Через десять лет после принятия короны король Сейлис сделал себя хозяином своего собственного Дома. В процессе он создал прецедент союза короны с палатой общин, который сохранялся во время правления Шарлиэн. Чисхолмская аристократия была далека от того, чтобы смириться с постоянным ограничением своей власти, но она, по крайней мере, научилась зачаткам осмотрительности. Тот факт, что Чисхолм становился все более могущественным и процветающим при Сейлисе, вероятно, помог ему проглотить болезненное лекарство, которое Грин-Маунтин и Холбрук-Холлоу запихнули в его коллективное горло. К сожалению, эта власть и процветание также представляли угрозу планам князя Гектора из Корисанды, что объясняло субсидирование Гектором "пиратов", которым в конечном итоге удалось убить Сейлиса.
Наиболее недовольные из знати Сейлиса публично оплакивали смерть своего короля, даже когда они строили тайные планы, как поступить со своим новым ребенком-королевой, по опыту их собственных прапрадедов, имевших дело с королевой Исбелл. Но если Сейлиса убили, Грин-Маунтин и Холбрук-Холлоу все еще были живы, а дочь Сейлиса оказалась даже более способной — и, когда это было необходимо, безжалостной — чем он сам.... как вскоре обнаружили герцог Три-Хиллз и его союзники.
Не было никаких сомнений в том, что аристократия сохранила большую долю политической власти в Чисхолме, чем ее чарисийские коллеги в Теллесберге, но эта власть была резко подорвана. И это была лишь тень того, чем продолжали наслаждаться дворяне в большинстве других королевств Сейфхолда. И все же атрибуты ее господства, существовавшего четыре поколения назад, сохранились в убранстве и процедурах парламентского зала, и Кэйлеб взял за правило постоянно напоминать себе, что чисхолмская традиция королевской власти была моложе — и, вероятно, слабее — чем традиция Чариса. С другой стороны, мы устанавливаем всевозможные новые традиции, не так ли? — задумался Кэйлеб. И — по крайней мере, пока — Эйлана и Грин-Маунтин держат ситуацию под контролем. Вероятно, — его губы скривились в невольной улыбке, — по крайней мере, отчасти потому, что эти люди действительно не хотят видеть, как Шарлиэн возвращается домой, чтобы самой разбираться с каким-то... непокорством!
Как всегда, мысль о доказанных способностях его жены была глубоко утешительной... и вызвала у него дрожь одиночества. Для него все еще было чудом, что кто-то за такое короткое время стал для него настолько глубоко, почти болезненно, жизненно важным. И не только на прагматическом уровне. На самом деле, больше, если он собирался быть честным с самим собой, даже в основном на прагматическом уровне. Он оглянулся через плечо туда, где за его спиной ехал Мерлин в новой форме имперской чарисийской стражи. Почерневшие доспехи, как и черная туника, остались, но золотой кракен на нагруднике Мерлина теперь плавал по щиту в форме воздушного змея в сине-белом цвете Дома Тейт. Отряд личной охраны Шарлиэн носил ту же форму, за исключением того, что на их одежде вместо кракена был изображен роковой кит Чисхолма. — Впечатляет, не так ли? — тихо сказал император, мотнув головой в сторону маячащего перед ними здания, и Мерлин фыркнул.
— Как и Храм, — отметил он так же тихо. — Упаковка менее важна, чем содержимое.
— Это одна из тех мудрых пословиц сейджина? — спросил Кэйлеб с усмешкой.
— Нет, но, вероятно, так и должно быть. — Мерлин склонил голову набок, изучая внушительный фасад зала. — Я бы хотел, чтобы ее величество была здесь и играла роль гида, — добавил он.
— Я тоже, — признался Кэйлеб, затем замолчал, когда они достигли места назначения и остановились на том месте, которое кордон вооруженных алебардами пехотинцев королевской армии расчистил перед зданием парламента.
