Зверь лютый. Книга 9. Волчата

Одеваем орарь на девушку по-ипподьяконовски — крестовидно. Пропускаем эту ленту у красавицы под животиком так, чтобы его середина оказывается спереди на поясе. Оба его конца сначала перекладываются на спину с обеих сторон, затем пересекаются на спине крест-накрест.

Вот тут маленький "не-канон": отвожу ей руки за спину и, наложив предплечья одно на другое, приматываю их друг к другу парой оборотов ткани. Затем через плечи перекладываю концы ленты на грудь, где они пересекаются ещё раз. Очень даже выразительно получилось: полосы красной с золотом ткани чуть отдавливают в стороны её небольшие, но вполне сформировавшиеся грудки. Так и тянет погладить.

А почему нет? Она вся — "в руке моей". И её груди — тоже. Можно и посильнее прижать. И ещё разок.

Трифена стоит выпрямившись на коленях. Кажется, она уже потеряла интерес ко всему окружающему, ко всем этим жадно разглядывающим мужикам вокруг. Всё её внимание — во мне. Точнее: в том, что я с ней делаю. Я, не ослабляя захвата, медленно тяну её груди к себе, и она издаёт хорошо слышный стон.

Стон не боли, но страсти. И я, отпустив, наконец, её прелести, беру двумя руками её голову. Моя "страсть" не звучит, но вполне выразительно выглядит. Однозначно выразительно. Чуть приоткрытый, неровно дышащий ротик Трифены — вполне подходящее место. Для моей молчаливой "страсти". Она осторожно, медленно пропускает внутрь. Замирает на мгновение.

Смотрит на меня снизу испуганными глазами. Ничего не перепутала? Всё правильно? — Молодец детка, всё правильно, всё хорошо. Ты об этом меня ещё осенью просила, когда я тебя у мокши отбил. Теперь пришло время. Оставляю одну руку у неё на голове, чуть заметным давлением задаю темп её движениям. И внимательно оглядываю публику.

Мужики натыкаются на мой взгляд, кто-то отводит глаза, кто-то наоборот радостно улыбается, дескать "в первую брачную ночь — мысленно с вами". Многие как-то смущены, растеряны.

Привыкайте ребятки — я делаю то, что считаю нужным. И все ваши чувства... держите их при себе. Привыкайте к покорности, к повиновению. Мне плевать: нравится вам это зрелище или нет. Уже поняли — кто здесь кого? Потому что господин здесь — я. Даже если выгляжу тощим лысым подростком. Кажусь слабее, глупее, моложе вас.

Я могу вместе с вами тесать брёвна, есть за одним столом, спать под одной крышей. Как все. Но закон здесь — мой. И любой из вас станет так же, вместо этой девочки. Даже не под страхом смерти, а просто по приказу. По моему.

Потому что в доме есть хозяин, глава.

Я. И моё слово — закон.

Трифена всё ускоряется, её движения уже напоминают движения лесного дятла, добирающегося до древоточца. Длинная тёмно-каштановая коса на затылке мечется во все стороны всё сильнее. Наконец, я снова ухватываю её голову двумя руками, плотно прижимаю, вжимаю её лицо в моё тело. Носик у неё длинноват, давит. Пауза. Тянем. Ещё тянем.

Чувствую, как она дёргается в моих руках: девочке не хватает воздуха. Терпи. Вот теперь достаточно, теперь и у меня... всё кончилось.

Дружный выдох проносится по предбаннику. Народ начинает шевелиться. Переглядываться. Издавать междометия.

Рано: это ещё не всё.

— Глотай.

Выразительно.

Она, стоя на коленях, неотрывно смотрит мне в глаза. Всё её тело — вздрагивает. На каждом глотке.

Кто-то из зрителей ахает, кто-то рефлекторно сглатывает сам. Запоминайте ребятки. И свои эмоции, и мой текст. Формируем устойчивые ассоциативные связки: каждый раз, когда вы будете просто видеть любое женское лицо, вы будете вспоминать моё заклятие. Оно, даже помимо вашего желания, просто всплывёт в вашей памяти. Среди кучи всяких ваших собственных мыслей и желаний — просто промелькнёт. Всегда. Ещё один мой поводок на ваших душах.

