсса. В том, что он ревновал Фэйд, ничего странного не было. Он ревновал ее задолго до того, как они впервые переспали. Все просто: поклонники Эссы Эльи должны думать только о нем и желать только его. Но ревновать к какому-то безвестному мальчишке было пошло и глупо. Тот даже в столице-то не был последние года два.

– На вашем месте, уважаемый, я бы не похвалялся столь близким знакомством с принцессой, – заметил Таэсса как бы между прочим. – В приличном обществе это скорее испортит вам репутацию. Отец ее не только не дворянин, но даже не гражданин Криды, а какой-то полуголый дикарь из степи. И она делает все, чтобы пойти по его стопам. Впрочем, вы давно не были в столице, вам простительно не знать о скандальной славе принцессы. Просто хочу предупредить, из благородных побуждений. Будьте осторожны! От леди Филавандрис можно ожидать чего угодно. К примеру, если ей не понравится ваша работа, ей ничто не помешает выпороть вас на конюшне.

Юноша переменился в лице, и Таэсса про себя восторжествовал.

Посмотрев принесенные эскизы и ткани, он засомневался, долго ли мальчишке предстоит прозябать в безвестности. У него действительно был стиль, оригинальный и смелый, и он не стеснялся навязывать его клиенту. Вместе они отбросили предсказуемый черный бархат, розовый шифон, затканную золотом парчу, блестящую серебристую тафту, шелк с переливами от алого к черному и остановились на ткани глубокого винного цвета с искрой. Ткань была бархатистой на ощупь, эластичной и тонкой. Сквозь нее не просвечивало тело, но его жар чувствовался очень хорошо.

Юный портной оправдал все возложенные на него ожидания. Две примерки, полторы недели, и платье было готово. Однажды журналист спросил Эссу Элью, почему он так часто одевается в женские платья – чувствует себя женщиной в душе? Прославленный актер рассмеялся серебристым смехом и сказал, что первая причина совершенно прозрачна. Только платье требует бездны вкуса, грации, украшений – и разумеется, материальных затрат. Прочая одежда ни в какое сравнение не идет по указанным параметрам. "А вторая причина?" – спросил журналист, весь внимание. "Догадайтесь сами!" – проворковал Эсса Элья, чуть приподняв подол, скинув туфельку и ножкой в чулке чувственно поглаживая ногу журналиста. Тот немедленно залился краской, очевидно представив себе, что под подолом обе стройные ножки актера одеты только в тонкие чулки до середины бедра, а то и вовсе до колена, и скорее всего, под платьем больше ничего нет. Кроме самого Эссы Эльи.

Когда Таэсса уже сидел в карете, ему вдруг пришло в голову, что он впервые одевается так смело в королевский дворец. Хотя на частных вечеринках и закрытых приемах ему, разумеется, случалось носить куда меньше одежды. Новое платье не было слишком коротким или слишком открытым. Но оно определенно было экстравагантным. Огненная шпинель, подаренная Фэйд, оказалась чудовищно требовательной. Волосам пришлось придать ярко-алый цвет и собрать их в высокую прическу, вырез сделать широким, чтобы ожерелье заметнее выделялось, а вот серьги выбрать поскромнее – крошечные рубины, похожие на капельки крови. Плечи его оказались открыты почти целиком, и никто бы не принял их за женские. Платье, облегающее сверху, дерзко подчеркивало его маскулинность: плечи, мышцы груди, плоский живот, узкие бедра. У бедер ткань раздавалась волнами поверх пышных нижних юбок из шуршащей тафты. То же самое происходило с узкими рукавами у локтей, только в меньшем масштабе. Огромное количество ткани, фигура закрыта практически полностью, от плеч до самых запястий и туфелек, и тем не менее Эсса Элья выглядел почти обнаженным. Благодаря искусству портного ткань прилегала так плотно, что под ней можно было разглядеть бугорки сосков, ямку пупка, ложбинку позвоночника. Таэсса был не вполне уверен, как воспримет подобный наряд королева, поэтому приехал на бал примерно тогда, когда она должна была его покинуть. Образцовая правительница, жена и мать, королева Ингельдин вставала с первыми лучами солнца, а на балах никогда не задерживалась до полуночи. Вместе с ней принято было уводить неопытных подростков, только начавших приобщаться к светской жизни, после чего и начиналось самое веселье. В коктейли наливали больше спиртного, свет в укромных уголках приглушали, музыка становилась медленней, чувственней, а танцы – откровеннее.