Император спрыгнул с седла в сопровождении зорких, тщательно отобранных солдат имперской стражи из отряда Мерлина. Кэйлеб заметил, что эти стражники были даже более бдительны, чем обычно. Никто из них не забывал о том, насколько удобно было бы некоторым сторонам, если бы что-то фатальное постигло некоего Кэйлеба Армака.
Несмотря на низкую температуру, которая поразила откровенным холодом Кэйлеба и большинство его телохранителей, уроженцев Чариса, у здания парламента собралась значительная толпа. Подавляющее большинство зрителей, стоявших там среди клубящихся облаков выдыхаемого воздуха, были простолюдинами, вероятно, потому, что большинство столичных дворян уже уютно устроились на своих местах в зале, — подумал Кэйлеб с легкой завистью, когда аплодисменты начали нарастать. Энтузиазм толпы означал, что он должен был двигаться медленно, вежливо, отвечая на их приветствия, а не спешить к ожидающему теплу зала.
Его стражники почти наверняка разделяли его желание как можно быстрее попасть внутрь и скрыться от ветра, но они не позволяли никаким признакам этого рвения отвлекать их от своих обязанностей. Они образовали вокруг него свободное кольцо, достаточно широкое, чтобы помешать любому, кто мог бы прорваться через армейский кордон, добраться до него с ножом. Конечно, с оружием дальнего действия было сложнее, но Кэйлеб испытал определенное удовлетворение, узнав, что Мерлин и Сова, компьютерный приспешник сейджина, снабдили его одеждой, сделанной из той же "антибаллистической умной ткани" (что бы это ни было), из которой они сшили облачение архиепископа Мейкела. Даже если бы какая-нибудь недружелюбная душа с арбалетом или винтовкой притаилась за одним из окон, выходящих на зал парламента, она ничего не смогла бы сделать, и Кэйлеб вряд ли получил бы что-то большее, чем болезненный синяк или два.
Ну, это и необходимость в некоторых довольно изобретательных объяснениях, — полагаю.
Его губы скривились при этой мысли, а затем он испустил тайный вздох облегчения, когда ему наконец удалось войти в уютное тепло здания.
В зале парламента было намного тише, чем снаружи, хотя он не был уверен, что это было таким уж большим улучшением. Как бы ни были счастливы видеть его члены палаты общин, сидящие в западной части большого зала заседаний, лордам, сидящим в восточной части зала, казалось, было удивительно легко сдерживать любой неподобающий энтузиазм, который они могли испытывать.
Полагаю, трудно винить их за это, — подумал Кэйлеб, когда к нему подошел спикер с официальным приветствием. — Они, должно быть, были достаточно несчастны, когда беспокоились только о Шарлиэн. Теперь есть и я,.. и любой из них, кто достаточно проснулся, чтобы почувствовать запах шоколада, должен знать, как работает парламент Чариса. Чего бы еще они ни ожидали от меня, это не улучшит их положение здесь, в Чисхолме.
— Почему-то, — услышал он, как Мерлин очень, очень тихо прошептал ему на ухо, — я не чувствую всеобщего тепла и любви.
— Не чувствуешь? — фыркнул в ответ Кэйлеб, затем придал своему лицу выражение надлежащей официальности, когда спикер поклонился ему в знак приветствия.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать, ваше величество!
— Благодарю вас, милорд спикер, — любезно ответил Кэйлеб.
— Обе палаты с нетерпением ждут удовольствия слышать вас, — продолжил спикер более дипломатично, Кэйлеб был уверен, во всяком случае в том, что касалось лордов.
— Тогда давайте не будем заставлять их ждать, — сказал Кэйлеб.