Я несколько модифицирую "Заклятие Пригоды". Дополняя его вариациями по теме обряда православного крещения младенцев: они все бывали на крестинах — привязка к их детским воспоминаниям. Рисуя влажный кресты не только на девкином лбу ("И разум твой — в воле моей"), но и на глазах, на ушах, на губах ("Чтобы смотрела — по воле моей, и слышала — волю мою, и истинное слово твоё — мне"). Добавляю три азимовских закона:

— Первая забота твоя — сохранить господина твоего. А вторая забота — исполнить повеление господское. А третья забота — сберечь себя, дабы было тебе, чем сохранять господина твоего и исполнять повеления мои.

А теперь — казни:

— Если же ты выйдешь из воли моей, или позволишь иным людям вывести себя из моей воли, вольно или невольно, то семечки мои соберутся в горло твоё. И удушат тебя смертью долгой и мучительной. А коли будет кто, кто выведет тебя из воли моей, с согласия или без согласия твоего, то и они умрут вскорости — смертью лютой, нежданной-негаданной.

Уже нынче ночью моё обещание "смерти лютой, нежданной-негаданной" разным "кто выведет тебя" зазвучит шепотками по усадьбе, завтра разойдётся по округе, станет общим мнением, табу, "это ж все знают" в нашей общине. Станет "кругом очерченным", твоей, девочка, лучшей защитой.

— Принимаешь ли ты волю мою?

— Д-да.

А как же? Я же "гумнонист" и "дерьмократ" — всё должно быть "по согласию". Подтверждённым лично и добровольно на вербальном и невербальном уровнях. В присутствии многочисленных и уважаемых свидетелей.

Я распутываю Трифене руки и вручаю обновку — полый бронзовый полуобруч. Вычищен — аж сияет. В середине — гравировка, тавро — лист рябины. И надпись: "Се — рябинино". Ошейник. "Гривна холопская". Первое изделие Прокуя этого типа. Трифена надевает его на шею, сдвигает полукольца, раздаётся щелчок — встроенный замок защёлкнул. Теперь его только ключом отомкнуть. Технологично — не нужно кузнеца с наковальней, заклёпками, молотом.

— Да будет так. Аминь.

Девушка осторожно гладит кончиками пальцев свой ошейник и радостно-испугано смотрит на меня. Сейчас побежит хвастать. Такая блестяшка от хозяина. Здесь золото от бронзы плохо различают. Звону будет... Надо кое-что акцентировать, а то часть заклятия... как бы мимо ушей не пролетела.

— Будь осторожна, Трифена. Тот, кто причинит тебе вред — станет и мне врагом. А врагов своих я убиваю. Всякая мелочь от тебя происходящая, просто доброе слово или ласковая улыбка, могут быть иным человеком неверно понята. Тот, кто прикоснётся к тебе без моего согласия, кто захочет вывести тебя из воли моей — умрёт. Побереги людей моих, не подводи их под смерть. Будь осторожна.

Повтора смертельных игр Елицы мне не надо. Может быть, моё предупреждение хоть чуть-чуть уменьшит обычное женское стремление к провокации мужчин? Может быть, угроза колдовства чуть уменьшит обычное мужское стремление к обладанию всякой женщиной? Двойная блокировка по горизонтали: запрет для неё самой — внутренний, запрет для окружающий — внешний. Двойная по вертикали — запрет на действия осознанные, целенаправленные, запрет на действия неосознанные, попустительство.

И всё равно... Любой человек не всегда адекватен, не всегда может управлять собой. Поэтому надёжность исполнения любых клятв и обязательств, пусть бы и искренних и добровольных... проблематична.

Гарантированнее — только в погреб. По нашему фольку: "Держи деньги в темноте, а девку в тесноте". Или по здешним наставлениям:

"имея у себе жену велми красну, замыкаше ея всегда от ревности своея к ней, во высочайшем тереме своем, ключи же от терема того при себе ношаше".