Эсса Элья просто обожал входить в бальный зал, тем более такой огромный, как Ажурный в королевском дворце. После ухода королевы гостей уже не объявляли, но Эссу Элью не было необходимости объявлять. Его приход никогда не оставался незамеченным. Сначала восхищенно вздыхали все, кому случилось оказаться поблизости, а потом шепотки, шорохи, вздохи расходились волнами по залу, когда все остальные гости оборачивались, вытягивая шеи, в надежде высмотреть, кто целует руку прославленному актеру, кого он награждает благосклонной улыбкой, какие он бриллианты надел и как пошит его новый наряд. Таэсса не удержался от довольной улыбки, подумав, что звание самого красивого кавалера в Трианессе передается в их семье по наследству вот уже несколько поколений. Ему вдруг захотелось посмотреть на портреты кавалера Ахайре в юности. Наверняка где-нибудь дома хранятся, надо будет при случае спросить нэйллью.

Поклонники тут же обступили Эссу Элью, наперебой оспаривая друг у друга право придвинуть ему креслице, принести бокал вина, пригласить на первый танец. Мизуки имел наглость приобнять его за талию, чем заслужил гневный взгляд и удар веером по руке. Веер у Таэссы был красно-золотой, с языками пламени. Тоже пришлось купить специально к новому платью. Камзол у Мизуки был так густо расшит золотом, что исходный алый бархат под ним практически терялся. Они неплохо смотрелись вместе, и Таэсса в очередной раз вспомнил, почему выбрал именно Мизуки. У него был именно тот приятно-мужественный тип красоты, не обезображенной интеллектом, который лучше всего смотрится в пышном бальном камзоле. Когда Мизуки пользовался заготовленными фразами, а не соображал мучительно, что сказать, у него даже получалось быть остроумным. Выслушав пару пошлых, но лестных комплиментов, Таэсса сделал вид, что оттаял, позволил Мизуки завладеть его рукой и нанес превентивный удар:

– Как это мило с вашей стороны заметить, что мне понравилось ожерелье. Неужели вы думали, будто я не догадаюсь, что оно от вас, даже если вы не приложили визитную карточку?

– А... Э... – сказал Мизуки, моргая. Таэсса мог бы держать пари на любую сумму, что тот заметил пресловутое ожерелье только сейчас. Не давая жертве времени опомниться, он стиснул руку Мизуки и с чарующей улыбкой прошептал:

– Возможно, я был с вами излишне суров. Вы определенно имеете право на некоторые... публичные аффекты. Умоляю, только не будьте чрезмерно настойчивы, я совершенно не в силах сопротивляться вам.

На последних словах он, как бы дрожа, на мгновение прильнул к кавалеру бедром, и кавалер, вообще не отличавшийся быстрым умом, совершенно утратил способность соображать. Если у него было намерение отрицать, что ожерелье прислал он, то оно начисто пропало. Расчет Таэссы оправдался. Он так и знал, что Мизуки не постесняется приписать себе чужую заслугу, коль скоро за нее обещают такую роскошную награду. В конце концов, сын наместника не солгал – просто не опроверг заблуждение. Он был такой предсказуемый, кавалер Милза Мизуки, им было так же легко пользоваться, как собственным веером.

Таэсса все еще не видел Фэйд. Это раздражало. Понадобилось два танца и выход на террасу через весь зал, чтобы углядеть ее в полутьме за колонной. Принцесса была одета по-мужски: в длинный камзол и такие высокие сапоги, что их край терялся под полой камзола. "Сапоги, фи, тоже мне бальная мода", – подумал Таэ. Всего-то по одной серебряной пряжке под коленом. И камзол был слишком тусклой расцветки, неподходящей для бала, и почти совершенно не украшен вышивкой и кружевами. Она пришла сюда следить за ним и не собиралась отвлекаться на глупости вроде танцев и выпивки. Волосы у нее были убраны назад, так что казались остриженными. Ее никто не замечал, и он был сам не заметил, если б не острое зрение и уверенность, что она точно должна быть на балу. Он вдруг со жгучим любопытством подумал: а что же надевал на королевские балы Кинтаро? Неужели так и расхаживал среди разодетых щеголей в одних кожаных штанах? Мысли о давно ушедших людях, которых, возможно, и в живых-то уже не было, раздражали и слегка тревожили. История семьи кавалера Таэльи была тесно переплетена с королевской, и ему как будто ничего больше не оставалось, кроме как закрутить роман с принцессой Филавандрис. Конечно, не стоит забывать про троих принцев, однако наследник престола был слишком серьезен (весь в матушку), младший принц – слишком юн (поздний ребенок), а средний – слишком, как бы это сказать... средний.