* * *
Он похож на императора, — подумал Марак Сандирс со своего места среди собратьев-дворян, когда спикер подвел Кэйлеба к ожидающей его кафедре, которая была задрапирована новым имперским флагом. Лично Сандирс предпочел бы сидеть в западной части зала, среди простолюдинов, которые были его самыми верными союзниками. К сожалению, он был пэром королевства, и традиция требует, чтобы он сидел среди своих собратьев-аристократов. Кроме того, это дает им всем возможность напомнить себе — и мне, конечно, — что, хотя я и первый советник, я все еще простой барон.
Шарлиэн несколько раз предлагала что-то сделать с этим, но Грин-Маунтин всегда отказывался. Он мог бы мириться с претензиями снобов, графов и герцогов, весь день напролет, если бы это было необходимо, и его решение остаться "простым бароном" было важно для его союзников-простолюдинов. Они понимали, что старший министр королевы должен быть дворянином, но они сочли "простого барона" гораздо более приемлемым, чем графа или герцога. Теперь он наблюдал, удобно откинувшись на спинку своего кресла, за молодым человеком со сверкавшей на его шее изумрудной цепью короля Чариса, в расшитой тунике до бедер и свободных бриджах, которые все еще выглядели, несомненно, экзотично для большинства чисхолмцев, стоящим там, где так часто стояла Шарлиэн. Он наполовину ожидал, что Кэйлеб придет в полных императорских регалиях, и все еще не был уверен, что решение молодого человека не делать этого не было ошибкой, но барону пришлось признать, что он никогда в жизни не видел более царственного молодого человека.
Одежда не делает человека, а корона — королем, — напомнил он себе. — Не совсем. что бы ни думали некоторые другие люди. Это должно исходить изнутри, от собственной силы, уверенности и силы воли человека, а у этого молодого человека этих качеств предостаточно.
Так или иначе, он ожидал, что следующие полчаса или около того доставят ему гораздо больше удовольствия, чем одному из тех графов или герцогов, к которым он не принадлежал.
* * *
— Милорды и леди, — сказал Кэйлеб после того, как пышное, цветистое вступление спикера наконец закончилось, — я приветствую вас от имени Чариса и передаю вам послание от вашей королевы и императрицы.
Он сделал паузу на мгновение, окинув взглядом собравшихся членов парламента. Даже те, кто, несомненно, меньше всего хотел слышать то, что он собирался сказать, внимательно слушали, и он улыбнулся, повысив голос, чтобы донести его до каждого из этих ушей.
— Ваша императрица — моя жена — просила меня передать вам, что она хотела бы быть здесь, чтобы поговорить с вами лично. К сожалению, большие вызовы и задачи, стоящие перед нашей новой империей, не всегда позволяют нам делать то, что мы хотели бы делать. Королева Шарлиэн — императрица Шарлиэн — осталась в Теллесберге, потому что она, и только она, обладает властью и полномочиями принимать обязательные решения от нашего имени. Пока я буду сражаться с нашими общими врагами в Корисанде, она взяла на себя тяжелое бремя управления обоими нашими королевствами, и мне нет нужды говорить вам, что эти королевства не могли бы быть в лучших руках.
Он снова сделал паузу, ожидая, пока до них дойдет то, что он уже сказал. На самом деле в этом не было ничего нового. Тем не менее, это был первый раз, когда он официально заявил парламенту Чисхолма о своем признании полного равенства Шарлиэн в качестве его соправительницы.
— В это время, когда мы сталкиваемся с храмовой четверкой и материковыми королевствами под ее властью, находящимися через море Энвил и залив Таро, ее величеству приходится принимать не только политические и финансовые решения, но и военные решения, необходимые для защиты нашего народа от наших врагов. Даже сейчас наши силы завершают свои операции против Делфирака в наказание за резню в Фирейде, и она будет нести ответственность за принятие решения о том, какие следующие действия могут потребоваться. Это задача, которую вряд ли смог выполнить бы кто-то другой, и я безоговорочно верю, что она успешно справится с ней, но мы не должны обманывать себя тем, что она сочтет ее легкой.