Я поднимаю девушку с колен, отечески целую в лобик. Сухан накидывает на неё тулуп, она заматывается платком, впрыгивает в валенки и радостно убегает. Представление закончено.

— Ну что? Всем понятно? Тогда пойдём ещё разок попаримся.

Народ мой молча переваривает увиденное-услышанное. У Хотена — обращённый внутрь себя взгляд, беззвучно шевелятся губы, то появляются, то исчезают гримасы на лице: мужик проигрывает в воображении свой грядущий монолог, оттачивает формулировки, будущую мимику и интонации.

Врун, болтун, трепло... талант. Эдак лет через несколько местные детишки будут пугать себя страшными сказками:

— В одной чёрной-чёрной бане жила-была маленькая чёрная-чёрная девочка... И тут чёрный-чёрный человек наклонился к ней и как закричит: Глотай!

Детишки будут сладостно слушать эти страхи и с восторгом пугаться. Обеспечение безопасности персонала путём применения сплетника-сказителя.

Конец тридцать третьей части

Часть 34. "Гоги и Магоги..."

Глава 182

Так. А куда это мы приехали? Чего-то я вздремнул, типа — призадумался, а тройки к берегу поворачивают. Город? Какой город?

" — Это что за остановка -

Бологое иль Поповка? -

А с платформы говорят:

— Это город Ленинград".

Ленинграда здесь ещё нет. А в моём времени — уже нет. Бологое не построили, для Брянска рано ещё. Других городов я здесь не помню.

— Эй, Ивашка! Что за селение?

— Шиш. Град магогов.

Чего?! Как это — "шиш"? Кому — "шиш"? Почему Магоги без Гогов? Куда Гогу дели?!

* * *

Насколько я помню, это какие-то страшные северные народы огромного роста, которые будут призваны Антихристом для последних битв перед приходом Мессии. Их, вроде бы, загнали за какие-то железные стены. Как сказал пророк Мухаммед: "Они каждый день роют выход из заточения".

"Они будут все сметать со своего пути, и не будут оставлять на своем пути ни воды, ни растительности. Они будут пожирать всех животных. Того, кто из них умрёт, они сами будут пожирать. Среди них будут и такие, которые будут питаться только кровью и человеческим мясом. Гоги и Магоги огромных размеров, а некоторые из них имеют огромные уши, которыми можно закрыть тело".

* * *

Факеншит! Нарваться вот на такой подарок посреди нормальной, исконно-посконной русской речки Десны... Так чего же мы туда поворачиваем?! Сваливать надо немедленно!

— Ивашко, а они и вправду могут ушами тело закрыть?

— Кто?!

— Ну, эти... магоги.

— Не. Уши у них нормальные. Иначе под шапку не спрячешь, отморозишь.

Ну вот, опять коранисты врут. Не могут у северных народов быть уши в человеческий рост.

— А они вправду "каждый день роют"?

— Не. Зима же. Земля промёрзла — не вдолбить.

Я всегда чувствовал, что Мухаммед привирает! Но Ивашко уточняет:

— А так-то — всю осень копали.

— Чего копали?! "Выход из заточения"?!

— Из какого заточения? Котлован в детинце копали. Весной масоны придут из Владимира. Вот магоги и готовились.

Лучше бы я дома остался. Там я хоть понимаю чего-нибудь. А тут отскочил две сотни вёрст в сторону и... "нихт фертшейн" абсолютно.

Масоны (!) из Владимира-на-Клязьме(!!) собираются навестить городок в середине Десны, а местные(!) магоги(!!) копают им всю осень яму (братскую могилу?!). Как княгиня Ольга — древлянским послам-сватам?! А потом — живьём закопать?!

— Эта... Ивашко... А зачем мы туда едем?

— А вон сутошный постоялый двор. Там и встанем.

"Сутошный"? В смысле: не больше чем на сутки? И автомат для сбора денег как на автомобильной парковке? Или — с сутошными щами?

— Вон видишь, ручей город сбоку обтекает. Ручей называется — Суток. А двор за ним — Сутошный.

Я уже говорил, что попаданцу постоянно стыдно? Просто потому, что он кучи вещей не знает, которые все знают. Но кто ж такие "магоги"?