В тот вечер многие поклонники Эссы Эльи, утратившие всякую надежду на его благосклонность, вдруг обрели ее снова. А многие из тех, кто и не думал на него заглядываться, вдруг ощутили на себе действие его чар. Эсса Элья превзошел самого себя. Он шутил, кокетничал, флиртовал напропалую, и казалось, искры проскакивают от его улыбки, от прикосновения изящной ручки, от одного движения ресниц. Его окружал целый рой блестящих кавалеров и дам – сливки, цвет трианесского общества: законодатели мод, наследники самых богатых и знатных семейств, высшие чины гвардии и правительственные чиновники. Даже целый один министр – самый, впрочем, молодой из кабинета министров, в чьем ведении находились культура и искусство. Два танца подряд Эсса Элья протанцевал с начальником городской стражи Эрнани. Тот был совершенно неотразим в своем белом парадном мундире с золотыми эполетами, с белой лентой в черных, как смоль, волосах. Актер позволил бы ему гораздо больше, чем просто танец, но мужественный защитник правопорядка, видимо, опасался за кристальную чистоту своей репутации и не стремился форсировать события. Однако Эсса Элья не сомневался, что букет и приглашение на свидание неизбежно последуют. Леди Форратьер, довольно известная в столице литераторша (за которой, прочем, не числилось ничего значительного, кроме перевода скандального арисланского романа), увивалась за ним напропалую. Самое смешное, что на Новогоднем балу, когда он был в мужском костюме, она в упор его не замечала. Эсса Элья попробовал обольстить кавалера Лиотту и включить его в число своих поклонников. Однако элегантный кавалер с безупречным изяществом отклонил его авансы – надо полагать, из солидарности с Фэйд, с которой состоял в давней и прочной дружбе. А вот леди Аманоа, признанная ценительница и коллекционер юношеской красоты и прелести, сделала Эссе Элье весьма откровенное предложение с несколькими нулями, хотя он уже лет пять как не укладывался в ее возрастные предпочтения.

Вместо принцессы на террасе его подстерег один из бывших, стиснул руку и стал жарко целовать в плечико, благо полутьма позволяла. Эсса Элья досадливо всадил ему локоть под ребра, стукнул носком туфли по голени, вырвав болезненный стон, и тут же расстроился, сообразив, что следовало подыграть. Он же собирался позлить Фэйд! Но актерскому мастерству, в конце концов, есть пределы, и он находил в себе силы прикинуться жаждущим и страстным далеко не с любым присутствующим на балу. Уж точно не с бывшим любовником, который был скуп и на деньги, и на ласку. Понадобилось с ним расстаться, чтобы быть оцененным по достоинству.

Эсса Элья вздохнул. Он был бы очень не против заманить в укромный уголок кавалера Эрнани, но тот был стоек в добродетели, как скала. Оставался проверенный вариант – Мизуки, с ним они немало проказничали в общественных местах. Когда нэйллью застал их в прихожей, Мизуки ни на секунду не потерял эрекции. В толстокожести есть свои преимущества. Так что Эсса Элья разыграл целый мини-спектакль, позволив Мизуки увлечь себя в туалетную комнату – вроде бы незаметно, но чтобы ни для кого не осталось секретом. Ему банально хотелось трахаться, потому что все эти пожатия рук, ладони на талии, раздевающие взгляды совершенно неприлично его завели. Фэйд, конечно, отомстит, но прямо сейчас это казалось далеким и неважным. Не будет же она устраивать скандал на королевском балу.

Поэтому Таэсса был изумлен не меньше Мизуки, когда от удара в дверь хлипкая защелка вылетела, и на пороге появилась Фэйд, собранная и деловитая, как будто явилась на переговоры с партнером по бизнесу.

– Многоуважаемый кавалер Мизуки, прошу меня простить, но мне совершенно необходимо побеседовать наедине с этим молодым человеком, – сказала она очень учтиво.

– Вы... Как... Да что вы себе позволяете? – возмутился Мизуки.

Таэсса опустил глаза, нервно обмахиваясь веером, и одернул платье.

– Немедленно покиньте комнату, леди Филавандрис! – Мизуки выпятил грудь. Он был ненамного выше принцессы, но заметно шире в плечах. И физическими упражнениями, как было известно Таэссе, не пренебрегал. Она, впрочем, тоже. Ситуация становилась весьма пикантной.