— Милорды и леди, опасности, с которыми мы сталкиваемся, решения, которые мы должны принять, цены, которые мы должны заплатить, уникальны. — Его взгляд медленно скользнул по сидящим пэрам и членам палаты общин. — Никто другой в истории Сейфхолда не сталкивался с врагом, с которым сталкиваемся мы. Ни одно другое государство, ни один другой народ не оказывались в состоянии войны с Церковью, которая должна была стать матерью для всех нас. Мы, объединенные народы королевств Чариса и Чисхолма, знаем нашего врага. В Чарисе мы были вынуждены защищаться от совершенно неоправданного — и неспровоцированного — нападения, организованного коррумпированными людьми в Зионе, которые извратили все, чем когда-либо должна была быть Мать-Церковь. Тысячи подданных моего отца — и сам мой отец — отдали свои жизни, остановив это нападение, защищая свои дома и семьи и веру в то, что мужчины и женщины должны поклоняться Богу, а не склонять головы к ногам четырех продажных, коррумпированных, высокомерных, богохульных людей, чьи действия оскверняют облачения, которые они носят, и сам воздух, которым они дышат. — Он снова сделал паузу, всего на мгновение, затем продолжил более мягким голосом, чистым и в то же время достаточно низким, чтобы присутствующие были вынуждены слушать очень внимательно, чтобы расслышать его.
— О, да, милорды и леди. Тысячи чарисийцев погибли. Но то же самое сделали тысячи чисхолмцев. Чисхолмцев, чье единственное "преступление" состояло в том, что храмовая четверка приказала королеве Шарлиэн присоединиться к злейшему врагу ее собственного королевства в нападении на друга, который никогда не причинял никакого вреда Чисхолму. У нее не было выбора. Они говорили с авторитетом Бога — по крайней мере, так они утверждали — и со всей принудительной властью инквизиции и Матери-Церкви. И поэтому она была вынуждена подчиниться их воле, а сколько ваших отцов, сыновей, мужей и братьев погибло вместе с моим отцом, потому что у нее не было выбора?
В зале парламента воцарилась мертвая тишина, и он позволил ей затянуться. Затем он медленно выпрямился во весь рост.
— Милорды и леди, никогда не сомневайтесь в мужестве, проявленном вашей королевой, когда она приняла мое предложение руки и сердца. Это было нелегкое решение, к которому она пришла с трудом, но это было правильное решение. Это было решение королевы, которая не допустит, чтобы жизни ее народа были принесены в жертву, выброшены на ветер, как будто они были не более важны, чем решение, какую обувь надеть сегодня, по прихоти четырех коррумпированных и злых людей. Решение королевы, которая знала, что если бы амбиции храмовой четверки не были сдержаны, если бы Мать-Церковь не была очищена от их коррупции, королевство Чарис стало бы лишь первой из многих жертв, а хранительница человеческих душ стала бы средством их уничтожения.
— Знаю, что здесь, в Чисхолме, как и в Чарисе, есть те, кто боится курса, по которому мы вынуждены плыть. Не думайте, что мы с вашей королевой не понимаем этих страхов. Что мы их не разделяем. Противопоставить нашу собственную смертную волю, наши собственные смертные руки могуществу и величию Матери-Церкви? Противопоставить наше понимание Божьей воли тем, кто носит оранжевое? Чтобы бросить вызов тем, кто держит восемь из десяти всех сейфхолдцев в железном кулаке своей власти? Конечно, мы испытали собственный страх. Конечно, мы пришли к этому моменту с трепетом, и только потому, что эти мерзкие люди в Зионе не оставили нам выбора... и потому, что другие люди в Зионе не остановили их. Только потому, что мы будем жить и умрем как мужчины и женщины, которые радостно поклоняются Богу, а не как раболепствующие рабы коррумпированной клики, которые поставили свою собственную власть, свою собственную жадность на место Божьей воли. Не сомневайтесь, мы никогда не преклоним колена перед Жэспаром Клинтаном и его приспешниками!