Наши тройки поднялись на берег, но не повернули в город, а прокатили чуть вправо вдоль этого "сутошного" ручья и втянулись в ворота постоялого двора.

Осторожненько выглядываю из саней. Местные смотрятся нормально. Ну, насколько нормально могут смотреться, на взгляд человека из "счастливого будущего", средневековые мужики и бабы.

Ни особых ушей, ни великанского роста не наблюдается. Правда, разглядеть, кто из них те самые, "которые будут питаться только кровью и человеческим мясом" — не удаётся.

Мои попутчики ведут себя спокойно, за оружие не хватаются, местному слуге по уху дали, ушицу хозяйскую едят да нахваливают... Непонималка моя аж свербит. Чистим с Ивашкой лошадей, и я потихоньку стараюсь разобраться. А Ивашко не понимает моего недоумения.

— Ивашко, люди-то, вроде, нормальные здесь живут. А чего ты их магогами называешь?

— Скребницу подай. Нет, ну ты глянь какая скребница! Не на что уже не гожая. Ну точно, магоги! А зовут их так по князю. Князь у них — магог.

Я вожу этой щёткой по крупу лошади и всё глубже офигеваю. Магогический князь в серёдке "Святой Руси"?! Или правильнее — "магогский"? Или — "магогуйский"? Магогуёный? Магогуевый? Магогуиещевский?

Открытие эпохального значения! Ни в одной летописи такого нет! Наши, из особо озабоченных славянизмостью, выводят происхождение русских то от арийцев, то от атлантов. А надо по Флоренскому — от магогов!

Кстати, идеологически очень правильно получается: магоги же исконно-посконные противники всяких христиан, мусульман и иудеев. Только вот тянут в рот всё, что не попадя, да и с ушами во весь рост...

Сильно революционная идея. Даже для меня. Надо уточнить, перепроверить, детализировать и славянофилам — возвестить.

Варяжские князья на Руси — знаю, литовские — будут. Даже из татар — нормально. Иван Грозный, когда в опричнину уходил, титул Великого Князя Московского отдал крещёному татарину Симеону Бекбулатовичу. Внятного объяснения этой хохмочки у историков нет. Типа: Ваня Четвёртый чисто прикололся. Потом этот урождённый ханыч был пожалован Великим Князем Тверским.

— Ивашко, а чего князь — пришлый? Рюриковичей не хватило?

— Почему — пришлый? Он и есть рюрикович. Святослав Владимирович. Магогом его за рост прозвали. Велик сильно. Поболее четырёх локтей ростом. А ещё — злобен и живёт в заточении. Засунули его в шиш, и не выпускают.

— Как это — "засунули в шиш"? А где это? Чем засунули? Большим пальцем?!

Глубокое недоумение на лице моего верного слуги сменяется тревожным внимательным взглядом. Так рассматривают подозреваемых. Подозреваемых в тяжких умственных сдвигах.

— Ну, ты, боярич... Да вот же ж! Вот город, в котором мы и встали, где мы с тобой лошадей чистим, ушицу нам давеча подавали... Голову не ломит? Не подташнивает? Траванулся, что ли? Так, вроде бы, все одно ели. Может, ударился где? Конь в голову не бил?

Мда, как это отличается от идиомы моего времени: "моча ударила в голову"!

— Ивашко! Уймись! Я — в порядке. Куда засунули князя? В какой шиш?

— В сюда. Вот в этот городок. Который — Шиш. Ещё говорят — Шиж или Вщиж.

Вот теперь дошло. Молотилка ухватила ключевое слово и побежала на свалку. Сейчас как накопает... Я успокаивающе похлопываю Ивашку по плечу, подсыпаю овса лошадям, достаю образцы товаров: Николай нашёл собеседников, тоже купцы проезжие — разговор пустой, но предметный. В смысле: без предметов торговли не начинается, но сделки наверняка не будет.

Забиваюсь в угол и начинаю вспоминать. Чего-чего — русскую классику. Конкретно — Тютчева:

"От жизни той, что бушевала здесь,

От крови той, что здесь рекой лилась,