– Боюсь, это придется сделать вам, – сказала она все так же любезно.

Кавалер двинулся к ней с явным намерением выставить за дверь, и дальше все произошло в считанные секунды. Мизуки вылетел наружу – кажется, даже с дополнительным ускорением от сапога Фэйд, – она захлопнула за ним дверь, приперла банкеткой и схватила Таэссу так крепко, что он вскрикнул и уронил веер. Тогда до него наконец дошло, что угрозы ее не пустой звук и что ему, возможно, сейчас придется пожалеть, что он так активно провоцировал ее весь вечер. Обмирая от острого, пугающего возбуждения, он отбивался от нее, пытаясь дотянуться до двери, и ругался сквозь зубы:

– Следовало брать уроки самозащиты в платье, а не в штанах! Черт побери, Фэйд, вы мне рукав оторвете!

– Почему с тобой нельзя по-человечески? – риторически вопросила она, заламывая ему руку, чтобы уберечься от острых ногтей, покрытых алым лаком со стразиками.

– Наверное, потому... ай!.. что я не совсем человек.

– Ага, маленький полуэльфийский гаденыш! – выдохнула она, и Таэсса не выдержал и рассмеялся, на мгновение ослабив бдительность.

Воспользовавшись моментом, она завела ему обе руки за спину, придерживая одной своей, прижала к стене всем телом, чтобы он не мог освободиться, несмотря на всю свою силу и ловкость. Таэ попробовал боднуть ее головой и со всего маху натолкнулся на ее твердое плечо, так что в правом глазу будто фейерверк вспыхнул, и скула онемела. Оглушенный, он всхлипнул беспомощно и обмяк, и она прижала его к стене еще сильнее, вдавливая ему в спину его собственные запястья, так что он выгнулся дугой. Сапог ее раздвинул ему щиколотки и влез между ними – пока только между ними, ибо пышные юбки мешали. Свободной рукой она задрала ему подол и втиснула ногу дальше, между его сжатых колен, и на тонких чулках полопались и побежали вниз шелковые нитки.

Таэсса застонал, чувствуя, как о голую ногу выше чулка с одной стороны трется грубая кожа сапога, а с другой – ее горячая ладонь. Она прижалась губами к его губам, но он упрямо отвернул голову, хоть и дрожал от желания. Вот еще, сдаваться так просто! Она провела губами по его щеке, прикусила мочку уха, играя языком с рубиновой сережкой, и низким голосом, грозным и бархатным одновременно, промурлыкала:

– Ты, ничтожный актер, смеешь отказывать мне, принцессе крови?

От ее жаркого дыхания Таэссу буквально скрутило, и колени подогнулись. Она играла, и это заводило невероятно. В зеркале на стене отражались они, бесстыдно прижатые друг к другу, и он со своей прической и юбкой выглядел как ошалевшая от страсти рыжая девка, будто они разыгрывали "Тигра в зарослях" в театре, где все роли исполняют женщины. Кавалер Руатта, которого домогается принц Дансенну. Кавалер Ахайре, которого соблазняет Кинтаро. Норимицу из Кассанданы, которого берет силой воительница Ашурран. Он был ими всеми – и все-таки был собой. Такова сущность актера – он находит себя, играя других, вживаясь в роль, говоря чужими словами. Многие люди играют всю жизнь, не задумываясь над этим, но актер знает границу между игрой и реальностью, между притворством и искренностью.

Прославленный актер вздохнул и приоткрыл губы, сдаваясь на милость принцессы. И она его поцеловала, залезая языком ему в рот и свободной рукой в кружевные трусики, которые он для разнообразия надел. Трусикам оставалось жить недолго, судя по тому, как нетерпеливо она пыталась их содрать. Потеряв терпение, она толкнула его к мраморному умывальнику перед зеркалом, нагнула, шуршащие юбки взлетели, чуть не накрыв его с головой, и трусики с треском порвались. Фэйд прижалась бедрами к его голым ягодицам, и Таэсса от удивления приоткрыл рот, ощутив кое-что большое, твердое и совершенно неожиданное у нее в штанах.

– Ты, помнится, сетовал, что я не мужчина? На этот раз у тебя не будет шанса.

Искушенные в удовольствиях дворяне Трианесса, разумеется, вовсю использовали самые разнообразные сексуальные игрушки. И конечно же, в искусственных фаллосах, позволяющих женщине взять на себя мужскую роль, не было ничего удивительного. Но Эсса Элья даже вообразить не мог, что женщине придет в голову провернуть такую штуку с мужчиной. Между ног у него сладко заныло в предвкушении. Фэйд виртуозно владела пальцами и языком, но временами Таэ не хватало чисто мужского яростного напора, вторжения плоти в плоть, полного и безоговорочного доминирования. Уже не думая сопротивляться, он бесстыдно раздвинул ноги, глядя на нее через плечо, и она скинула камзол прямо на пол, расстегнула пуговицы жилета и застежки на штанах, выпуская на волю упругую, качественную имитацию из гладкой черной кожи с тисненым узором вен. Он хотел было промурлыкать пошлую банальность: "Да как же он в меня поместится?" (только банальность эта была оправдана, потому что никто из его любовников не был столь же щедро одарен природой), – но дар речи ему изменил, и с губ сорвался только стон, когда Фэйд всунула в него мокрые от смазки пальцы, а потом дошла очередь и до члена. Она вставила ему так уверенно, властно, как будто занималась этим не в первый раз, и где-то в глубине сознания Таэ промелькнула ревнивая мысль: "На ком тренировалась?" Потом ни единой мысли в голове не осталось, потому что она вошла до конца, прижавшись к его спине, толкаясь в него бедрами, целуя его плечи в вырезе платья, играя его сосками под тонкой тканью. Рука ее порылась в ворохе нижних юбок и нащупала его ноющий, напряженный член, стала ритмично ласкать и гладить. Таэсса застонал и лег грудью на мраморный умывальник, расставляя ноги еще шире, отдаваясь в полную ее власть. Близко-близко в зеркале он видел себя: растрепанный, помада размазалась, тени расплылись, на щеках красные пятна. Глаза даже не зеленые, а почти желтые, горящие, шальные, как у мартовской кошки. Фэйд его трахнула, одновременно доведя рукой до оргазма, и судя по срывающему дыханию и беспорядочным движениям бедер, умудрилась кончить сама.

Падкая на сенсации столица не меньше недели обсасывала подробности скандала на королевском балу. "Говорят, Мизуки вылетел из дворца, как ошпаренный! Даже с приятелями не попрощался! А Эссу Элью вы видели? Выглядел так, будто его взвод гвардейцев оттрахал! Все, не видать ему больше воли, принцесса его совсем захомутала. Представляете, вышла с ним под ручку, как ни в чем не бывало!" Сплетники, возможно, и рады были бы преувеличить, но действительность превзошла самую разнузданную фантазию. Эсса Элья появился в бальном зале шелковый и покорный, буквально повиснув на руке Фэйд Филавандрис, и его нисколько не смущало, что у него под глазом расцветает роскошный синяк, нижняя губа прокушена, платье помято, из прически выбились пряди, плечи покрыты засосами, а в походке угадывается многозначительная неуклюжесть. На предложение присесть он отвечал, скромно опуская глаза: "Спасибо, я постою". Танцевал он только с Фэйд и позволял ей настолько открыто себя тискать, что все его бывшие любовники исходили черной завистью. Уехали они вместе, в ее карете, и та же карета доставила его домой на следующий день к вечеру. Никто не сомневался, что Фэйд, обезумев от страсти, силой навязала свое общество несговорчивому актеру. Все только удивлялись тому, что она так долго держала себя в руках. Поведение Эссы Эльи служило лучшим подтверждением слухам. Он томно вздыхал, прятал глаза и прикрывался веером всякий раз, когда на его губах играла довольная улыбка, чтобы никто ее не заметил. Ему нравилось разыгрывать невинную жертву. Он просто купался в лучах сочувствия, симпатии, жгучего любопытства, неодобрения, вожделения, злорадства и прочих эмоций, в очередной раз сосредоточившихся на нем. Особенно приятно было видеть зависть в глазах приятелей и знакомых. Немало было тех, кто был бы совершенно не против оказаться жертвой принцессы Филавандрис. Тем более что молва приписывала ей не только крутой нрав, но и привычку щедро вознаграждать потерпевших. Забыв об остром слухе Эссы Эльи, унаследованном по материнской линии, один из актеров шепнул другому: "За такие роскошные бриллианты я бы ей позволил лупить меня хоть каждый день!" Ибо в театр Эсса Элья явился с бриллиантами в ушах, которых прежде на нем никто не видел, и выглядели они как типичное извинение любовника, распустившего руки.

Начальник городской стражи Эрнани попросил принять его после спектакля и заявился к Таэссе в гримерку с очень официальным видом, пытаясь скрыть неловкость. Кавалер нервно поправил шпагу, переложил из руки в руку шляпу, откашлялся и начал издалека:

– В Криде перед законом все равны, кавалер Таэлья. Закон так же суров и беспощаден к представителям королевской семьи, как и к любому другому гражданину нашего государства. Я хочу заверить вас, что любой человек, преступивший границы личной неприкосновенности гражданина, будет наказан. Кто бы он ни был по праву рождения. И если вы испытываете хоть малейшие сомнения, что закон вас защитит, то я плохо исполняю свои обязанности начальника стражи.

Таэсса сдвинул брови и посмотрел на него непонимающе.

Кавалер Эрнани поерзал в кресле, положил шляпу на край туалетного столика и сказал, понизив голос:

– Я был на королевском балу и видел если не все, то многое. Принцесса Филавандрис преступила не только границы приличий, но и, по всей видимости, рамки закона по отношению к вам.

Таэсса вздохнул. Ему следовало догадаться, что начальник городской стражи многое видит в черно-белом свете.

– Уверяю вас, кавалер Эрнани, я нисколько не в обиде на принцессу Филавандрис и уж тем более не собираюсь подавать на нее официальную жалобу.

Эрнани посмотрел на него с нескрываемым сочувствием:

– Мой драгоценный кавалер Таэлья, я столько раз становился свидетелем, как жертва защищает и оправдывает своего насильника. Уж простите мне выбор слов.

Таэсса приоткрыл на груди отороченную мехом полу пеньюара.

– Вот это похоже на следы насилия? – спросил он кротко, предъявляя четкий след укуса возле соска. На самом деле укус был получен гораздо позже, в ночь после бала, а не во время возни в туалетной комнате, но он не собирался просвещать на этот счет кавалера Эрнани.

Сглотнув, кавалер с некоторым усилием отвел взгляд от голой груди Эссы Эльи и посмотрел ему в глаза.

– Да, похоже, – твердо сказал он. – И это тоже. – Он протянул руку и сдвинул рукав пеньюара, открывая синяки от пальцев на запястье актера. Фэйд была ужасно груба и неаккуратна. Она слишком привыкла, что у него все заживает гораздо быстрее, чем у обычного человека. Вот и синяки уже практически сошли. Но все равно были заметны.

– Вы же не будете спорить, что подобные следы остаются и от добровольных постельных забав, – уклончиво заметил Таэсса. Будь он проклят, если открытым текстом скажет: "Да, я позволяю ей вытворять что угодно, и мне это нравится!"

– Простите мою настойчивость, но полгорода заметило у вас под глазом синяк, и это уж никак не выдашь за... постельные забавы.

– Досадная случайность, ничего больше.

– Ударились о косяк? – подсказал кавалер Эрнани без иронии, очень печально. – Это я тоже слышу не в первый раз.

Таэсса снова вздохнул. Эрнани вправду ему сочувствовал, и его теплое участие было приятно, хотя и не заслужено. Он не мог придумать, что ему сказать, чтобы это не прозвучало слишком грубо и прямолинейно. Что греха таить, гораздо приятней, чтобы красивый начальник стражи мечтал вырвать его из лап жестокой принцессы, чем потерял к нему всякий интерес.

– Когда мне было семнадцать лет, один подвыпивший кавалерист в Селхире попытался применить ко мне силу. Я сломал ему два пальца на правой руке. Вы же знаете, кавалер Эрнани, что во мне течет эльфийская кровь. Я вовсе не так беззащитен, каким, возможно, кажусь, – он чарующе улыбнулся и протянул кавалеру руку для поцелуя: знак особой милости и одновременно сигнал, что разговор окончен. – Пожалуйста, не волнуйтесь за меня. Я сам разберусь.

Однако Таэсса стал подозревать, что переиграл. Заставил принцессу выглядеть в чужих глазах куда более жестокой и властной, чем она была на самом деле. Она ведь даже не приказала ему избавиться от всех остальных любовников! Кто-то сам сошел со сцены, испугавшись соперничества с принцессой, кому-то Таэсса шепнул, что принцесса ужасно ревнива (что в общем и целом было правдой) и убьет его за измену (что было откровенным враньем). Мизуки отсиживался дома, не появлялся в обществе и контактов с Таэссой не искал. Казалось, все идет как надо. Это-то и беспокоило Таэссу. С Фэйд Филавандрис ничего и никогда не идет как надо, и будущее обязательно должно это подтвердить.